В поисках мамы

Слова были ненужными шумами в мире, который состоял из ощущений.

Пыль была мягкой. Она покрывала все в его доме ровным, бархатистым слоем, и если провести по ней пальцем, оставался четкий, темный след. Миша это любил. Он мог рисовать. Он рисовал на подоконнике, на полу, на оборотной стороне старой, выцветшей от солнца картинки, где когда-то были изображены улыбающиеся люди. Он не помнил, кто они. Они были как призраки из другого сна.

Его мир был маленьким и состоял из трех комнат. Большая комната с разбитым окном, затянутым паутиной, которая серебрилась в утреннем свете. Маленькая комната, где стояла раковина, из которой давно не текло ничего, кроме тишины. И его комната. Самая безопасная. Там был шкаф, в котором он спал, зарывшись в груду старых, пахнущих затхлостью и тайнами тканей. Там было темно, тесно и никто не мог его найти.

Ему было четыре года. Он не знал, что это значит — «четыре года». Он знал, что солнце бывает горячим на ощупь, а луна — холодной. Знать, что после ночи придет утро, а после утра — снова ночь. Он знал вкус ржавых водопроводных капель, которые с упорным, медленным «кап-кап» собирались на кране в маленькой комнате. Это был вкус металла и одиночества.

Сегодня утро началось с бабочки.

Она впорхнула в разбитое окно большой комнаты — трепетный клочок небесной лазури, затерявшийся в сером царстве пыли. Миша замер, сидя на корточках у стены, где он только что закончил рисовать палкой-человечка с большими глазами. Его собственные глаза, широкие и цвета спелого лесного ореха, расширились.

Бабочка была Живой. Не как пыль, не как стены, не как тишина. Она была кусочком движения, цвета и жизни. Она порхала, невесомая, касаясь крылышками занавесок, подоконника, оставляя на пыли невидимые следы волшебства.

Миша осторожно поднялся. Его маленькие босые ноги бесшумно ступали по прохладному, шершавому полу. Он не бежал, он парил, весь превратившись в внимание, в желание. Он протянул руку — крошечную, чуть испачканную в земле, с короткими, мягкими пальчиками.

Бабочка, словно играя, опустилась на спинку старого, опрокинутого кресла. Ее крылья медленно раскрывались и закрывались, будто она дышала. Миша замер в двух шагах, затаив дыхание. Он боялся спугнуть это чудо. Он хотел только посмотреть, только быть рядом с этим кусочком красоты.

Его губы, обычно плотно сжатые, приоткрылись в беззвучном восхищении. Он снова потянулся, уже не чтобы поймать, а чтобы… прикоснуться к чуду. Кончиком пальца, легонько-легонько, коснуться к этой голубой тайне.

В этот миг снаружи, сквозь разбитое окно, донесся громкий, чуждый звук. Не птичий щебет, не шуршание ветра, а тяжелый, мерный скрежет шагов. Человеческих шагов.

Бабочка, испуганная, взметнулась в воздух и стремительно выпорхнула обратно в окно, в свободу.

А восторг в глазах Миши сменился на чистый, животный ужас.

Он не помнил, откуда этот страх. Он был старше его памяти, впитанный с пылью, с темнотой шкафа, с молчанием этих стен. Чужие звуки означали Опасность. Они означали, что нужно прятаться.

Словно маленький, испуганный зверек, он метнулся от окна. Его сердце застучало где-то в горле, часто-часто, как крылышки той бабочки. Он не плакал. Слезы были роскошью, на которую у него не было сил. Был только страх и знание: свой угол, темнота, тишина.

Он юркнул в свою комнату и залез в свой шкаф, в свою груду тряпок. Зарылся глубже, натянул на голову старый, колючий свитер, свернулся калачиком, стараясь стать как можно меньше, невидимей. Из щели в дверцах шкафа пробивалась тонкая полоска света. Он уставился на нее, завороженный и напуганный одновременно.

Шаги приближались. Они были тяжелыми, уверенными. Не так, как крадущиеся шаги голодных тварей, что иногда наведывались ночью поскрестись в стены. Эти шаги были целенаправленными. Они шли сюда.

Дверь в его дом — а он всегда думал об этом месте как о своем доме — с громким, жалобным скрипом отворилась. Дребезжащий звук эхом прокатился по пустым комнатам.

— Кто-то здесь есть? — раздался голос. Глубокий, мужской, но беззлобный. Он звучал странно, непривычно громко в этой тишине.

Миша зажмурился, прижал ладони к ушам. Уйди. Уйди. Уйди.

Шаги зазвучали в большой комнате.

— Смотри, следы. Не пылью покрыто, кто-то недавно ходил.

— Осторожнее, команда сообщала об аномальной активности в этом секторе.

Второй голос был женским, более мягким, но от этого не менее пугающим.

Миша сжался в еще более тугой комочек. Его «рисунки»! Они увидят его палочку-человечка на пыльном полу! Они все поймут!

Шумы приблизились к его комнате. Полоска света в щели шкафа померкла — кто-то встал в дверном проеме.

— Боже мой… — прошептала женщина. — Смотри.

Они видели его «кровать» из тряпок. Видели его «склад» — аккуратную кучку подобранных сокровищ: разноцветные стеклышки, блестящие металлические болтики, несколько поломанных карандашей.

