В гостях у Сталина

Маришка отошла от окна. Она поглаживала свой большой живот. Скоро у Джульетты должен был появиться братик. Она приоткрыла окно, и гул веселой улицы вошел в ее дом. Воздух был свеж и приятен, как бывает в середине теплого мая. Забыты пыльные бури середины апреля. Молодая листва красит зеленым улицы города.

Жизнь радовалась. А сама Маришка затосковала. Прошел почти год с того момента, как они с Егором попали сюда, в прошлое.

И все здесь было хорошо, и жизнь шла своим, хорошим чередом. А на душе было не спокойно.

И Маришка решила навестить своих родных, увидеть деда, и предать ему привет от Леонида Ильича. Увидеть отца, еще молодого. Увидеть маму.

Побродить по станице. Выйти на высокий берег Кубани и вздохнуть запах уже жарких полей. Поесть вдоволь шелковицы и черешни. Из своего, или колхозного сада.

Маришка думала, как лучше это сделать и решила, что представится их двоюродной племянницей, третьего крестного из их многочисленной родни.

Но ехать с пустыми руками она не хотела. Долго выбирала подарок. И случайно наткнулась, на расходную ведомость гаража Политбюро.

Там она увидела расходы на содержания машин, в том числе и машин Иосифа Виссарионовича Сталина.

Она попросила, и ее отвели в гараж. Машины были роскошны и она гладила полированную поверхность ЗИСа, того на котором ездил в свое время Сам.

Она попросила референта и через несколько дней были готовы и документы на машину, датированные 1941 годом и документы на нее, Маришку Богдановну Адаменкову 1920 года рождения, и на ее мужа Егора Игоревича Адаменкова 1919 года рождения, и на их дочь. Годовалую Джульетту.

Она попросила, чтобы подготовить сюрприз родственникам, подготовить и серо-зеленые деньги с Лениным, и платья по моде.

Машину же, она подписала постановление у Леонида Ильича, должны были передать ее деду – Степану Андреевичу Адаменкову, как Ветерану войны. Тем более, он давно стоял на очереди на ее получение.

А теперь с появлением совместных предприятий очередь перестала быть так актуальна, но очередь на машины для ветеранов отменять не позволили.

Наш долг, это память о той войне. И наша задача, сделать так, чтобы никто и ничто не были забыты.

Маришка разобралась с делами.

Оставила на хозяйстве Дмитрия Федоровича Устинова, поговорила на Политбюро с Леонидом Ильичем Брежневым.

Тот кивнул и напутствовал: «Езжай, Маришка, отдохни. Справимся пока без тебя». Политбюро кивнуло.

Маришка выехала ранним утром. Машина была набита памперсами и бутылочками для сухой смеси.

Лежали чемоданы с подарками и деньгами.

Егор еще раз проверил документы. Документы на машину 1980 года и 1940 года. На всякий случай взял права и из двухтысячных.

Скрепки на старых документах были железные, чуть проржавевшие, чтобы не вызывать ни малейших сомнений у придирчивого тестя.

Егор представлял, как он встретиться со своим тестем, сейчас почти своим ровесником.

Представлял, как встретится и со своим отцом, которого не помнил.

Было раннее утро, и они вышли из подъезда. На лавочке не было бабушек.

ЗИС 101 ласково завелся. И они поехали. Джульетта спала, и Маришка задремала тоже.

Егор уверенно вел автомобиль по полупустым дорогам Столицы. И тихонько напевал песню про артиллеристов, которым Сталин дал приказ.

Он не был очень доволен тем, что они с Маришкой едут так далеко от Москвы, поскольку срок родов приближался. Но решил не спорить с женой. Тем более спорить с ней было бесполезно.

Как и бесполезно отговаривать ее от выбранного для сына имени Шива. Она решила, что второго ребенка она назовет Шива, еще год назад в Таиланде.

Про пол ребенка он не уточнял, поскольку ее уверенность, что родиться девочка, в первый раз подтвердилась. И почему - бы не родиться сейчас мальчику? Раз Маришка была в этом так уверена.

Он ехал по знакомому проспекту имени Калинина и ровно вел машину. Потом захотел срезать путь и повернул в старые московские дворы.

