В одной гостиной

За окном гнилая осень, а внутри комнаты тепло и сухо. На бабушкином кресле-качалке с плетеным сиденьем лежит вязанье – то ли шаль, то ли маленький плед. Рыжий кот Василий почти похотливо переминает его лапами, поглядывая по сторонам затуманенным от удовольствия взглядом. Накануне он будил хозяйку в три часа ночи, чтобы сообщить ей, что крутенько испражнился, покушал, а теперь жаждет сообщить ей о своих чувствах, за что получил замах в свою сторону тапкой, но был прощен. Ему всегда все прощают. Богов не судят.

На столе у окна стоит швейная машинка – экспонат классический, музейный. С ее помощью когда-то шили платья с подчеркнутой талией, в которых было так удобно стоять на цыпочках под дождем, чтобы юноше не пришлось наклоняться в три погибели для поцелуя… Эх...

На стенах – обои с выцветшими розами и фото, бесконечные фрагменты минувшего. Лица на них серьезны, жестки, всякая мимика сглажена качеством съемки столь давней, что проще сказать – в том веке. Век новый молод, а тот – сед, загадочен и по воспоминаниям чист от той шелухи, ничего незначащей, но которой так кичится новый…

Внучкины джинсы аккуратно подшиты и сложены на тумбочке. Цветом, состоянием и наличием прорезей похожи на дедовы дачные, но куплены лишь пару дней назад. Раньше в подобном стыдно было ходить, теперь – модно.

Кстати, о внучке. Любовь у нее, видите ли, трагичная была… Родителям юноша по вкусу не пришелся, как и она – его. Родителям бы помалкивать в тряпочку, а они все про экзамены, про неподходящее время для романтики, про «головой надо, не вот этим всем». Не подумайте, палки в колеса не вставляли, видеться не запрещали, но говорили свысока и не так, как надо…

И Джульетта предложила Ромео наглотаться дедовых таблеток. А дед таблетки по баночкам все рассовал, вынув из блистеров, чтоб компактнее было. В общем, слабительное зашло и вышло, а воду в доме, как назло, отключили в тот роковой день, когда голубки, уединившись, решили совершить непоправимое.

Любовь делась куда-то после того эпизода, а дед таблетки под ключом в комоде хранит теперь, ибо на смену Ромео может прийти Отелло (а темнолицых студентов в городе немало), да и Джульетту жалко.

Василий поднимает голову и навостряет уши: кто-то копается в его лотке. Миг – и шарообразный зверь отбрасывает недовязанное изделие, несется в коридор, цокая нестриженными на задних лапах когтями по ламинату, попутно опрокинув торшер и темные от времени образа, стоящие на угловой полке.

Произведено не только святотатство, но и очередное разрушение Смоленска: изображение его куполов в осенних декорациях летит к чертям отдельно от хлипкой рамки. На этот раз поляки ни при чем, кот – перс.

- …Ты меня уважаешь? – доносится из-за открытой Василием двери.

- Бабуш!

- Нет. Вот скажи: ты меня уважаешь?

- Ааа! Ладно, давай свои котлеты…

- И картошечку?

- И картошечку, - доносится тяжкий вздох скорби и покорности судьбе.

Жизнь идет своим чередом.