В гостях у Гитлера

После того, как в 1945 году немецкие войска оказались в шаге от поражения, Гитлер инсценировал самоубийство и скрылся. Но куда именно, долгие годы оставалось тайной. Лишь через девять лет удалось получить сведения – к сожалению, неподтвержденные, – что рейсхканцлер обосновался на территории Аргентины.

В течение месяца секретные службы Британии и Израиля разработали совместную операцию «Аргентинское танго», целью которой было обнаружение и последующая ликвидация величайшего военного преступника ХХ века.

Летом 1954 года в Южную Америку были направлены десять поисковых групп. В каждую входило двое кадровых разведчиков, представлявших секретные службы Великобритании и Израиля.

Я, представлявший «Моссад», и мой напарник Джон, представлявший «Сикрет Интеллидженс Сервис», составляли одну из таких групп и действовали под прикрытием. Легенда была следующей: мы – ученые-орнитологи, посланные культурным комитетом ООН для изучения пернатого поголовья Аргентины.

Мы занимались тем, что фотографировали птиц – всех, на каких по пути наткнемся, но в основном водоплавающих. По данным разведки, Гитлер скрылся на берегу водоема, но какого именно, установить не удалось.

Мы кочевали по территории, безбрежной и малонаселенной. Ночевали в палатке, а если по пути попадалось ранчо, просились на ночлег. Тогда расспрашивали хозяев об окрестных птичках: какой окрас? размер? не заметили чего необычного? а попутно, как бы промежду прочим, – о соседях. Нас интересовали мужчины немецкого происхождения – точнее, один из них: 1889 года рождения, невысокого роста, может носить усики.

Долгое время нужного человека не попадалось, но однажды нам повезло. Один из животноводов рассказал, что на озере Науэль-Уапи имеется уединенное ранчо, хозяева которого предпочитают с соседями не общаться.

Ранчо называлось Иналько.

Разумеется, мы с Джоном немедленно отправились в путь и через пару дней добрались. Подъехали к домику, спрятанному в прибрежной растительности. Подъезжали не таясь, неторопливо, но начеку – отдавая себе отчет, какого человека разыскиваем. Ружья держали наготове.

Греющаяся на солнцепеке немецкая овчарка вскочила и нехотя нас облаяла.

– Хозяева! Есть кто? – крикнул Джон, не слезая с седла.

Кричал он на испанском как самом распространенном в Аргентине языке.

На крыльцо вышел глубокий старик.

– Мы научная экспедиция, – имитируя манеру ученого балабола, добродушно сообщил Джон. – Орнитологи... Вы знаете, кто это такие? Ученые, изучающие птиц. Аргентина – царство пернатых, им тут раздолье. Кого только не встретишь! Утки, гуси, чирки более чем сорока видов. Нырки, крохали, савки, шилохвосты. Перепелы, фазаны, козодои. Стрижи, иглохвосты, колибри. Кукушки, талурании, голуби. Амазилии, горлицы, гуиры. Фламинго, ржанки, шилоклювки, американские ходулочники. Попадаются даже чачалаки и чернолобые абурри. Поразительное видовое разнообразие!

Вступительную речь Джон выучил наизусть и многократно опробовал.

– Ученые? – переспросил старик, подслеповато щурясь.

Его испанский был с акцентом: кажется, немецким.

– Примете на постой, на одну ночь? Надоело, знаете, в палатке ночевать, – попросил мой напарник, расплываясь в фирменной улыбке.

Между тем, эта улыбка принадлежала опаснейшему ликвидатору «Сикрет Интеллидженс Сервис» – самой непубличной спецслужбы планеты.

– Генрих, кто там? – раздался изнутри дома старческий голос.

Спрашивали по-немецки.

Интонация показалась мне требовательной. Голос явно принадлежал хозяину – тогда Генрих был слугой, потому что нелепо предполагать наличие на ранчо двух стариков-родственников одного возраста. И оба являлись чистокровными немцами: произношение не оставляло в этом сомнений.

На пороге показался невысокий – дерганый какой-то – человек лет шестидесяти, с короткими усиками. За девять лет исчезновения с газетных полос он постарел, осунулся и подволакивал левую ногу – видимо, за прошедшие годы жизнь не баловала. И одет бы в повседневную гражданскую одежду, на нем непривычную. Тем не менее не узнать его – с такой-то приметной внешностью! – было невозможно, настолько глубокую борозду оставил этот человек в мировой истории.

