Уставшие от света

Дорога была не местом, а состоянием — вечным переходом между двумя видами небытия. Позади оставалась чума, впереди — призрачная надежда, а между ними — Трой и Энни.

Они шли так несколько лет. С тех пор, как пепел их дома остыл и перестал пахнуть дымом, сменившись на сладковато-тлетворный запах гниющего за околицей мира. Болезнь не оставляла следов на теле в виде язв или черных пятен. Она проявлялась иначе: цвета тускнели, звуки приглушались, а воля к жизни медленно вытекала из людей, как вода из дырявого ведра. Они называли это «Серой смертью». Заболевшие не умирали сразу. Они сначала переставали говорить, потом — двигаться, а потом просто сидели у дорог, глядя в пустоту выцветшими глазами, пока голод или холод не заканчивали начатое.

Поэтому Трой и Энни избегали городов и больших деревень. Дым из труб был для них не признаком жизни, а предвестником смерти. Они шли проселками, ночевали в брошенных сараях, питались тем, что мог дать мертвый лес — жесткими плодами и сухой прошлогодней брусникой.

Трой, как старший брат, шел впереди, его взгляд, отточенный годами выживания, выискивал малейшее движение в серой пелене леса. Он перестал верить в спасение; его целью стало лишь продлить это бессмысленное движение, этот отсчет дней до неизбежного конца. Энни, наоборот, цеплялась за каждую мелочь — за редкий цветок, пробившийся сквозь хвою, за пение незнакомой птицы. Ее надежда была хрупкой, как лед на весеннем ручье, но она не давала ей опустить руки.

В тот день они брели через особенно густой и незнакомый лес. Воздух здесь был странно чистым, без привычного привкуса тления. Солнце, пробиваясь сквозь чащу, оставляло на земле не унылые пятна, а золотистые блики. И тут лес неожиданно кончился.

Они замерли на опушке, не веря своим глазам.

Внизу, в лощине, находилась деревня. Не груда почерневших бревен, не поселение с заколоченными окнами, а настоящая, живая деревня. Над каменными трубами вился дым — не едкий и черный, а прозрачный, печной. Слышался отдаленный смех. Воздух пах как то необычно, в нем чувствовалась жизнь. Люди спокойно ходили по улице, их плечи не были сгорблены под невидимой тяжестью, а лица... лица не были масками отчаяния.

— Трой... — прошептала Энни, и в ее голосе прозвучало что-то давно забытое. Что-то вроде веры.

Трой ничего не ответил. Он лишь сжал рукоять ножа за поясом. Такая идиллия в мире, охваченном чумой, была неправильной. Она была опасной. Но после стольких лет скитаний по аду, даже врата в самую страшную ловушку казались раем.

— Осторожно, — только и сказал Трой, делая первый шаг вниз, по тропе, ведущей к деревне.

Их встретили не камнями и не подозрительными взглядами, а улыбками. Слишком широкими, слишком открытыми. Мужчина, чинивший крыльцо, отложил инструмент и кивнул им, как старым знакомым. Женщина, несшая пустую корзину для белья, остановилась и пожелала доброго дня. Ее глаза, ясные и бездонные, смотрели на них с таким нескрываемым интересом, что у Троя по спине пробежали мурашки. Это был не просто дружелюбный прием. Это было жаждущее внимание людей, годами не видевших ничего нового.

Их сразу проводили к дому на окраине, больше похожему на башню, сложенную из темного, поросшего мхом камня. Дверь открыл сам хозяин — высокий, сухощавый старик с седыми, торчащими в стороны волосами и удивительно молодыми, живыми глазами. Он представился Алрик, алхимик.

— Мы видели вас с холма, — его голос был глуховатым и спокойным. — Новые лица... За последние десять лет таких не бывало. Проходите.

Внутри пахло пылью, сушеными травами и чем-то металлическим, озоном после грозы. Он угостил их водой — чистейшей, какой они не пили никогда, — и сел напротив, сложив на коленях длинные, исчерченные химическими ожогами пальцы.

