В дюнах отцвел шиповник

«Остальное вне реальности и не имеет значения».

(Борхес. Сад, где ветвятся дорожки).

Все началось с того, что в социальных сетях я прочел пост Хельги.

«Александр! Помнишь, наше лето? Как в Kloogaranna нас гуськом водили купаться на море через калитку, которая выходила на пляж. Помнишь нашу дюну? Шли долго, ноги вязли в песке. Зато весь путь нас сопровождал запах цветущего шиповника! Даже и море пахло им. Ты забыл?((

Скажи: «Шип–шип–шип–шиповник».

Можем вспомнить, пока не выпал снег.

Всех жду у дерева, Ваша Хельге».

Ее интонация! Да. Александром она меня не называла? Нет.

Но «Шип–шип–шип–шиповник» – это ее фраза, как заклинание, для нас двоих.

Она почему–то написала не в «личку», а в нашу группу, где собрались те, кто ездил в летний лагерь.

Я ей сразу ответил: «Хельге! Конечно помню. Наш лагерь, нашу дюну, наше дерево и нашу тропинку». И добавил три ее любимых смайлика: «пальма на острове», «два сердечка», и «пляжный зонтик» – не просто так, это был наш пароль, чертили его на песке вместе со словами, которые я говорил только ей, а море быстренько смывало наши откровения, в беспокойстве, чтобы никто не успел узнать нашу тайну.

На смайлики Хельге никак не отреагировала, – это было на нее не похоже. Зато посыпались комменты.

Марина: «Я двумя руками «за»! Чтобы всех стимулировать, быстренько напишите: «Лето – это…».

Андрес: «…Черемуха».

Кристина: «Для меня запахи школы, раздевалка, маты в спортзале))) нагретые солнцем парты».

Энне: «А у меня картинки)) Дача, трава, жуки, земляника, лагерь, песок, море, куда привозили на помывку».

Марина: «Землянику в шелковой травушке–муравушке только под Москвой в деревне Смедово видела».

Тоомас: «Спал летом в деревне у бабушки на сеновале. В деревянный сарай мордой тыкался теленок. Распахивал ворота и смотрел на бескрайнее акварельное северное небо».

Марина: «Вот откуда у тебя любовь к небу. Ты летчик с рождения».

Энне: «Сеновал!! – счастливый! А я так ни разу и не ночевала на сеновале. А хочется! Надо активнее мечтать ))))»

Анне: «…Наша калитка, тропинка к морю, заросли цветущего шиповника, и дюна, все ходили туда на свидания… Спасибо Хельге! Напомнила».

Андрес: «Увидеть это все! Ну хотя бы еще раз».

Сергей: «Скошенная трава, цветущий жасмин, липовый цвет, ну и шиповник».

Энне: «Солнечно–желтый мед )))»

Марина: «Собирали землянику и чернику, заблудились, ревели. Чего только не было! Детство!»

Анне: «Наше дерево.»

Мы быстренько договорились о встрече, не откладывая, в ближайшую субботу. Хотя осень и на море сильный ветер, но это ерунда.

…Наши места я не узнал. Проехал поворот на лагерь, бросил в сторонке машину, и по тропинке направился к одинокому дереву. Загадывание желаний, записки, свидания – наверное, дерево нас не забыло.

Я увидел его издалека и не сразу узнал. Казалось, оно уменьшилось в размерах, да еще успело постареть, осунуться. Зато заросли шиповника ничуть не изменились: зеленели как прежде, хотя поредели слегка.

…А почему нет никого? Иду–иду–иду. Подхожу. Остается метров пять, – и вот! Передо мной, как веселые гномики из мультика, – с криками, воплями, мои одноклассники. Марина, Тоомас, Энне, Анне и еще молодой парнишка с ними. Мы обнялись. Паренек отбежал в сторону.

–А где Хельге? – сразу спросил я.

–Так еще не приехала, – ответила Маринка.

–Нет, она не приедет, – сказал парень, и все уставились на него.

–А вы кто? – спросила Анне.

–Он не с тобой? – выпучила свои большущие глаза Маринка и уставилась на Анне.

–Да нет, я его впервые вижу, – с подозрением ответила Анне.

Мы опустили глаза, а потом подняли их, и там была такая растерянность. До всех сразу дошло, кто он, и девчонки начали говорить всякую ерунду, чтобы только он нам ничего не отвечал.

Парень с удивлением смотрел на этих взрослых людей, которые перед ним валяют дурака, и вдруг с таким вызовом в голосе произнес:

–Она умерла.

И мы затихли.