Мы находились у цели. Ранчо Иналько – конечная цель визита.

Вместе с тем, являясь профессионалами, мы с Джоном понимали, что начинать стрельбу преждевременно. Сначала следовало установить подробности и продумать пути отхода, затем уже приступать к ликвидации.

Ничуть не изменившись в лице, Джон повторил просьбу, на испанском:

– Мы научная орнитологическая экспедиция. Нельзя ли у вас переночевать? Я Джон, а моего товарища зовут Яков.

Немецкой овчарке что-то не понравилось, и она снова принялась нас облаивать.

– Тихо, Блонди, – прикрикнул на нее постаревший Гитлер.

Он не выглядел военным преступником: обычный старик с сумасшедшим блеском в глазах. Однако, следовало оставаться настороже: кто знает, что у фюрера на уме?

Овчарка – на ее шее висела бирка с надписью «Блонди-II» – прекратила лаять и, повиливая хвостом, отошла в сторону.

– В Иналько всегда рады гостям. Я легко размещу вас в доме: свободных комнат полно. Мое имя Адольф Шриттельмайер, а это мой слуга Генрих...

Фамилию фюрер сменил, а имя оставил прежним – именно так поступает большинство беглецов от правосудия. Это намекало: мы на верном пути, операция «Аргентинское танго» близится к завершению.

Между тем Гитлер обратился к слуге:

– Что же ты стоишь, Генрих? Ступай приготовь комнаты для гостей и накрой на стол: они наверняка проголодались с дороги.

Подслеповатый слуга скрылся в доме, а Гитлер продолжил, обращаясь уже к нам:

– Конюшня там, в пристройке. К сожалению, Отто отъехал за продуктами, будет через три дня, поэтому помочь с лошадьми некому.

Имелся еще некий Отто – но он появится через три дня: когда все будет кончено. Если, конечно, фюрер не наврал со сроком. Но непохоже: Гитлер не выглядел озабоченным нашим появлением – скорее, радостно возбужденным.

Джон спрыгнул с лошади и ответил, на этот раз на немецком – вероятно, для того, чтобы прощупать почву:

– Спасибо, мы сами справимся.

Гитлер чуть не подпрыгнул на месте:

– Как? Неужели вы немцы?

Я подумал, что пора и мне вставить слово, чтобы не сочли глухонемым, и ответил:

– Нет, мистер Шриттельмайер, но немецким владеем. Должны же мы как-то общаться с немецкими коллегами-орнитологами?

– Замечательно! Замечательно! – всплеснул руками Гитлер. – Предлагаю перейти на немецкий, мне будет приятно... Расседлывайте лошадей и прошу к столу. Генрих позаботится, он у меня на все руки мастер. С тех пор, как... – на этих словах Гитлер немного замялся. – Ну не важно.

– Яков, расседлай лошадей и отведи в конюшню, – обратился ко мне Джон.

Я понял, что он не желает выпускать Гитлера из виду ни на секунду. Это было разумно.

На ранчо Иналько наверняка имелся – просто не мог не существовать – подземный ход, на случай срочной эвакуации. Правда, дом был выстроен на полуострове, что сужало возможности побега под землей. Но как знать, подземный ход мог пролегать и под озером Науэль-Уапи, или эвакуация планировалась по воде – с фашистов станется. Впрочем, пока Гитлер не догадывался об уготованной ему судьбе, иначе бы не вышел к гостям из дома, а сразу подался в бега.

Джон бросил мне поводья. Ружье заносить в дом не стал – это могло вызвать подозрения. Однако, пистолет незаметно перекочевал из притороченной к седлу сумки за пояс. К тому же на поясе Джона висел охотничий нож: обычное в глухой аргентинской провинции дело.

Я расседлал лошадей, оставил их в конюшне, в свободных стойлах, и зашел в дом, чья дверь была предусмотрительно распахнута. Надо ли говорить, что за моим поясом тоже находился готовый к употреблению Маген-1?!

На мгновение почудилось, что вот – сейчас войду, а меня встретит окровавленный труп Джона на полу и направленные в грудь оружейные стволы. Но это только почудилось.

