В дни алого ветра

В те удушливые летние дни над землями вокруг проклятой пустыни Йондо поднимался ветер, полный горячего красного песка. Даже хребтов Адар было не разглядеть — куда не посмотри, увидишь лишь удушливую алую мглу, что опустилась со всех сторон горизонта.

Путешествовать без магии в такую погоду не получится.

Но даже те, кто укрылся от жалящего песка под белыми колоннами караван-сараев и за толстыми стенами городов, чувствуют злобу, которую несёт страшный ветер. Невидимый обруч сжимает лоб, глаза наливаются кровью, а пальцы сами сжимаются в кулак. Хлеб ломают, а мясо едят вяленое, чтобы не искушать себя прикосновением даже к деревяному ножу. А дети забиваются по углам и сверкают глазами, словно затравленные зверьки.

Скука и злоба отравляют сердце, словно финиковое вино, перемешаное с дурманом. Путешественники, набившиеся под крышу караван-сарая, чувствует себя ещё хуже. Никто не доверяет больше ни погонщикам, ни слугам. Никто не знает, как скоро утихнет ветер и получится тронуться в путь. Мало кто рисковал играть — сражение фигур или камешком слишком легко превращались в настоящую поножовщину.

А некоторые, особенно из последователей новых пророков, запахивались в пыльные плащи и хранили абсолютное молчание, подобно пустынным отшельникам.

А вот в караван сарай у Пяти Колодцев, что на половине пути от хребтов Агар к Хумазурском оазису, спасался в дни алого ветра, устраивая зловещие увеселение.

Это знаменитое и людное место, так что сейчас в караван-сарае застряло не меньше сотни человек.

Когда стихает ветер, отсюда видна гряда Адар — зубчатая гряда становилась чуть ниже, а потом вдруг взмывала в небо сумеречной горой. Ей подошву покрыл битый щебень, а голые скалистые склоны венчала статуя с расправленными крыльями, вырубленные ещё в те времена, когда по земле бродили кентавры.

Раньше у статуи была голова. Но два столетия назад её отбили прислужники пустынного зверя Аш. И теперь никто не знает даже, птичья эта была голова или человечья.

Но статуя продолжала служить ориентиром. Когда ты можешь различить пространство между крыльями — можно отправляться в путь без опаска.

И может быть из-за этой верной приметы путешествующие, что остановились у Пяти Колодцев, вели себя так беспечно.

В открытом дворе нервно перебирали ногами лошади, мулы, верблюды. А люди, набившиеся под крышу, жались ещё больше, прямо к стенам, улыбаясь и переглядываясь сверкающими глазами. А по середине расстилали ковёр, на котором всё и должно начаться.

Здесь, вблизи пустыни, ели из глиняных пиалок и спали прямо на глинобитных полах, расстелив ковёр или плащ. Путешественнику ни к чему неуместная роскошь.

Пахло нагретым песком, потными подмышками и ногами. А ещё дымом и пряным рисом с мясом. Хозяин поставил котёл на печь с тем рассчётом, чтобы когда забава закончится, можно было всех накормить.

За годы жизни у Пяти Колодцев, в виду распахнутых чёрных крыльев, он успел привыкнуть, что каждый год случаются алые дни. Поэтому нарезал и замариновал мясо заранее.

Наконец, ковры расстелили. И тут же на них выскочил первый боец — Акерон, шестнадцатилетний сын одного из купцов. Он заранее разделся — и теперь на нём были только зелёные шаровары из дорогой новой ткани. Мускулистый и широкоплечий, он явно ждал драки.

И дело было не в победе и не в забаве. Он просто никогда ещё не дрался на публике и на его победу не делали ставок..

А с другой стороны выступил, всё ещё удивлённый, его сверстник, Казвин. По виду, продом из какого-то местного племени.

Акерон хотел драться. Казвину пришлось.

Казвин происходил из одного из тех племён, что блуждают по окрестностям Йондо. Он появился два дня назад, один низком и беспородном верблюде. Тело укрывал когда-то светлый хлопковый плащ поверх шаровар и сорочки из того же материала. Борода у него не росла, а чёрные, сверкающие от сала волосы явно просто обрезали кинжалом, когда они отрастали настолько, что начинали касаться плеч.

— Надеюсь, у тебя есть деньги?— поинтересовался у него хозяин,— Люди твоего племени вообще знают, что это такое?

В тех краях задирать малозначительных гостей было одной из хозяйских привелегий.

Никто не запомнил, что ответил ему юный всадник. Но ему нашлось место в углу общей комнаты, где он надедеялся переждать алые дни. Но уже в первый день стало ясно — переждать спокойно ему не дадут.

— Раздевайся!— крикнул его соперник.— Быстрей!

Толпа галдела, делая ставки и звенели монеты, падавшие в мешки.

— Зачем мне раздеваться?— удивился Казвин.

— Я хочу убедиться, что ты не прячешь ничего в рукаве.

— Это будет тебе невыгодно,— напомнил Казвин, скидывая сорочку,— Ты не сможешь ухватить меня за край одежды.

— Деритесь уже!— закричали из угла.

— Давайте! Хватит препираться!— звон монет затих. Значит, все кто хотел сделать ставку — уже сделали.

