Узы доверия

Сознание возвращалось к нему не вспышкой, а ползучей, липкой волной. Оно приносило с собой не мысли, а ощущения. Первое — холод. Пронизывающий, влажный холод, который сочился сквозь ткань одежды, впивался в кожу и глубже, в самые кости. Он лежал на чем-то твердом, абсолютно неподвижном и неумолимо холодном. Металле.

Второе — тишина. Не обычная тишина, в которой можно услышать собственное дыхание или отдаленный гул жизни. Это была тишина могилы, вакуума, полного отсутствия звука. Она давила на барабанные перепонки, становясь почти физической болью.

Лирарх попытался пошевелиться и почувствовал, как его тело отзывается тупой, разлитой ломотой, будто после долгого и тяжелого падения. Он медленно, с усилием, поднял руку, помахал ею перед лицом. Ничего. Абсолютная, беспросветная тьма. Она была настолько густой, что начинала мерещиться глазам — плавающие пятна, фосфенические всполохи, порождения самого мозга, пытающиеся заполнить ничто.

— Эл? — его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в этой гнетущей тишине. Он словно ударился о стены, которых не видел.

Сначала — ничего. Потом послышалось шуршание, сдавленный стон, едва различимый где-то слева.

— Лир?.. Это ты? Где мы? Что происходит?

Голос Элиана был прерывистым, полным той же животной дезориентации и страха. Страх был знакомым, почти осязаемым в этой тьме.

— Не знаю, — Лирарх сглотнул, пытаясь заставить свой аналитический ум работать, отбросить панику. — Я ничего не вижу. Совсем. Ты ранен?

— Не думаю... просто все болит. Темно. Очень темно.

Лир попытался встать на ноги, его ладони скользнули по гладкому, холодному полу. Он сделал несколько неуверенных шагов, вытянув руки перед собой, как щупальца. Через несколько мгновений его пальцы наткнулись на вертикальную, столь же холодную поверхность. Стена. Он двинулся вдоль нее. Метр, два, десять... Комната, если это была комната, казалась небольшой, квадратной или прямоугольной. Он нашел угол, затем еще одну стену.

— Здесь стены, — сообщил он, и его голос прозвучал как констатация факта, якорь в море неопределенности. — Гладкие. Металлические. Ни дверей, ни окон. По крайней мере, я их не нащупал.

— Может, мы... в каком-то бункере? Нас похитили? — предположил Эл, и в его голосе зазвучала слабая надежда, которую Лир немедленно подавил холодной логикой.

— Похитители обычно не оставляют своих жертв в идеально черных кубах без выхода. Это... нерационально.

Он снова вернулся к тому месту, откуда начал, и опустился на пол, прислонившись спиной к стене. Он сосредоточился на дыхании, пытаясь унять дрожь, которую приписывал исключительно холоду. Нужно было собрать данные. Осмотреть карманы. Ничего. Ни телефонов, ни ключей, никаких личных вещей. Только та самая одежда, в которой они, видимо, были до... до чего? Последнее, что помнил Лир, — это они шли через парк поздно вечером, спорили о чем-то несущественном, смеялись. А потом... провал. Абсолютный.

И в этот момент тишина умерла.

Она была не просто нарушена. Она была разорвана. Из ниоткуда, из самого воздуха, из стен, из пола, донесся голос. Он был механическим, лишенным тембра и эмоций, отшлифованным до стерильного, безжизненного звука. В нем не было ни угрозы, ни злобы. И от этого становилось только страшнее.

«Пробуждение зафиксировано. Приветствуем, участники.»

Элиан вздрогнул и прижался спиной к стене, которую только что нащупал. Лирарх замер, вглядываясь в пустоту, пытаясь найти источник.

«Вы здесь, чтобы принять участие в эксперименте. Его цель — изучение природы доверия в условиях экзистенциального кризиса.»

— Какой еще эксперимент? Вы кто? Выпустите нас! — крикнул Эл, его голос сорвался на фальцет.

Голос проигнорировал его полностью.

«Правила просты и не подлежат обсуждению. Вы будете перемещаться по ряду помещений. Вам предстоит решать головоломки. Для их решения вам потребуется кооперация. Без полного доверия и взаимопомощи вы не сможете продвинуться.»

Лир слушал, не двигаясь, впитывая каждое слово, как компьютер, загружающий новую, критически важную программу. Его ум уже анализировал, раскладывал по полочкам: «кооперация», «доверие», «головоломки». Это была игра. Чудовищная, извращенная, но игра. А в любой игре есть правила и, теоретически, возможность выиграть.

«Ваши действия будут иметь последствия. Каждый ваш выбор, каждая принятая или отвергнутая жертва откроет новые пути и навсегда закроет старые. Вы познаете не только Limits своего тела, но и глубины вашей связи.»

— Какие последствия? О чем вы говорите? — настаивал Элиан, но его вопросы снова повисли в пустоте.

«Помните: доверяйте друг другу, чтобы выжить. Предайте — и познаете истинную природу вашей связи. Испытание начинается сейчас.»

Последние слова прозвучали как приговор, высеченный в граните. Механический голос оборвался так же внезапно, как и появился, и тишина вернулась, став в десять раз тяжелее, гуще, чем прежде. Она была теперь наполнена не просто неизвестностью, а конкретным, оформленным ужасом.

Лирарх сидел, сжав кулаки, чувствуя, как холод металла проникает сквозь ткань брюк. Его ум лихорадочно работал, строя и отвергая модели, гипотезы, планы. «Эксперимент». «Доверие». «Последствия». Это были переменные в уравнении, которое ему предстояло решить.

Элиан же замер в своей части тьмы, обхватив колени руками. Он не думал о переменных или уравнениях. Он чувствовал. Он чувствовал леденящий страх, ползущий по спине. Он чувствовал абсолютную, безжалостную изоляцию, которую нарушал лишь голос его друга — того, кто был сейчас его единственной связью с тем, что когда-то называлось жизнью. Он слышал в этом голосе не уверенность, а ту же, тщательно скрываемую дрожь.

Они не видели друг друга в этой кромешной тьме, но оба понимали: что бы ни ждало их впереди, они уже в этом. Вместе. И обратного пути нет.

Ловушка захлопнулась.