Он знал эту местность, но таких дворов не помнил. В них до сих пор стояли лавочки и весело белье.

Проплутав, он решил вернуться. Но вернуться не получалось и он очутился у решетки какого-то сада. Он с удивлением узнал в нем тот самый садик, куда приехал год назад, после поездки в Таиланд.

Он не помнил, чтобы здесь делали ремонт, но вместо асфальта тротуар был одет в камень. А на решетке, вместо звезд сияли прорехи, и Егор откуда-то вспомнил, что звезды на месте выбитых царских орлов, установили только после Победы.

Егор притормозил у садика. Поставив свой роскошный автомобиль около входа в парк.

Почти сразу же, постовой подошел к нему. На нем была белая, летняя форма московской милиции. Фуражка с красным колышком и на боку висела кобура с пистолетом.

Милиционер кивнул, представился. Егор протянул документы. Милиционер их придирчиво проверил. Оглядел машину, и никак не мог понять, откуда знает Егора.

То ли эти был знаменитый летчик-испытатель, которого они с женой видели на аэродроме в Тушино, на прошлых выходных, то ли знаменитый стахановец, который побил новый рекорд добычи угля и про него напечатали в газете.

И милиционер не мог точно поручиться, но, ему казалось, что видел он уже Егора, и лицо его ему известно.

В любом случае документы на машину и права были в порядке.

Он отдал документы Егору и попросил его чуть отъехать и не загораживать вход в сад. Поскольку скоро должны были привезти бочку с квасом.

Егор выполнил просьбу и припарковался напротив уже знакомого им туалета.

Маришка проснулась и увидев туалет вышла. Егор заглушил мотор и вышел за ней.

Туалет сиял новой плиткой, и Маришке, не смотря на дыру в полу, вместо сидения, понравилось.

Егор с Джульеттой подождал ее. Чуть поодаль стоял стенд, на котором была приклеена газета.

Газета была «Правда». И в ней было напечатано заявление ТАСС которое гласило, что СССР и Германия соблюдают условия Пакта о ненападении и не имеют претензий друг к друг.

Егор поднял глаза. Газета «Правда» была датирована 14 мая 1941 года.

Маришка вышла, и пока она была занята своими делами сквозь ворота в парк затащили бочку. На бочке было написано. «Квас» и Егор, и Маришка вошли внутрь.

Им дали по кружке пенной, холодной, пахнущей хлебом жидкости.

И они с удовольствием отошли и сели на скамеечку, и выпили кваса.

Не смотря на утро по парку гуляли уже няни с колясками, группа из нескольких человек играла в шахматы. Рядом за столиками группа мужчин играла в домино.

Маришка ждала увидеть группу выпивающих, но их не было.

Вместо них шел дворник в белом фартуке, с бляхой, аккуратно, не пыля метя и без того чистые дорожки.

Маришка оглядывалась и не узнавала парк. Одни деревья были слишком большими, другими слишком маленькими.

Она внимательно посмотрела на Егора и сказала своим проникновенным голосом.

- Милый, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Егор поперхнулся бы, если бы не был готов к вопросу.

-Маришка, мы с тобой в июне 1941 года сказал он.

Он сказал это, как бросился в холодный омут на своей родной Кубани.

А Маришка рассматривала этот новый, красивый мир, куда их занесла судьба.

И она как-то поверила Егору. И воздух был свежее, и люди сильнее и как-то чище.

Маришка оглядела Егора. Он не выделялся из присутствующих. Молодой, спортивный, в летних брюках и белой рубашке-футболке. Даже кепка была у него подходящая. Летняя, светла кепка.

Да и она в летнем свободном платье не выделялась среди молодых девушек и женщин. И не было удивительным, что у нее на руках была одетая в летнее девочка. Джульетта спала на свежем воздухе и своим спокойствием помогала родителям наслаждаться квасом и хорошим днем.

Они спокойно допили квас. Егор отнес кружки на специальный столик.

Поставил их. Взял Джульетту. Помог Маришке встать.

И тут Маришка поняла, что толи квас был лишним, то ли Шива, решил появиться в этой эпохе своей родной страны.

Егор понял, что Маришке так хорошо, что должно стать еще лучше.

Подвел ее к машине. Посадил ее. Завел мотор и поехал. Он помнил маршрут и немного превысил скорость.