Казвин стоял, такой же босой и полуголый, как и его соперник. Но его тело отличалось даже сложением — оно было не мускулистое, а скорее сухое, с жилами, натянутыми, как верёвки. Их облегала куда более тёмная кожа, а из подмышек торчали отрасшие волосы. И особенно отличалось выражение лица — на нём не было бравады. Совсем напротив — житель пустынной окраины выглядел как человек, который уже в который раз встречает опасность.

Но всё равно почти каждый, кто теснился у глинобитных стен, заметили, что ребята не так уж сильно отличались друг от друга. Они не были совсем разными. Скорее, они были потомками двух ветвей одного племени — просто судьба развела их предков в разные стороны.

Это всем нравилось. Противники примерно равны — значит, схватка будет дольше и интересней.

Каждому не терпелось посмотреть на пот, кровь и схватку. Каждый радовался, что не он сейчас на ковре.

Раз уж алый ветер зовёт к драке — пусть дерутся хотя бы другие.

Наконец, закончились и ставки и обсуждения. Наступила внезапная тишина — и было слышно, как бурлит вода в медленно подходившем плове.

А за стенами продолжал петь алый ветер.

— Начали!— крикнул хозяин. И заулыбался.

С караванами приходило немало редких приправ. Он никогда не припрятывал их, всегда готовил на всех и ел вместе со всеми. И уже не в первый раз потчевал гостей таким зрелищем.

Подростки бросил друг на друга одновременно, словно заработал невидимый механизм. Акерон замахнулся белым кулаком, круглым, как яблоко — однако Казвин легко перехватил удар. Левая рука попыталась врезать в живот — но и этот удар оказался перехвачен.

Теперь, когда руки сцепились, ударить не мог ни тот, ни другой. Это была уже не драка, а борьба.

Зрители задвигались, каждый хотел увидеть побольше. Конечно, хотелось летящей крови и выбитых зубов. Но раз ребята дерутся так здорово — значит, драка станет долгой, а её исход — непредсказумым.

Рывок — и ребята разлепились. Теперь атаковал Казвин. Странным движением, похожим на путь пикируещего ястреба, он поднырнул под выброшенный навстречу кулак и уже почти успел ухватить противника за пояс — но тут навстречу ему уже неслась левая рука.

Но на этот раз Акерон бил открытой ладонью.

Казвин успел увидеть, как внутри ладони вспыхнула белым татуированная руна древнего языка. Он вспомнил, что видел похожие знаки на гробницах давно забытых королей, что поросли грязко-коричневыми колючками. И успел подумать, что противник дерётся нечестно — про магию они не договаривались.

А потом ладонь с руной врезалась ему в лоб. И невидимая белая молния пронзила тело от макушки до пяток.

Казвин взвился в воздух, перекувыркнулся в полёте и с грохотом врезялся прямо в горячие кирпичи печки. В спине что-то хрустнуло, а голова запрокинулась как у совы. Хрипя от боли, он сполз на липкий пол, попытался подняться — но уже не мог.

Как мог, он перевернулся на спину. Так и замер, глядя в потолок, раскинув голые руки. Его обнажённая грудь поднималась и опускалась — так что все видели, что он ещё жив.

Хозяин подошёл ближе. Он склонился над поверженным и спросил:

— Вставай, это не конец ещё. Или сдаёшься?

Но Казвину уже не было дело до драки.

— Предки здесь,— пробормотал юноша, закрывая глаза,— Тени пришли. Зовут. Уходить надо.

Несмотря на близкий жар печки, на хозяина дохнуло холодом.

— Ты что, умереть вздумал?— спросил он.

— Мне пора уходить...— юноша попытался шевельнуть головой, но не смог даже этого.

Видимо, шея была сломана.

Хозяин вдруг почувствовал себя старым и обрюзгшим, словно полупустой мешок для вина.

— Есть тут лекарь или заклинатель духов?— спросил он, оглядывая толпу.

Человек в серо-синей мантии незнакомого покроя и с подстриженный в круг бородой, какие носят в рагунских землях, пробирался через толпу. Ему не мешали.

Он подошёл, наклонился, схватил юношу за руку и успел уловить тонкую нить пульса. Пульс с каждым ударом делался всё тише.

— Что ты видишь?— торопливо спросил заклинатель.

— Тени отошли. Зовут меня, пока не поздно. Тут... нельзя больше быть...

— Где опасность? Смотри туда и скажи, что ты видишь.

— Огонь под горой,— прошептал Казвин. Было видно, как дрожат глаза под прикрытыми веками.

— Что за огонь?— продолжал свой допрос заклинатель.

— Там птица...

— Что за птица?

— Злая птица. Это её тень... на горе...

Казвин говорил тихо. Но все, кто смог его расслышать, сразу вспомнили про обезглавленную статую с распростёртыми крыльями.

— Как её имя!— настаивал синий.— Имя её назови!

Сухие губы Казвина шевельнулись, но не произнесли ни звука. Может быть, он не знал имени. А может, он просто не мог произнести слово на слишком незнакомого языка.

— Хорошо. Не важно.

— Она как та статуя... на горе... как та статуя...

— Я уже понял. Какая у неё голова?

— Она делает ветер. Алый ветер.

— На голову смотри! Голову! Какая у неё голова? Человек это? Птица?

— Как у льва,— прошептал Казвин.

— Значит, голова как у льва... Чего она хочет?

— Ветер не закончится. Ветер будет всегда... По... кругу... всей... земли...

— Чего хочет эта птица? Зачем она делает ветер? Отвечай! Будь ты проклят, если не ответишь!

Но Казвин уже замолчал — навсегда.