— Ребенок, — твердо сказал мужчина. — Здесь живет ребенок. Один.

Их шаги раздались прямо рядом со шкафом. Миша перестал дышать. Весь мир сжался до стука сердца в висках и этой узкой полоски света.

Ручка шкафа дрогнула. Свет ударил в глаза, заставив его зажмуриться.

Он не видел их лиц, только два высоких, темных силуэта на фоне ослепительного окна. Но он чувствовал их взгляды — не злые, не голодные, а… удивленные. Наполненные какой-то непонятной ему жалостью.

— Маленький… — выдохнула женщина, и ее голос дрогнул. — Смотри, какой он маленький.

Мужчина медленно, очень медленно присел на корточки, чтобы оказаться с Мишей на одном уровне. Он был огромным, даже сидя. Но он не делал резких движений.

— Эй, парень, — сказал он тихо, и его голос вдруг стал совсем не страшным, а каким-то… теплым. — Не бойся. Мы не причиним тебе зла.

Миша не понимал слов. Но он понимал интонацию. Это не был рык. Не был крик. Это был тот звук, каким, ему казалось, должен был бы звучать солнечный свет, если бы у него был голос.

Он приоткрыл один глаз.

Мужчина улыбнулся. Это было странно — видеть оскал зубов и понимать, что это не угроза. Это было приглашение.

— Мы тебя заберем отсюда, хорошо? — сказала женщина, тоже приседая. Ее лицо было добрым. — Отведем тебя в безопасное место. Там будет еда. И тепло. И другие дети.

Одно слово пробилось сквозь барьер непонимания и легонько тронуло что-то в его памяти. «Дети». Он видел их иногда издалека, через то самое разбитое окно. Они бегали, кричали, играли. Они были как он? Они не жили в шкафу?

Мужчина осторожно, с невероятной для его размера нежностью, протянул руку. На ладони у него лежал маленький, серебристый предмет. Он тихо щелкнул, и из него полился мягкий, переливающийся свет, похожий на светлячка.

Миша, завороженный, перевел взгляд на этот свет. Его страх начал понемногу отступать, уступая место любопытству. Он медленно, дрожащей ручкой, потянулся к сияющему шарику.

Его пальчик коснулся ладони мужчины. Ладонь была твердой, шершавой, но нежной.

В этот момент где-то далеко, на улице, громко рявкнул мотор, и Миша вздрогнул, снова испугавшись, отдернув руку и прижимаясь к стенке шкафа.

Мужчина и женщина переглянулись.

— Все в порядке, малыш, все в порядке, — зашептала женщина. — Это наша машина. Она поможет нам.

Она посмотрела на мужчину.

— Надо его выманивать. Осторожно.

Мужчина кивнул. Он снова улыбнулся Мише и отодвинулся, давая ему пространство.

— Мы не будем тебя трогать, пока ты сам не захочешь, — сказал он. — Но здесь опасно. Холодно. И одиноко. Пойдем с нами?

Они не хватали его. Не тащили. Они ждали. И в этой их терпеливой, немой просьбе было что-то, чего Миша никогда не знал. Уважение. К нему. К его страху.

Он посмотрел на свою комнату. На пыль, на тряпки, на темный угол. Потом посмотрел на свет в дверном проеме, на два силуэта, которые ждали. И на сияющий шарик в руке у мужчины.

Он сделал выбор. Не разумом, а всем своим существом, жаждущим этого тепла, этого света.

Медленно, неуверенно, он пополз вперед. Выбрался из шкафа. Встал на дрожащие ноги. Сделал один шаг. Потом другой.

Он остановился в полушаге от мужчины, глядя на него снизу вверх своими огромными, доверчивыми глазами.

Мужчина замер, боясь спугнуть.

— Можно я тебя возьму? — спросил он тихо, снова показав на свои руки.

Миша не ответил. Он не умел. Но он сделал последний, решающий шаг и прижался лбом к колену мужчины. Это было его согласие. Его капитуляция. Его надежда.

Мужчина, двигаясь медленно, как в замедленной съемке, подхватил его. Руки, способные ломать кости, сложились в надежную, бережную колыбель. Миша уткнулся носом в его грубую куртку, пахнущую ветром, металлом и чем-то неизвестным, но безопасным.

Он впервые за долгое время почувствовал, что его держат. Что он не падает.

Женщина ласково провела рукой по его спутанным волосам.

— Все будет хорошо, солнышко. Все будет хорошо.

Они вынесли его из заброшенного дома. Свет ударил в глаза, и Миша зажмурился. Когда он открыл их снова, он увидел небо. Оно было огромным, бесконечным и гораздо более голубым, чем крылья той бабочки.

Он не оглянулся на свой дом. Не было ни капли сожаления. Было только смутное, щемящее чувство, что его старая жизнь, жизнь из пыли и тишины, осталась там, за спиной. А впереди было что-то новое. Страшное? Да. Но возможно, прекрасное.

Он прижался к груди мужчины, слушая ровный, мощный стук его сердца. Этот звук стал новым полюсом его мира. Звуком безопасности.

Он еще не знал, что его зовут Миша. Он еще не знал слов «приют», «хранители» или «спасатели». Он знал только одно: в его вселенной, состоящей из ощущений, появилось что-то твердое и теплое. И он держался за это изо всех сил своих маленьких, цепких пальчиков.