Ему повезло. Утренняя Москва была почти пуста, и автомобилей на улицах было еще меньше, чем в семидесятых.

Он свернул на знакомую стоянку роддома имени Грауэрмана. Дежурная смена, принявшая у ночной родильный дом, спокойно курила на крыльце, у приемного покоя, как черная, лакированная машина въехала в ворота и с визгом остановилась у приемного отделения.

С переднего сиденья вылез плечистый молодой человек. Он подошел к доктору и сказал: «Доктор, моя жена рожает!».

Доктор потушил папиросу. Выкинул в плевательницу, стоявшую тут же на крыльце.

И расторопные санитары уже помогали Маришке лечь на каталку.

Егор не находил себе места, пока заполняли необходимые формальности. Сердобольные сестрички, взяли под временную опеку Джульетту и она довольно агукала у них на руках. Нашелся и кипяток и молочная смесь была разведена.

Джульетта голодной не осталась.

Маришку разместили в палате для рожениц.

Егору и Маришке повезло. Роддом готовили закрывать на плановое проветривание и места в палатах были. Старшая сестра заполняла карточки. И услышав фамилию Маришки, она чуть замедлила ход письма и внимательно посмотрела на Егора.

Но профессионально не замедлила темп скольжения пера и не поставила кляксу в аккуратно заполненном журнале.

Маришку отправили на роды.

А Егор, утомившись скорее от нервов, чем физически, задремал на скамейке, напротив входа в больницу.

Старшая сестра увидела это и подошла к Егору. Она взяла его за плечо и аккуратно разбудила.

Спросила о том, откуда они, и узнав, что они тоже с Кубани и со станицы спросила у Егора несколько уточняющих вопросов.

Егор ответил на них, вспоминая историю своей семьи и рассказы о семье Маришки.

Валентина Михайловна Адаменкова, работала сестрой милосердия здесь, начиная с начала той, Первой Великой войны.

Валентина Михайловна пришла сюда юной девушкой, учившейся в Медицинском Университете.

Это был странный выбор для дочери казачьего генерала, но она руководствовалась чувством долга и чувством безотчетной любви к Родине, и необходимости быть полезным ей.

Всю войну она отработала здесь, на первом этаже роддома, отданного под госпиталь.

Она ухаживала за ранеными. Перевязывала им раны и писала под их диктовку письма. Письма уходили отсюда во многие концы необъятной страны.

Она читала и приходившие ответы. И она воспринимала через них боль одиночества женщин, их непонимание столь долго идущего кошмара.

Она замечала, как менялся настрой и писем бойцов. От веры в победу и чувства справедливости войны, в письмах все больше проскакивало недоумение и ощущение ненужности этого действа. Безусловной вредности для страны всего происходящего.

Она в этом своем занятии проживала сотни разных человеческих судеб. И через письма солдат, через разговоры отца и приходивших к нему, частично была приготовлена к неизбежному краху страны и красному колесу революции.

И в феврале и в октябре и в ноябре 1917 года она работала здесь, в госпитале.

Она оказывала помощь и рабочим, и казакам, и юнкерам.

Она в своей шубке и платке видела бесконечные похороны юнкеров и потом слышала песню Вертинского.

Он поразил ее тогда. Паяц, певший о серьезном. Она плакала тогда, сквозь табачный дым, глядя на сцену.

А потом пришла домой и увидела разгромленные комнаты и кровь на крыльце. И плакать уже не могла.

А потом прочитала в газете, что ее отец расстрелян за контрреволюцию.

А след ее братьев потерялся в дальнейшем лихолетье пыльных дорог.

А Валентина Михайловна, собрала свои вещи, из разоренного дома и переехала в сюда, в роддом, где ей выделили две комнаты во дворе большого корпуса, в маленьком флигеле.

Там она с тех пор и жила.

Она освоила профессию медсестры-акушерки и вот уже много лет помогала появиться на свет сотням маленьких москвичей.

О почти полученном образовании она не вспоминала, как не вспоминала и о своем происхождении.

В анкетах она писала из крестьян, что не было неправдой, ведь ее отец умел работать и на земле и до того, как стать генералом, трудился на благодатном и трудном черноземе.

