В гостях у счастливой цветочницы

ДЕТИ - ЦВЕТЫ ЖИЗНИ.

На любом свободном участке земли, который оказывается в распоряжении человека, тот немедленно начинает выращивать что-нибудь живое. Даже в поговорке, если строишь дом, то рядом с ним обязательно сажаешь дерево, а под ним уж, само собой подразумевается, вырастет и какой-нибудь цветок. Зачем цветок? Ответа на это нет, и он не предвидится. Смысл не важен, важен сам процесс. Становишься творцом. Красота, приправленная щепоткой гордыни, и вот ты уже пропал. Садовое товарищество засосет тебя с головой, назад ты уже не выберешься, и никто не разлучит вас с ним.

Самим растениям не так уж много нужно для их счастья и процветания. Немножко земли, пищи, воды, а еще целый океан любви, внимания и заботы. Почти совсем, как людям.

Сколько помню свое детство, всегда на нашем широченном подоконнике стройными рядами выстраивались комнатные цветы в красивых керамических горшках. На седьмом этаже на окнах, выходящих на восток, они благоденствовали под лучами восходящего солнца. И вроде бы совсем недолго солнышко на них светило, к полудню уже и следа в помещении от него не оставалось, но цветочкам вполне хватало. Похоже, что и впрямь не врут люди, и полезней всего для растений оказываются первые лучи солнышка. Что-то есть в их нежном свете такое особенное, что позволяет благополучно развиваться под ними росткам новой жизни.

Мы с родителями были дружным семейством «сов», и потому прятались от первых солнечных лучей за плотными шторами. А предоставленные самим себе растишки благоденствовали, им было привольно на ярком солнышке. И тут главное, было не забыть обильно увлажнить их с вечера, потому что в противном случае последствия могли быть печальными, потом долго приходилось отпаивать пострадавших от солнечного удара.

Два длинных и страшно рассохшихся ящика, предназначавшихся для летних посевов, зимовали у нас обычно на лоджии. А затем с первым приходом тепла в них поселялась рассада герани, настурции и других цветов, выращенных у моей родной тетки в ее лаборатории в Агрофизическом институте, основателем которого и директором на протяжении многих лет был академик Йоффе. Тетка те времена отца – основателя, понятное дело, уже не застала, ее первым научным руководителем был Нерпин Сергей Владимирович.

Но в те времена, о которых идет речь, времена начала восьмидесятых, тетка и сама была уже ученым. И как кандидату, а потом и доктору химических наук, тете Зое полагалось отдельное местечко в уютной институтской лаборатории, представлявшей из себя теплицу с мощными лампами дневного света, под которыми любая рассада перла, как на дрожжах.

Причем, для прекрасно финансировавшейся в СССР российской науки было совсем не важно, росла ли рассада в рамках какого-то проводимого научного эксперимента или выращивалась сотрудниками исключительно для собственных клумб. И та, и другая рассада получала равное количество света, тепла и питательного раствора вкусных минеральных удобрений.

Надо понимать, что в те времена в СССР всякого рода излишества и баловства являлись, если не запрещенными, то уж всяко нежелательными вещами, которые только отвлекают советского человека от его главной цели – строительства светлого будущего для всего человечества. И цветочная рассада относилась к числу таких нежелательных излишеств. Вместе с твердокопченой колбасой, консервированным зеленым горошком и оливками, без которых прожить можно, но очень уж скучно, рассаду нужно было добывать. Нельзя было просто так спокойно пойти в магазин и купить там рассаду тех же анютиных глазок. Нет, цветочную рассаду нужно было каким-то образом «достать», максимально задействовав свои связи. Спасибо, тете и ее коллегам, такие связи у нас имелись.

Сама тетя Зоя цветами и вообще любительским земледелием не увлекалась, ей с избытком хватало возни с почвой и у себя на работе в процессе трудоемкой научной деятельности. Но она сдавала свое место под искусственным солнцем в аренду другим сотрудницам и плату от них принимала рассадой, которую и везла целыми сумками ко мне, а я гордо высаживала ее у нас на лоджии в те самые длинные ящики.