Джон восседал за столом, напротив Гитлера, а подслеповатый Генрих прислуживал. На столе красовались миски с овощами, мясом и рыбой, а также бутылки с настойками. Джон успел хлебнуть и, почувствовав себя в центре внимания и репертуаре, разливался соловьем:

– Ты не поверишь, Адольф, но неделю назад мы открыли новый вид каштанового криптуреллуса. Птица питается жучками и гусеницами. Следует за стаями муравьев, которые спугивают насекомых, и подбирает разбегающихся. Но новый вид криптуреллуса не таков. Он охотится парами. Одна особь переворачивает клювом и лапками опавшие листья, тогда как вторая следует за ней по пятам, склевывая найденных насекомых. Затем, чтобы насытиться могла и первая особь, пара меняется ролями. Как тебе подобное разделение труда, Адольф?

Они были уже на ты.

Джон разглагольствовал на орнитологические темы, с улыбкой от уха до уха, но я находил, что у него глаза убийцы. А размякший Гитлер ничего не замечал. Он явно обрадовался появлению на ранчо новых – да еще владеющих немецким языком – людей и получал удовольствие от общения.

Я присел к столу и присоединился к пиршеству. Перекусить в любом случае не мешало. По завершении операции «Аргентинское танго» нам предстояло долгое возвращение на родину: Джону – в Лондон, мне – в Хайфу. Одна радость, что на обратном пути можно будет не фотографировать пернатых: мне, в отличие от разговорчивого напарника, изрядно надоело изображать из себя орнитолога.

Некоторое время – пока солировал Джон – мы перекусывали и выпивали. Я и не заметил, как постепенно стемнело.

Прислуживавший Генрих появлялся все реже и реже, пока и вовсе не пропал – наверное, ушел спать. Конечно, мы не собирались оставлять слугу в живых. Он наверняка был вывезен из нацистской Германии и являлся военным преступником наравне с фюрером, поэтому должен был отправиться на вечный покой вместе с ним.

По мере того, как выпивал, Гитлер становился все более нервным и погруженным в себя. Что-то сильно тяготило его совесть – не иначе, военные преступления. О чем-то задумавшись, фюрер переспросил:

– Значит, вы научная экспедиция?

– Международная, – закивал Джон. – По линии Организации Объединенных Наций. А если конкретнее, я из британской Академии наук, Яков – из израильской.

– Еврей? – спросил Гитлер, глядя на меня помутнелыми глазами.

Пора было переходить к заключительной части «Аргентинского танго».

– Еврей, – подтвердил я, нащупывая на поясе и передвигая поближе Маген-1. – А вы давно здесь обосновались, мистер Шриттельмайер?

– Девять лет.

То есть с 1945 года. Дата сходилась: фюрер даже не утрудил себя ложью.

– Сначала... – пролепетал он заплетающимся языком. – Сначала мы жили с женой, но три года назад она переехала в Неукен. Это неподалеку, всего четыреста миль. Но я, по некоторым причинам, не могу там появляться. И обеих девочек с собой забрала, хотя они совсем маленькие... О, мои девочки!

Гитлер захлюпал носом.

Выходило, что в Аргентине фюрер обзавелся детьми – что, впрочем, никак не отменяло совершенные преступления против человечества.

– Ева тебя бросила, Адольф? – развязно уточнил Джон.

– Кажется, так.

Расстроенный Гитлер даже не заметил, что случайный гость назвал имя его супруги, которое – по идее – не мог знать. Лишь повторял, пригубливая настойку:

– Увезла девочек и бросила одного! У меня остались только Генрих и Отто, это мой личный доктор. Но Отто отправился за продуктами и вернется через три дня, а больше в Иналько никого нет. Раз в год меня навещает Мартин. У него какие-то бизнес-проекты, но этой весной Мартин не приехал, и я даже не знаю, не случилось ли с ним чего. Все меня бросили, позабыли...

– А где, мистер Шриттельмайер, обосновался Мартин? Не знаете случайно? – спросил я.

Мы не получали указаний начальства по поводу рейхсляйтера, но информация могла оказаться бесценной. Мартин Борман являлся вторым по величине военным преступником, сразу после Гитлера. И если фюрер считался мертвым, то Нюрнбергский трибунал успел вынести Борману смертный приговор.

– Мартин? Не знаю, он постоянно в разъездах. То тут, то там. Жаль, что сейчас отсутствует: это достойнейший человек, он бы вам непременно понравился.