О братьях она не вспоминала, как и о прежней своей жизни.

Но сегодня, увидев Маришку, она вдруг вспомнила себя молодой, увидела себя в этой красивой женщине.

Валентина Михайловна подошла к Егору. Тронула его за плечо. Егор проснулся от прикосновения. Они говорили и Валентина Михайловна поняла, что она и Маришка могут быть родственниками, и не просто могут быть, но ими и являются.

Она протянула ключи от флигеля и объяснила, как туда добраться.

Это было легко. Надо было просто заехать за угол роддома и там, взойти на второе от края крыльцо небольшого, больше похожего на одноэтажный склад здания, выкрашенного в желтый цвет и открыть резную дверь.

Егор принял помощь от этой женщины, обладающей стойким взглядом и приятным, бархатным голосом.

Он оставил Джульетту под присмотром сестер и перегнал свой автомобиль к флигелю.

Вошел в дом. Там было две комнаты. Одна спальня, где стояла простая железная кровать, застеленная на госпитальный манер.

И передняя – кухня, где по бокам стояли лавки, и можно было разместиться.

Ни икон, ни портретов по станам не было. Убранство было скромным и даже аскетическим.

Егор расположился на лавках. Определил место для себя и для Джульетты. И решил, что надо как-то обустраивать свой быт.

Он вышел из флигеля, проверил наличие денег, заглянул к Валентине Михайловне. Уточнил, что Маришка еще не родила, и видимо еще будет занята продолжительное время.

И вышел на улицу. Поток людей, захлестнул его. Люди шли сплошным потоком, и в их руках были сотни повседневных, но необычных для Егора вещей. Кто-то нес примусы, кто-то нес бутыли с керосином и маслом. У кого-то в руках были авоськи с хлебом и продуктами. Кто-то нес газеты. А кто-то просто шел и курил на ходу папиросы.

У подворотен стояли точильщики ножей, крутя ногами огромные круги точильных камней. Несколько раз Егору навстречу попадались разносчики молока. Большие, деревенские женщины, с плетеными корзинами за спиной и бидонами в руках.

По улице ехали как редкие автомобили, так и вполне ухоженные лошади.

И повинуясь странному течению людской реки, Егор вышел на площадь – пересечение нескольких улиц. Он понял, что попал на небольшой рынок, где продавали все. Стояли телеги с сеном, стояли телеги с дровами. Торговки раскладывали зелень и ранние огурцы. Торговали и яйцом и мясом.

Но Егор смотрел на товары и увидел то, что искал.

Чисто и скромно спокойный мужчина продавал резные вещи. Кухонные доски, ручки для сковородок, деревянные ложки и кружки. И он продавал то, на что посмотрел Егор. Он продавал резную деревянную кровать.

Егор сторговал за нее приемлемую цену и подрядил местных праздношатающихся мужчин донести ее.

Он купил также пуховых подушек, одеяла и даже комплекты домотканых полотенец и простыней с наволочками.

Купил он и комплект пододеяльников. Пододеяльники были мягкие, с кружевной вышивкой.

И спокойная женщина, говорила, что это еще дореволюционное кружево известной фабрики Морозовых.

Егору это ничего не сказало, но белье он приобрел и даже не стал брать сдачу, протянутую женщиной.

Он набрал много вещей, снял пролетку, и мужички помогли загрузить вещи в нее.

Влезло, на удивленнее все. Он расплатился с помощниками скопившейся мелочью. Его поблагодарили и пролетка отвезла приобретения во флигель.

Он разгрузился. Собрал кроватку. Застелил постель себе и Джульетте.

Отпустил пролетку и поехал в ресторан, чтобы по традиции купить там гостинцы докторам и поесть.

Он подъехал со знакомого черного входа и как-то договорился со служителями ресторана и в этом времени.

Причем, глядя на одного из них, молодого, шустрого распорядителя, он с удивлением узнал в нем своего знакомца из года 1979.

Тот вынес ему пять бутылок коньяка. А вот тортов было всего два. Больше ему выделить не смогли. На вечер был запланирован съезд архитекторов, и торты уже были расписаны.

Но Егор не огорчился. Сложил подарки в багажник и выехал со двора ресторана.

Он наслаждался приключением и с удовольствием ждал рождения сына.