И дальше уже начиналось настоящее волшебство. Диковинная и никогда прежде не виданная нами форма душистого табака, распускала свои цветы - звезды. Петуния, которую папа называл «граммофончики», между которой приютились яркие и сочные маргаритки. Растения с каждым днем росли и хорошели, а я продумывала композиции, которые с увлечением воплощала в жизнь. Мама выступала идейным вдохновителем, перечисляя те цветы, которые ей хотелось бы видеть.

- Душистый горошек – чудесно пахнет, - говорила она. – И цветок у него необычной формы! А уж расцветки! Само очарование.

И я, вдохновленная ее словами, колотила из деревянных планочек самодельную перголу, которая поражала воображение зрителя своими причудливыми изгибами, ломающимися под самым неожиданным углом. Некоторую нашу с мамой криворукость мы с легкостью выдавали за оригинальное дизайнерское решение. Это и сейчас многие делают, ничего нового, стоит только взглянуть на некоторые, с позволения сказать, произведения современного искусства, как сразу все становится ясным.

- Ну, а что? – говорят в таких случаях авторы проекта в ответ на робкие замечания людей далеких от искусства. – А мы так видим!

И вот наша композиция готова и даже кое-где местами она цветет. Конечно, в детских руках растениям приходится несладко. Как сейчас вижу, на заднем плане из последних сил цепляется тонкими усиками за жизнь душистый горошек, разродившийся несколькими цветками, оказавшимися у него и впрямь очень ароматными. На первом плане распласталась годеция, совершенно не оценившая оказанного ей доверия и упорно не желающая становиться симпатичным кустиком, а напротив норовящая притвориться длинной палкой. Между ней натыкана петрушка, которой не хватает ни места, ни еды, ни питья, а потому она так и остается взывать к добрым людям и небу своими слабенькими листиками. Петрушку я милосердно выщипала, потому что ароматная травка в цветочную композицию упорно не вписывалась и явно от этого несоответствия сама страдала. А в салате она оказалась очень даже ничего.

Свой первый маленький садик, расположенный на седьмом этаже крупного индустриального района, я любила нежно и преданно. Не думаю, что можно научиться любить. Это либо дано при рождении, либо нет. Любовь, если уж она в человеке есть, можно разве что разбудить, и тогда она проснется у вас в сердце и расцветет там буйным цветом.

Никакой моей особой заслуги в том, что я люблю цветы, нету. Виновата в этом, конечно же, мама. Я вообще замечаю, что все хорошее и все плохое, что с нами случается, это не наша заслуга или боль, а личное достижение наших мам.

Первое яркое воспоминание из детства, мама рассказывает мне про поля алых маков, которыми любовалась во время своей поездки в Крым. Красные маки там благоденствовали прямо на летном поле аэропорта. Цветного телевизора в то время у нас в семье еще не имелось, да и вообще я не помню, чтобы он у кого-нибудь был из наших знакомых, друзей или родственников. Такой телевизор в нашей семье появился гораздо позже, когда я уже училась в школе. И только тогда выяснилось, что я удивительно точно представила себе эти поляны с дикими маками, лишь опираясь исключительно на слова мамы.

Маки я потом несколько сезонов выращивала на даче. И многолетние. И с сизыми листьями, на которых почти невозможно было удержаться влаге, и она застывала на них мелкими дрожащими шариками, готовая пролиться на землю при первом же легком движении цветка. И с зеленой ажурной и самую чуточку мохнатой и колючей листвой. Это были уже породистые садовые цветы, а мама видела, как росли обычные дикие маки.

Сейчас такие маковые насаждения повсеместно истреблены, мак запрещен к выращиванию, а тогда его многие выращивали. В Советском Союзе вообще на многие вещи смотрели очень просто. Мак – это в первую очередь аппетитно хрустящие на зубах зернышки, которые идут в выпечку в булочки и рулеты. Что? Опиум? О таком мы и не слышали. Детская невинность у обычных советских гражданах буквально зашкаливала. Наверное, уже нет и не будет на свете таких замечательных людей и чистых душой людей, которые окружали меня в моем детстве.

Итак, алые маки, повсеместно и свободно растущие, казались символом той ушедшей эпохи. Поэтому я была неприятно удивлена, когда в девяностых годах алые маки на участке моей свекрови чуть ли не с корнем выкорчевали какие-то заезжие наркоманы. Они им, видите ли, были нужны для каких-то своих грязных и темных целей.