В этом сомневаться не приходилось. Если бы вместе с фюрером удалось прихлопнуть рейхсляйтера, операция «Аргентинское танго» приобрела совсем другую – куда большую – ценность и резонанс. Хотя и ликвидация Гитлера – этого досадившего всему человечеству милитаристского маньяка – имела непреходящее значение.

– В самом деле жаль, мистер Шриттельмайер, – согласился я.

– Не следует ли называть Адольфа его настоящей фамилией? – как бы ненароком поинтересовался Джон.

– Гитлер?

Я положил руку на торчащий за поясом Маген-1. Наступала закономерная развязка операции «Аргентинское танго», а заодно – всей Второй Мировой войне, формально завершившейся девять лет назад.

– Так точно, Гитлер, – кивнул Джон.

Мы оба уставились на жертву, боясь пропустить хотя бы одну эмоцию, пробегавшую сейчас по его красному старческому лицу. Слишком долго ждали этого момента, слишком тщательно к нему готовились.

Поняв, что разоблачен, потрясенный Гитлер отшатнулся и уставился на нас в ответ пустыми – словно неживыми – глазами. Губы беззвучно двигались, но из горла продолжительное время не вырывалось ни слова. Наконец, он смог произнести:

– Значит... Значит ли это, что вы специально меня разыскивали, господа орнитологи?

– Вот именно.

Несколько одиноких слезинок скатилось по морщинистым щекам фюрера. И внезапно он ринулся на нас с криком, вырывавшемся, казалось, из самого сердца:

– Спасибо! Спасибо вам, Джон и Яков! Значит, обо мне еще помнят – я так счастлив. Британец и израильтянин, подумать только! У меня поклонники в Британии и Израиле, молодые люди! Специально меня разыскали, чтобы пожать руку. Спасибо, спасибо вам, родные мои!

С этими словами Гитлер – подскочивший так стремительно, что застал врасплох, – поочередно затряс нам руки. Кажется, он был искренен – а если нет, то являлся непревзойденным актером на свете. Хотя в любом случае – даже если притворялся – не смог бы с нами справиться, потому что мы оставались настороже и были, в отличие от него, неплохо вооружены.

На ранчо присутствовал еще ушедший спать Генрих, но он был староват для активного сопротивления. К тому же мы с Джоном сидели за столом таким образом, чтобы нас не смогли достать выстрелом из окна, а подходы к столовой мы контролировали.

Прослезившийся Гитлер продолжал пожимать нам руки и обнимать.

– Спасибо! Огромное спасибо! – повторял он, утирая слезы. – Вы не представляете, как это важно, особенно под старость, что твои усилия кем-то оценены. О, как я счастлив! Как вам признателен!

Ломать комедию дальше не имело смысла, но нам стоило немалого труда усадить расчувствовавшегося фюрера на место.

После произошедшего пристрелить Гитлера без объяснения причин мы, разумеется, не могли: это выглядело слишком абсурдным. Ну как казнить человека, кидающегося к тебе с дружескими объятиями?! Поэтому Джон разлил по рюмкам остатки настойки – к слову, весьма недурственной – и предложил:

– Может, Адольф, ты подробнее расскажешь о своих достижениях в мировой политике? В чем ты видишь главные из них?

Гитлер всхлипнул и призадумался.

– Образование еврейского государства, наверное. Не зря один из вас – моих последователей, то есть вы, Яков, – израильтянин. А когда я приступал к решению проблемы, ни о каком государстве евреев речи не шло. Мировая ситуация не располагала. Потребовалось пять лет, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Вместе с британцами и американцами мы разыграли хитроумную комбинацию, со взаимными обвинениями, интригами и военными действиями. Результат превзошел ожидания: русских удалось обмануть и обескровить, евреи получили шанс создать собственное государство и сполна этим шансом воспользовалось. Если бы не Вторая Мировая война, ничего подобного попросту не было.

– Так вы за евреев, мистер Шритте... то есть Гитлер? – не удержался я.

– А вы как думаете? – заявил тот. – Иначе, позвольте спросить, что вы делаете на моем ранчо?

Пьяная интонация и слеза в голосе не позволяли усомниться: человек говорит абсолютно искренне – искренней не бывает.

– А как же концентрационные лагеря?

