Увольнительная

Юн и наивен курсант, что покинул в субботу казармы,

он ищет отраду в объятьях ночной тишины.

В том клубе, где свет, словно призрак, пленяет узором,

он милфе протянет коктейль — словно даром с вершины.

«Пьяна ли ты так, как сердце мечтало?

О, небеса, растерявшие свет алой надежды!

О, тьма, укрой нас от взоров чужих и от тленья —

не в нумерах, во дворах, где нет глаз и огней.

Где северный ветер стирает людей, как и прежде.

Не бойся не вспомнить — я направлю рукою.

Прошу — поцелуй меня ниже, малышка...

На мягкость тахты упадём, она листьями осени свита,

О, дива! Раздвинь свои бедра, в порыве святом.

«Ты так светла… холодна… ты — прекрасная нимфа.

Но я из Можайки, я к страсти привыкший.

Нет, не кричи — то брат мой названный, Мишка,

да, из казармы… и мы есть — любовь, не зови палачей».

В миг зарычишь, но пустое — ты нам подчинишься.

Курсантские ритмы — даже мертвое сердце согреют.

Твои телеса затрепещут стыдливой волной.

Саднить будет всё, в парадном шествии стонов.

«Ты вроде Елена, Леночка… Лена…

Умерь свою дикость — прошу, без укусов, засосов».

Ведь утром нам суждено расставание…

Явить сержанту тел покровы, что целы.

Гуляем пока мы, обнявшись троем.

мир пахнет водкой и вином, средь холода мглы .

Канал, что гранитом одет, грустит чернотой нелюдимой,

О, бриг, свободный и малый, на час стань пристанищем нашим!

Скамья из пластика, что волнам и птицам вторит,

Приблизь истому, замедли бег утра…

Улыбки розовых звёзд…

Узбек-скотина, что шлюпку стерёг, крикнул в ночи,

Пира лишая.

Он выгнал нас в утро — громко, грубо — прочь из рая.

И юбка — помятая страстью фалда,

что туго в начале тебя обнимала,

усладу былую прикрыла навек.

Похмелье приносит карету из тыквы.

Развалиной кажется жажда всей жизни.

Такси увезло, унесло... мы её потеряли…

«Прощай, любимая… может, Елена…

Машу тебе вслед — твоим же коленом…»

— Куда это скинуть? — Попробуй, в Фонтанку».

О, утро плаца! Жжёт адским пламенем чресла.

Виной — поцелуй, сладострастный и честный.