И все! С тех пор маки, словно стертые рукой злого чародея, исчезли из нашей жизни. Впрочем, может быть, когда-нибудь они еще вернутся, потому что вообще-то, по своему жизнелюбию маковым семечкам нету равных. Крохотные, почти невесомые семена рассыпаются и рассеиваются сами собой на огромные расстояния. Не думаю, что когда-нибудь человеку окончательно удастся вывести те маки, которые хотя бы один раз выросли и обсеменились у него на участке. Подобная стойкость в живых существах обычно чего-нибудь да значит.

Второй раз мама прочитала мне про маки, когда мы с ней изучали «Волшебника Изумрудного города». Я уже умела читать и сама, научилась очень рано, но отрывок о том, как Элли и Тотошка со Львом заснули на коварном маковом поле, прочитала мне именно мама. Вообще, мама у меня была великая сказочница. Это я понимаю только сейчас почти спустя полвека. А в детстве мне казалось совершенно обычным делом, что голова у нее полна волшебных историй. Мне казалось, что все мамы такие, ничего особенного в моей собственной нету.

Свой волшебный дар мама использовала исключительно в бытовых целях. Она придумывала неисчислимое количество сказочных сюжетов, лишь бы заставить меня от изумления открыть рот. И в этот самый момент в меня требовалось впихнуть ложку с чем-нибудь полезным, например, комковатой манной кашей или каплей овощного пюре. Никак иначе без сказок я не ела. И мама в отчаянной погоне за столь необходимыми моему тощему тельцу килограммами придумывала одну за другой сказки чуднее и забавнее. Хитом был придуманный и рассказанный ею сериал про маленького Гномку и его верную подружку девочку Дашу. Понимаете, да, данная сага просто обречена была стать успешной у маминой аудитории.

Чего только ни делали эти двое, каких только увлекательных приключений у них не случалось! За завтраком, обедом и ужином приключения неразлучной парочки всякий раз бывали у мамы, как и ее котлетки, неизменно свеженькими. На этот подвиг толкала ее безмерная материнская любовь и страх меня потерять.

Не знаю, как у папы, имевшего до меня сына от первой жены и, возможно, еще некоторое количество внебрачных отпрысков где-нибудь на стороне, с его щедрой натуры бы сталось, но у мамы я была единственным и долгожданным ребенком. Но на свет появилась удручающе хилой. Да что там хилой, это еще очень мягко сказано. Честные, но не склонные к сантиментам советские врачи так прямо маме и сказали, да, гражданочка, ребенок у вас родился, что само по себе уже удивительно и почти что равносильно чуду, но вы все-таки особенно не радуйтесь раньше времени и к ребенку не привязывайтесь. Девочка ваша все равно через пару дней умрет.

Да, так прямо и сказали. Слово в слово, без всяких лишних церемоний. А чего там, это же были времена СССР, тогда миндальничать было не принято. И мама услышала из уст врачей, вы же стойкая советская гражданка, мужайтесь и поймите, у вашей новорожденной девочки определен неоперабельный в ее возрасте порок сердца. И был бы он еще у нее один, можно было надеяться, что ребенок протянет годик другой. А так пороков сердца у нее сразу несколько, и два из них явно несовместимы с дальнейшей жизнью. Так что мужайтесь и крепитесь, но дальнейшее не в нашей власти.

Но не надо лишних печалей и слез, как уже всем стало ясно, врачи тогда полвека назад слегка ошиблись. Что же, им не впервой.

Уж не знаю, что пережила тогда моя мама, услышав этот диагноз маститых профессоров, но невозможность оперировать такое крохотное и слабое существо была всем, включая ее саму, очевидна. Ревела она, по ее собственным словам, страшно. И все-таки прошел день, прошло два, потом минула неделя, приближалось время, когда нам надо было выписываться из роддома, а я вопреки прогнозам все еще была жива. Да, слабая, бледная до голубизны, с огромными темными кругами под глазами, которые сохранились до подросткового возраста, но все-таки живая.