– Да, спасибо что напомнили! – Гитлер рванулся ко мне, чтобы в очередной раз облобызать, но я уклонился. – Русские создавали их на всей оккупированной территории: в Польше, Франции, Голландии... Заполняли в основном лицами еврейского происхождения, с целью принудить к грязному неквалифицированному труду. А мы – немцы – освобождали. Тем самым принимали на себя удар с востока, ценой жизни молодого поколения.

Я поперхнулся.

– Великолепно, Адольф, – подначил напарник, внезапно помрачневший и, казалось, погрузившийся в размышления. – А как ты объясняешь, что по итогам Второй Мировой войны Германия объявлена проигравшей?

– Джон, ах дорогой Джон, мой проницательный орнитолог, – вскричал Гитлер, доставая из кармана носовой платок и громко высмаркиваясь. – Не сыпь соль на открытые раны! Мы втроем: я, Черчилль и Рузвельт, – долго ломали головы, но никак не могли придумать, чем завершить Вторую Мировую войну. Сидели всю ночь, вот как с вами. Правда, пили не ягодную настойку, а французский коньяк, но помогало мало. В конце концов, измучившись, решили тянуть жребий. Надо же было решить, кто проиграет во Второй Мировой. Выпало мне. Обратите внимание, друзья: я подозревал, что при жеребьевке Черчилль передернул, но не возразил ни слова. Не стал качать права, потому что это негативно отразилось бы на мировой истории. Напротив, согласился признать поражение. Это был акт жертвенности со стороны немецкого народа – и дань уважения еврейскому, который получил возможность сплясать на наших костях! И вот я здесь, до недавних пор всеми позабытый и незаслуженно презираемый. Но теперь – после вашего появления – вижу, что жизнь прожита не зря. Вследствие моих стараний человечество сплотилось: взять хоть Организацию Объединенных Наций, от имени которой вы сюда прибыли. И образование государства Израиль трудно переоценить с точки зрения международной политики. Всего это добился Адольф Гитлер, ценой своего беспримерного свержения и унижения.

Фюрер принял последнюю рюмку и упал головой на стол. Было очевидно, что он отключился и до утра не вымолвит ни слова.

Мы с Джоном перенесли бесчувственное тело на диван и прикрыли пледом.

– Что теперь? – спросил я.

Джон выругался и вышел на улицу. Я направился следом, полагая, что он хочет побеседовать наедине: там, где никто не подслушает. Но ошибся: напарник – несмотря на то, что до рассвета было далеко, – отправился прямиком в конюшню, где принялся седлать лошадь.

Блонди – немецкая овчарка, ночевавшая под навесом, – проснулась и заворчала.

– Я тебя! – прикрикнул Джон.

В его голосе было столько злобы, что собака сразу успокоилась.

– Хочешь прикончить Гитлера сейчас и сразу уехать? – усомнился я. – Не лучше подождать до утра? Эти двое никуда не денутся.

– Приканчивай, коли охота, – буркнул Джон, блеснув в лунном луче глазами убийцы. – А я пасую. Это не тот человек, которого мы искали.

Я изумился:

– Не Гитлер? Да ведь он признался!

– Самооговор. К тому же этот человек очевидно безумен, а я не убиваю сумасшедших – во всяком случае, до получения разъяснений от начальства.

Джон вывел лошадь из конюшни и не без труда – все-таки мы здорово накачались – забрался в седло.

– Жду сутки на месте последней стоянки. Будь здоров, Яков.

С этими словами он покинул ранчо Иналько, канув в непроглядную ночную темень.

Напарник поступил по-свински, переложив груз ответственности на меня. Я бы на его месте постеснялся так поступить. Эти британцы слишком высокомерны и боятся замарать руки – зато, когда доходит до прямого мошенничества, не плошают. Неспроста именно Черчилль – не Рузвельт и не Гитлер – передернул во время жеребьевки, в которой выбирался победитель Второй Мировой войны. Но больше, чем недостойное поведение Джона, меня волновало окончание операции «Аргентинское танго». Следовало поскорее ликвидировать Гитлера, но – положа руку на сердце – подходящее настроение отсутствовало.

Ночь была темной, вокруг пели цикады, в озере Науэль-Уапи плескалась рыба.