–Как? Нет. Ерунда какая-то получается, – это первой пришла в себя Анне. –Она вчера нас позвала. Вы кто вообще?

–Я – сын.

–Чей сын? – Энне повернулась к Анне. Видно было, до нее еще не дошло.

–Нет, погодите, погодите, – вмешался я. –В среду она написала: «Александр! Помнишь, Kloogaranna…». Вы все видели.

–Сегодня у нее день рождения. Она заранее написала приглашение – хотела встретиться именно в этот день.

Он замолчал и видно было, что если продолжит говорить, то заплачет…

Я подошел и обнял его. Он был так похож на Хельге, почему я сразу не заметил?

–…Она… тяжело болела, и …попросила: если с ней что–то случится – пригласить вас сюда. И еще. Она уже звала вас сюда, но тогда все были заняты...

–Это неправда, неправда…, – перебила его Марина.

Она была на грани истерики, Энне принялась успокаивать ее.

–…Она полгода боролась со своей болезнью, просила никому не говорить. И… чтобы никого не было на похоронах.

Я быстро шёл по тропинке, меня она просила сюда приехать, сына она назвала моим именем – Александр… И когда тихо ушла, ее сын сегодня передал мне стеклянную банку с пеплом. Что еще она должна была сделать, чтобы до меня что-то дошло, наконец?

…Вон калитка, и там стоит Хельге, как в последний раз перед отъездом из лагеря, тринадцатилетняя, худенькая, в белом платьице, с непослушной прядью волос на лбу… Бежим. Непременно бежим. Она меня останавливает и ведет обратно к калитке. Тонкие русые пряди волос пахнут морем – сначала они меня так раздражали, а сейчас смешно прыгают, и тем смешнее выглядит ее стремление сделать взрослое выражение лица.

Калитка скрипит от ветра. Крепче банку сживаю в руке. Ну да, – на горизонтальной доске слова, нацарапанные детским почерком, – провел ладонью по старому посеревшему горбылю, – обернулся. Ее нет. Спустился к дюнам. Ветер поднялся, одежда на мне волнами, как тогда.

…А Хельге идет позади, на пять шагов, рукой придерживает края платья. Нужно остановиться. Остановилась и она. Стоит и ее волосы треплет ветерок. Ее волосы… О них писал Тютчев: " И этот длинный, тонкий волос, едва доступный пальцам фей". Она пытается поправить прическу и ждет, что я буду делать.

После лагеря встретиться у нас не получилось, потом несколько раз брал трубку набрать ее номер, и опускал обратно. Как-то она позвонила, задавала вопросы, я выкручивался, вдруг слышу, голос у меня стал чужой, будто кто-то другой за меня отвечает. Потом она узнала, что у меня были девушки, случайные связи и всего лишь. Прошло 2-3 года, мы уже не знали зачем встречаться: у каждого своя семья и своя жизнь, – мы перестали звонить друг другу, куда-то пропало наше детство.

Волна играет, а на ее гребне играют лучи солнца, и заросли шиповника – безмолвные зрители, – ничего не изменилось.

…Мы с Хельге бежим по берегу. Бежим по этому берегу.

Наши годы сменяют друг друга. Наше небо меняется на глазах. А море остается таким же. Движение волн мне напоминает движения ее пальцев. Она любила играть на пианино. На дюнах делала движения пальцами так, будто по клавишам. Мне казалось непостижимым, что сегодня, – в день без особых примет, мы встретимся, и Хельге как тогда, сыграет Шопена, Ноктюрн №19.

…Хельге отстала. Жду, протягиваю руку, сейчас наши руки соединятся.

Я пристроил банку в кармане, закатил штанины, но мне показался такой вид не уместным, и я снова расправил брюки.

…Мы не успеваем убежать от волн. И тогда кричим какие-то важные для нас слова…

Я зашел в море, волны плескались по колено. Нет, еще надо шагнуть, пока вода не будет по пояс.

…Мы сидим и кидаем в море камни…

Я снял крышку и взмахнул рукой. Горстка пепла чуть сверкнула и исчезла в воде. Еще шаг. Еще. Поплыл. Нырнул. В ушах загудело море. Наверное, звук шел с самой глубины.

…Выныриваю. Но на берегу тебя нет. А ведь там, на нашем месте ты ждала меня и еще смотрела вдаль, я выбегал к тебе, дрожал от холода, и ты говорила: «Шип–шип–шип–шиповник».

На берегу, у калитки, под деревом, на дороге уже никого. Я остался один. Пространство над гладью моря разрезали два парусника, – они уходили вдаль.