И когда через две недели нас с мамой выписали из родильного дома при клинике акушерства и гинекологии имени Отто, что на Васильевском острове, все близкие стали потихоньку надеяться, что возможно, ребенок, который проявил такую удивительную живучесть, и впрямь протянет еще какое-то время. А там, глядишь, можно будет девчонку и прооперировать. Медицина-то на месте не стоит, шагает вперед семимильными шагами.

Были подключены все имеющиеся в семье связи. Нашлись знакомые, имеющие связи с военной медициной. И меня отвезли в Военно-Медицинскую академию, где профессора внимательно осмотрели меня, провели консилиум и все-таки поставили на учет, как небезнадежную.

И с тех пор раз в год меня торжественно возили в этот храм науки, где профессора с важным видом прослушивали мое тощее тельце и, покачивая с изумлением головами, неизменно говорили после этого:

- Все-таки дети удивительно живучие существа!

И мы очень гордые собой ехали на такси обратно домой. Так продолжалось из года в год вплоть до моего совершеннолетия, когда в нашей стране неожиданно для всех случилось страшное. К власти вместо пусть и недальновидных, но зато твердо стоящих на земле людей, пришли мечтатели и идеалисты, допустившие к себе предателей всех мастей и фасонов. И всем гражданам вдруг как-то резко стало не до того, чтобы следить за своим здоровьем. Теперь все мечтали о том, как бы просто выжить, и я в том числе. К счастью, до этого мрачного момента было еще очень далеко, и пока что меня ждало счастливое детство в самой лучшей и самой большой стране мира.

На сорок пятый день рождения мамы я на все свои карманные деньги, хранящиеся в деревянной темного лака с яркой росписью копилке - бочонке купила букет цветов - пять гвоздик. Сейчас кем-то вдруг стало принято считать гвоздики пошлым атрибутом советской власти. Такое отношения к этим цветам совершенно незаслуженно ими, на мой скромный взгляд. Цветы эти благородные, стойкие да еще и обладающие стойким ароматом, способным отрезвить любого циника.

Те гвоздички, о которых идет речь, достались нам с мамой еще нежными бутонами. Тонкие стебли покрыты серебристо-сизые листиками и на концах лишь чуть-чуть наметившиеся кончики будущих цветов. В тот момент они были приятного для глаза желто-персикового цвета, но что из них получится, оставалось загадкой. И все же ничего лучшего в тот момент в наш цветочный магазин не завезли, и я долго не колебалась, взять их или не брать. В итоге взяла, и гвоздики решили показать, что ценят мою веру в них.

Оказавшись в красивой хрустальной вазе, они стали неторопливо распускать один лепесток за другим и с каждым днем становились все краше. Никогда ни до, ни после, мне не удавалось сделать покупки лучше. Лепестков в бутонах оказалось спрятано неисчислимое множество. Цветы были так туго набиты ими, что это казалось просто невозможным.

И каждый день лепестки менялись. На желтом фоне проявлялись розовые прожилки, которые густели, менялся их рисунок. Цветы из юных и прекрасных становились поистине роскошными. Вместе с окраской менялся и аромат цветка. Из легкого и воздушного он становился все более и более насыщенным. Его хотелось вдыхать и вдыхать, и больше ничем не заниматься.

Не знаю, что это был за сорт, но огромные с ладонь цветы от легчайшего ветерка покачивались на удивительно тонких серебристо-зеленых с сизым налетом прочных стебельках и радовали нас своей красотой долгих три недели. И даже когда они стали увядать, то это была какая-то удивительно благородная и величественная старость. До самого последнего своего вздоха гвоздики были прекрасны.

А дома у бабушки срезанных цветов не признавали. Исключение составляли лишь весенние нарциссы да фрезия, наполнявшие дом своим ароматом и утверждавшие, что наконец-то закончилась долгая и холодная зима и наступило теплое время года. Но если в вазах цветов почти никогда не бывало, то на подоконнике много лет подряд жила комнатная азалия.