— Вы спрашиваете, как мы избежали Скверны? — он перевел взгляд с настороженного Троя на очарованную Энни. — Мы не избежали. Мы... отгородились. Ценой, о которой тогда и не подозревали.

И он рассказал. О древних чертежах, найденных в руинах. О месяцах экспериментов. О Сфере Защиты — хрустальном шаре, пульсирующем сокровенной энергией, который ему удалось построить по этим чертежам. Она сработала. Невидимый купол оградил всех нас от гниющего мира. Ликованию не было предела.

Но ближе к утру, внезапно, Алрик обнаружил себя стоящим у рабочего стола в той же одежде, с тем же подъемом сил, что и вчера. А за окном кузнец заносил молот над той же самой подковой. Сначала подумали на дурной сон. Потом — на колдовство. Потом все повторилось в точности, и мы все поняли — это цена.

— Сфера не просто защищает, — объяснял Алрик, глядя куда-то мимо них, в свое прошлое. — Она... сохраняет. Консервирует реальность в момент своего запуска. Мы — застывшие в янтаре мухи. Наши тела, наши силы возвращаются в исходное состояние. Мы не стареем. Не болеем. Но и не живем.

Энни сглотнула. — А как же... еда? Сон?

— Мы не едим. Не спим. Мы лишь... помним, каково это. Сфера поддерживает саму себя, но ее энергия иссякает. Сначала цикл длился с утра, момента её запуска, и до утра следующего дня. Потом мы начали замечать как это время сокращается ... Теперь, спустя годы, — он тяжело вздохнул, — от рассвета до полудня. И раз за разом промежуток становится все короче.

В горнице повисло молчание, нарушаемое лишь тихим гулом Сферы, стоявшей на постаменте в соседней комнате.

— Что будет, когда... он станет равен нулю? — тихо спросила Энни.

Алрик посмотрел на нее, и в его просветленных глазах Трой впервые увидел бездонный, отточенный годами ужас.

— Неизвестность, дитя мое. Полная остановка. Вечное «Сейчас». Или небытие. Мы не знаем. Мы только знаем, что это скоро. Очень скоро.

Слова алхимика повисли в воздухе, густые и тягучие, как смола. Трой резко встал, его стул с грохотом отъехал назад.
— Разрушьте её! — выдохнул он, уставившись на дверь в соседнюю комнату, откуда доносился мерный гул Сферы. — Немедленно! Вы же слышите? Это ловушка! Даже «Серая смерть» снаружи лучше этого... этого бессмертного кошмара!

Алрик медленно покачал головой, и в его взгляде было невыносимое сочетание вины и жалости.
— Слишком поздно, юноша. Слишком поздно. В первые дни, может, и был шанс. Но теперь... Тела этих людей десять лет не знали пищи и сна. Их плоть, их кости, их сердца — всё это существует лишь по воле артефакта. Я не знаю, поддерживает ли он иллюзию жизни, или же он и есть сама жизнь для нас теперь. Если я разрушу Сферу, я не «освобожу» их. Я убью. Мгновенно и мучительно. Они рассыплются в прах от десятилетней немоты и голода, которые наконец-то настигнут их.

— Но вы же не можете просто ждать этого «нуля»! — вскрикнула Энни, её голос дрожал. — Это же ад!

— Возможно, — тихо согласился Алрик. — Но это ад, к которому мы привыкли. Это знакомый кошмар. А что там, снаружи? Вы принесли с собой вести о том, что чума отступила?

Трой и Энни молчали. Ответ был красноречивее любых слов.

Прошло несколько минут полного молчания. Четыре часа жизни, четыре часа осознанного проклятия, а затем — мягкий, но неумолимый щелчок, возвращающий тебя на исходную позицию. Они представили, как жители деревни живут этой вечной жизнью: читают одни и те же книги, которые знают наизусть, ведут одни и те же беседы чтоб не сойти с ума, с невероятной, леденящей душу мудростью принимая свою судьбу. И эта мудрость была страшнее любого безумия.