Подумав, я пришел к выводу, что Джон во многом прав, но далеко не во всем. Хозяин ранчо может оказаться самозванцем – это без сомнения, судя по тому, о чем он разглагольствовал. Но оставалась потенциальная возможность, хотя мизерная, что Гитлер не полностью искренен и ведет двойную игру. Если верно второе, то к утру фюрер протрезвеет и проявит свое истинное звериное лицо. В этом случае я – если, конечно, не утеряю бдительности – смогу совершить то, что должен был исполнить еще несколько часов назад: поставить в операции «Аргентинское танго» жирную, в виде пулевого отверстия, точку.

Приняв решение, я вернулся в дом и первым делом убедился, что изменений в расположении фигур не произошло. Гитлер лежал на диване, под пледом, и легонько посапывал. Я прошелся по помещениям, чтобы удостовериться в отсутствии других людей. Никого не было – кроме Генриха, который храпел в своей спальне куда убедительнее хозяина.

Я составил в ряд стулья, подложил под голову свалившуюся на пол диванную подушку и принялся ждать, когда величайший преступник ХХ века – или все-таки самозванец? – проснется. На случай нападения вытащил из-за пояса незаменимый Маген-1.

Время текло утомительно долго, неимоверно хотелось спать, но я дождался.

Уже на рассвете Гитлер заворочался и присел. Тихо – явно стараясь не разбудить меня – накинул пиджак и, подволакивая ногу, вышел во двор: не очень похоже, что до ветру. Я, змейкой соскользнув со стульев, последовал за фюрером – не забыв, естественно, прихватить оружие.

Существовала опасность, что меня почует и облает овчарка, но Гитлер нацепил на собаку ошейник и увел с собой. Это сильно облегчило задачу. Я понял так, что фюрер выяснил, что ему угрожает реальная опасность, и надумал сбежать: вероятно, водным путем – на лодке. А слугу – как не представляющего ценности – с собой не взял. Что же, фюреру виднее – только вряд ли его запоздавшая прозорливость поможет выжить.

Я крался за Гитлером на изрядном удалении. Хорошо, что в предгорьях Анд растительность не слишком буйная, даже на берегах озер, иначе меня бы наверняка заприметили. Но ни человек, ни собака не замечали слежки.

Мы приблизились к берегу.

Я вытащил Маген-1, готовясь – в момент, когда Гитлер надумает перебираться в лодку, – изрешетить его вместе с собакой. Я не знал, как себя поведет Блонди: в том случае, если агрессивно, ее придется пристрелить вместе с хозяином. Да в любом случае стоит пристрелить, не оставлять же в живых свидетеля, даже такого неразговорчивого, как собака?

Однако, лодки не было.

На самом окончании мыса Гитлер присел на скамеечке перед невысоким холмиком и, казалось, задумался. Потом – он сидел ко мне спиной, поэтому лица я не мог видеть, – завозил ладонями по глазам. Я понял, что фюрер беззвучно рыдает.

Собака сидела рядом, поскуливая.

Через полчаса Гитлер поднялся со скамеечки и направился обратно: он явно не намеревался бежать с ранчо Иналько – ни на лодке, ни с помощью подземного хода.

Я остался на месте, скрытый прибрежной растительностью. Когда Гитлер с собакой удалились на достаточное расстояние, подошел к скамеечке полюбопытствовать.

Почти рассвело. Невысокий холмик оказался могильным, сложенным из камней. На вершину каменной пирамидки нацепили поводок с биркой – в точности такой, как на собаке. Надпись, выгравированная на бирке, гласила: «Блонди».

Я догадался, что Блонди-II – нынешняя собака фюрера – является потомком или просто продолжательницей первой Блонди, по всей видимости, погибшей или попросту оставшейся в разрушенной войной Германии.

В общем, Гитлер рыдал над собачьей могилой.

Я плюнул на холмик – заодно на операцию «Аргентинское танго» и, возможно, свою карьеру – и немедленно возвратился на ранчо. Там оседлал лошадь и покинул гостеприимный дом, даже не попрощавшись с хозяином.

Мне был безразличен этот безумец, кем бы он ни являлся: величайшим преступником ХХ века или величайшим самозванцем. И будь он проклят вовеки веков: он и ему подобные – те, кто из-за финансовой выгоды готов исполнять приказы психически неуравновешенных личностей.

Я надеялся – если, конечно, потороплюсь – догнать Джона еще до стоянки, где он обещал дожидаться меня в течение суток.