Первый этаж обычной ленинградской хрущевки на улице Бестужевской, окна выходили на запад и во двор на детский садик. Росшая перед окном старая яблоня и несколько кустов раскидистой персидской сирени давали слишком много тени, и в комнатах у бабушки почти всегда было сумрачно. Казалось бы, в таких условиях азалия нипочем не должна была выжить. Но она не только жила, но еще и цвела, покрываясь каждую зиму целой россыпью кораллово-красных цветов. И длилось это не один десяток лет. Все это время азалия росла в одном и том же горшке, без пересадок, довольствуясь лишь крайне редкими и скудными поливами обычной водопроводной водой.

В положенный свыше срок не стало бабушки, вслед за ней по непонятной причине захирела и азалия. Хотя мы с моей тетей Зоей делали для нее все в точности то же самое, что и бабушка, то есть не пересаживали и почти не поливали, но наши руки не были руками бабушки и заменить ее мы так и не смогли. Азалия ушла вслед за своей любимой хозяйкой, проявив ту верность, которой так часто недостает в этой жизни многим людям.

Когда у тети Зои родился сын Вася и впервые появился в доме у бабушки, на нем была униформа всех младенцев мужского пола Советского Союза. Перевязанное синей лентой одеяло, свернутое конвертом с отороченным белым кружевом уголком. И синяя мохеровая шапочка с атласными синими завязками – ленточками. И когда я увидела это васильковый цветочек, то сразу поняла, что передо мной он – мой любимый братик и имя ему Вася - Василек.

Потом мы вместе с ним узнали много нового и интересного про окружающий нас мир. Оказывается, если разделить ножку одуванчика на полоски и окунуть их в лужу, то они завьются и станут точь-в-точь как кудри какой-нибудь сказочной принцессы. И если нацепить такой паричок на какую-нибудь палочку, то «принцесса» может даже попрыгать и изобразить легкий вальс. А если найти в одуряющее пахнущей ветке сирени цветочек с пятью лепестками, то можно загадать желание и оно обязательно сбудется. Но только цветочек обязательно нужно съесть и никак иначе исполнения заветного желания не добиться.

Я очень долгое время свято верила в магию сирени. Загадывала и желания мои неизменно исполнялись. Тогда я не задумывалась, что добрыми волшебниками были мои родители, а вовсе не ветка сирени. Считала, что сирень всемогуща и поможет всегда и во всем. И была жестоко разочарована лишь однажды, когда сорвала сирень на Марсовом поле, отправляясь на сдачу экзамена в институт и, загадав, что сдам. Экзамен я провалила. Конечно, это было потому, что сирень оказалась неправильной, она была персидской, вот потому-то и не сработала. Разумеется, тот факт, что я отправилась на экзамен плохо подготовленная или даже не подготовленная вовсе, отношения к делу не имеет.

Но это снова будет уже когда-то потом, а сейчас мир был таким безоблачным и светлым, каким бывает только в раннем детстве. Мой папа научил нас с Васей вырезать среднюю часть «дудки», из которой можно было соорудить нечто вроде свирели. Про зловредный «борщевик» тогда мы еще не слышали, а потому не боялись отравиться, играя на таких «дудочках».

А из зеленых стручков с кустов желтой акации получались отличные пищалки. Эти же желтенькие цветочки акации можно было высасывать, откусывая их крохотные попки. И тогда во рту разливалась сладость цветочного нектара с чуть легкой очень благородной горчинкой. Развлечения у нас были самые простые и незамысловатые, но почему-то заскучать никак не получалось.

Родилась я во времена СССР эпохи Леонида Ильича, когда до сказочного и, что немаловажно, доступного всем и каждому изобилия цветочных магазинов двухтысячных было еще больше четверти века. И красота быта обычных граждан не значилась в приоритете у нашего правительства. Считалось, что само по себе дело строительства коммунизма должно радовать и увлекать людей настолько сильно, что до всяких там мещанских вещичек никому не должно быть никакого дела. Единственные цветы, которые можно еще как-то признать нужными и дельными – это алые гвоздики в петлицах живых вождей революции да белые каллы, но это уже на их надгробиях.

И все же мы – простые граждане умели украшать свой быт теми нехитрыми подручными средствами, которые имелись в распоряжении каждого. И выходило это у нас превосходно. И уж точно, ценилось и радовало куда больше, чем все те заморские диковинки, которыми наполнена наша сегодняшняя жизнь.