«Я не могу, Трой, — прошептала Энни, — Я не могу этого выносить. Даже смерть снаружи будет милосерднее».

Трой, сжав зубы, кивнул. Его прагматизм сломался о каменное спокойствие этих людей. Они собрали свои жалкие вещички и, не прощаясь, почти бегом бросились прочь из деревни, по той же тропе, что привела их сюда.

Они шли около часа, выкладываясь из последних сил, словно за ними гнались призраки. Лес сгущался, солнце поднималось к зениту. Сердце Энни забилось надеждой. Они ушли. Они покинули это место. И тут Трой резко остановился.
— Посмотри, — его голос был пуст.

Энни подняла глаза. Прямо перед ними, за последним деревом, лежала знакомая лощина. А в ней — аккуратные домики, дымок из труб и фигурка мужчины, чинящего крыльцо. Они стояли на опушке, на том самом месте, где были четыре часа назад.

Они не ушли. Они просто совершили долгую прогулку, чтобы вернуться в начало.
Тихий, безумный смешок сорвался с губ Энни. Трой опустил голову, впервые за долгие годы ощутив на своих плечах всю тяжесть настоящей, абсолютной безысходности.
Сфера уже не просто защищала деревню. Она вплела их в свой узор. Они тоже стали частью цикла.

Из-за поворота тропы вышел Алрик. Он стоял, глядя на них не с упреком, а с глубокой, печалью.
— Я предупреждал, что неизвестность страшна, — его голос был тише шелеста листьев. — Но есть нечто более страшное — известность. Теперь вы ее постигли. Добро пожаловать к нам. Окончательно.

...
И поплыли дни. Вернее, чередование четырехчасовых интервалов, разделенных мягким щелчком в сознании. Трой и Энни, как и все, научились жить внутри этого короткого сна. Теперь они молчали, общаясь взглядами, полными такого понимания, от которого кровь стыла в жилах. Они стали частью этого, мудрого стада, бредущего на убой.

Годы сжались в одно бесконечное «сегодня». А цикл неумолимо сокращался.
Четыре часа.
Два.
Один.
Пять минут.

И вот настал день, когда цикл составил десять секунд...
Мир превратился в судорожную вспышку кошмара.

Щелчок.
Трой стоит на опушке, его рука сжата в кулак. Он видит спину Энни, делает шаг. Мысль: «Надо бежать!»
Щелчок.
Он снова на опушке. Рука сжата. Мысль обрывается на полуслове.
Щелчок.
Глоток воздуха. В глазах мелькает деревня.
Щелчок.
Мысль: «Я...»
Щелчок.
Опушка. Сжатый кулак.
Щелчок.
Свет. Тень. Лицо Энни, повернутое к нему, застывшее в маске ужаса, который не успел стать полным.
Щелчок.

Темнота.
Щелчок.
Свет.

Это не была жизнь. Это была икота времени. Сознание, запертое в клетке из десяти секунд, не успевало ни подумать, ни ощутить, ни вспомнить. Лишь смутное, накапливающееся за миллионы повторов чувство паники, тоски и бессильной ярости. Они были живыми криками, вмороженными в лед вечности. Они видели друг друга в этих коротких вспышках — застывшими, искаженными, вечно начинающими одно и то же движение и вечно обрывающими его.

Алхимик Алрик, чья гордыня подарила им это бессмертие, стоял в дверях своей башни. Десять секунд. Пять секунд, чтобы увидеть мир, который он убил своей добротой. И пять секунд, чтобы попытаться осознать свою вину. Он не успевал.

Сфера, исчерпав всю энергию времени, принялась пожирать само мгновение. И скоро, очень скоро, должен был наступить ноль. Вечное сейчас. Бесконечный миг без начала и конца, в котором застынет один единственный кадр их отчаяния. И они будут сознавать это. Всегда.

Безысходность обрела свою окончательную, идеальную форму.