В лабиринтах Ар-Деко

Сэр Эмиль Торнтон. Потомок известной семьи, а ныне одинокий, мало кому известный пожилой человек. Он нёс свой возраст как дорогой, повидавший виды чемодан из шагреневой кожи – с достоинством, обреченностью и легким налетом былой роскоши. Его лицо в острых складках, прорезанных временем и разочарованием, словно грани разбитого оконного стекла. Его костюм, некогда безупречный, а теперь чуть вылинявший, безукоризненно сидит на сухой фигуре, – твидовый, с мелким геометрическим узором в старинном стиле "Houndstooth" или в просторечье - "Goose feet", что можно перевести как "гусиные лапки". Трость из черного дерева с набалдашником из горного хрусталя отбивает такт его шагам по мраморным плитам вокзалов, по сияющим паркетам отельных лобби. Конечно, он – артефакт ушедшей эпохи Ар-Деко, заблудившийся в ее же бесконечных, ослепительных коридорах современности. И его путешествие – не туризм, а, как говорит современная молодежь - квест. Под названием "Поиск Родственной Души". Но разве это не прекрасно?

Города, которые проносятся за окнами скоростных экспрессов или мерцают в иллюминаторах аэробусов – необходимые декорации этого внутреннего спектакля. Каждый – театр Ар-Деко со своим сценарием. К примеру, Нью-Йорк - каньоны небоскребов, облицованных гранитом и терракотой, упирающихся в небо пентхаусами, как стилетами. Неоновые вывески "Coca-Cola" и "Chrysler" льют на тротуары ядовито-зеленый или кроваво-красный свет. Здесь сэр Эмиль ищет душу в ритмах джаза, в блеске вечерних платьев с бахромой, в стремительности деловых кварталов. Но ответные взгляды скользят по нему незаинтересованно, скорее как по экспонату музея – с любопытством, лишенным тепла. Он слишком древняя роскошь для этого вечного праздника скорости и стали.

Ах, Париж, Париж… В этом суетливом городе Ар-Деко изысканнее, женственнее. Салон "La Normandier" на лайнере, залы "Folies Bergere", где электрический свет дробится в тысячах хрустальных подвесок огромных люстр. Сэр Эмиль Торнтон пьет абсент в баре с отделкой из вьетнамского махагона и золоченой бронзы, вслушиваясь в шепот за соседними столиками. Он наблюдает за дамами в роскошных вечерних платьях с египетскими мотивами. Их смех – звон колокольчиков, их глаза – бездонные и безжалостные, как у рифовых акул. Но женский интерес к нему – лишь как к экзотическому винтажу, курьезу из прошлого века. Истинного резонанса – того, что рождается от соприкосновения схожих вибраций души, – нет. Их влечения слишком юны и примитивны, слишком поверхностны, слишком бездушны. Увы...

Древний Шанхай. Восток встречает его стилем Шанхайского Ар-Деко – синтезом небоскребов и пагод, нефрита и хрома. Отель "Peace", с его веерными витражами и вечными мотивами лотоса. Он бродит по набережной "Bund", где здания-гиганты отражаются в темной воде Хуанпу, как традиционные китайские лаковые шкатулки. Здесь Эмиль надеется найти родственную душу в глубине, созвучии тысячелетней мудрости, сплавленной с дерзостью нового стиля. Но восточная сдержанность – непроницаемая стена. Улыбки вокруг вежливы, взгляды отстраненны. Он остается «вайгуожэнем», чужим, чья внутренняя архитектура не читается местными зодчими душ.

Почему же он ищет? Потому что его душа отстроена в четких линиях и благородных материалах Ар-Деко. Она жаждет не просто собеседника, а «эстетического соответствия». Того, кто поймет торжественность вертикали, изящество кривой, значимость пустого пространства. Того, чье внутреннее убранство отделано тем же золотом меланхолии и черным деревом прожитого опыта. Того, кто услышит симфонию в лязге лифтов "Empire State Building" и в шепоте пальм на вилле "Rallé" во Французской Ривьере.

Он сидит в кресле роскошного лобби отеля "Savoy" в Лондоне. Сводчатые потолки украшены лепниной в виде стилизованных цветов и солнечных лучей. Сквозь огромные окна льется свет, дробясь на гранях хрустальной люстры. Люди вокруг – бездушные элегантные манекены в идеальных костюмах и вечерних туалетах. Шум приглушен толстым ковром. Эмиль смотрит на свои руки, покрытые сеточкой тончайших морщин, похожих на прожилки дорогого мрамора. Где же Она? Та, чье сердце бьется в такт его внутреннего ритма, схожего с ритмом моста "Dusable Bridge" в Чикаго, чьи мысли струятся, как линии фонтанов в Петергофе? Та, для кого бронзовый сфинкс на каминной полке – не безделушка, а символ вечности? Та, кто в узоре паркета увидит не просто орнамент, а карту их возможного общего пути?

Может, Её нет? Может, она осталась там, в далеких двадцатых, среди флапперов и футуристов, и сгинула вместе с эпохой, не выдержавшей груза тридцатых и тем более сороковых. Может, он ищет не человека, а призрак – совершенный идеал души, отлитый в золотом сечении и инкрустированный самоцветами взаимопонимания? Идеал, который, как и сам стиль Ар-Деко, слишком прекрасен, слишком геометрически безупречен для хаотичной, жестокой реальности.

Но поезд снова уходит в ночь. Турбовинтовой самолёт отрывается от взлётной полосы. Сэр Эмиль Торнтон поправляет галстук с серебряной заколкой в виде стилизованной птицы. Его чемодан всегда готов продолжить путешествие. Следующий город, следующий отель, следующее зеркало, в котором мелькнет его отражение – одинокого, прямого, как ствол старого кипариса, седого старика. Он будет продолжать свой путь по бесконечной выставке мира, стилизованного под Ар-Деко, но лишенного его истинной, одушевленной гармонии. Ибо Родственная Душа – это не просто созвучие вкусов, а редчайший шедевр, где линии судеб пересекаются под идеальным углом, создавая не просто союз, а вечный, сияющий монумент взаимности. Пока же он – вечный искатель, геометр одиночества, рисующий свой путь по карте иллюминированных, но бездушных городов. Его поиск – его судьба, его приговор и его, наверное, последняя, самая изысканная авантюра…