В Великую Отечественную с системой

Последним, что я, Алексей Воробьев, двадцатидвухлетний специалист по просиживанию штанов и магистр игрового кресла, ощутил в своей короткой и не особо примечательной жизни, была боль. Не привычная, тупая, ноющая боль в пояснице, ставшая моим верным спутником после тысяч часов, проведенных за компьютером. Нет, эта боль была иной породы. Она была ослепительной, острой и всепоглощающей, словно в мой мозг, прямо через затылок, с силой вогнали раскаленный добела железнодорожный костыль. Мир сузился до этой единственной точки агонии. Монитор, на котором секунду назад вращались кубические блоки моей грандиозной фермы железа в Майнкрафте, взорвался психоделическим калейдоскопом цветных артефактов, превратился в месиво умирающих пикселей и погас. В угасающем сознании мелькнула последняя, до смешного абсурдная мысль: «Черт, так и не доделал сортировочную систему… Теперь все вперемешку будет». А затем наступила тьма. Непроглядная, абсолютная, бархатная пустота, в которой не было ни звуков, ни образов, ни даже самого понятия времени. Не было ни райских кущ, ни адского пламени, ни пресловутого тоннеля со светом. Было просто… Ничто. Полное и окончательное отсутствие всего.
Я пробыл в этом состоянии небытия то ли вечность, то ли мимолетное мгновение. А потом, из самой сердцевины этой пустоты, родилось ощущение. Едва уловимое, как фантомный зуд, оно начало разрастаться, обретать плотность и форму. Я почувствовал… тело. Но оно было категорически не моим. Мое собственное тело, результат многолетнего союза с фастфудом, газировкой и гиподинамией, было рыхлым, слабым, с наметившимся пивным животиком и мышцами, давно забывшими, что такое настоящая нагрузка. Это же тело было… произведением искусства. Оно гудело скрытой силой, каждая мышца, от икроножной до широчайшей мышцы спины, была налита упругой, эластичной мощью, словно идеально настроенный музыкальный инструмент. Я ощущал, как по широким венам бежит горячая, полная жизни кровь, как легко и глубоко, без малейшего усилия, работают могучие легкие, наполняясь чистейшим, прохладным воздухом, пахнущим сосновой хвоей, влажной землей и речной свежестью.
С усилием, которое показалось мне титаническим, я разлепил тяжелые веки. Надо мной раскинулось бездонное, пронзительно-синее небо, по которому неспешно, словно небесные галеоны, плыли редкие белоснежные облака. Я лежал на спине, на чем-то мягком, пружинящем и влажном, что пахло мхом и прелой осенней листвой. Повернув голову, я увидел свои руки. Огромные, с широкими ладонями, покрытыми сеткой старых, заживших мозолей, и длинными, сильными пальцами. Это были руки человека, который привык к тяжелому физическому труду, руки воина или крестьянина, но уж точно не мои, с их тонкими пальцами, привыкшими лишь к кликам мышки и стуку по клавиатуре.
Паника, холодная и липкая, попыталась было поднять свою уродливую голову, но что-то новое, глубинное и спокойное в этом теле, какая-то врожденная уверенность, придавила ее на корню, не дав разрастись. Я сел, легко, без помощи рук, одним движением пресса. Огляделся. Полянка у самой кромки воды. Широкая, полноводная река величаво и неспешно несла свои темные воды мимо густого, дремучего смешанного леса, стоявшего стеной на противоположном берегу. Тишина стояла такая, что, казалось, ее можно было потрогать. Ее нарушали лишь мерное бормотание реки, тихий шелест листвы на ветру да переливчатые трели каких-то незнакомых мне птиц.
И в этот самый момент в моем сознании что-то щелкнуло, словно переключился невидимый тумблер. Прямо перед внутренним взором, наложенные на реальность, но не заслоняющие ее, зависли несколько полупрозрачных иконок, будто из интерфейса какой-то навороченной RPG. Я несколько раз моргнул, но видение не исчезло. Оно было частью меня.
Первая иконка была до боли знакома — деревянный верстак из Майнкрафта. Вторая изображала скрещенные молот и гаечный ключ, символ технологий. Третья — мягко пульсирующий сиреневый кристалл, явный намек на магию. Четвертая — стилизованное изображение человеческого мозга с расходящимися от него лучами. И была еще пятая, самая странная — силуэт шлема штурмовика-клона из «Звездных войн».
Дрожа от предвкушения и легкого безумия происходящего, я мысленно «кликнул» на иконку верстака. *Щелк*. Перед глазами мгновенно развернулась привычная сетка крафта три на три. Вокруг нее, уходя в бесконечность, тянулась лента рецептов. Деревянная кирка, печка, факел, сундук… Все базовые рецепты ванильного Майнкрафта были на месте. Я прокрутил дальше — железная броня, алмазный меч, лук, стрелы, поршни, раздатчики, сложнейшие схемы из красного камня. Все, до последнего блока, было здесь, в моей голове. Уголок губ невольно дрогнул в нервной усмешке. Похоже, тот, кто отвечал за мое «перерождение», был большим поклонником песочниц.
С замиранием сердца я переключился на вторую иконку, с инструментами. И тут у меня буквально перехватило дыхание. Это была не просто лента рецептов. Это была вся история человеческого гения. Вся технологическая мощь цивилизации, от самого ее зарождения и до того самого 2022 года, в котором оборвалась моя жизнь. Список начинался с примитивнейших вещей: оббитый кремень, каменный топор, примотанный к палке жилами, костяная игла, первый рычаг. Дальше, как в учебнике истории, шло колесо, гончарный круг, плуг. Бронзовый век с его мечами и доспехами, железный век с более совершенным оружием и инструментами. Инженерные чудеса античности: римские акведуки, катапульты, баллисты, сложнейшие механизмы вроде Антикитерского. Средневековье: арбалеты, доменные печи, порох, первые неуклюжие аркебузы. Эпоха Возрождения: печатный станок Гутенберга, изменивший мир. Промышленная революция: паровой двигатель Уатта, прялка «Дженни», телеграф Морзе, телефон Белла. Двадцатый век обрушился на меня лавиной информации: двигатель внутреннего сгорания, конвейер Форда, самолет братьев Райт, радио Попова, телевидение Зворыкина. Атомная эра: полные чертежи и физические принципы работы ядерного реактора, схема расщепления урана и плутония. Компьютерная эпоха: от громадных ламповых ЭВМ до современных многоядерных процессоров на 5-нанометровом техпроцессе, архитектуры x86 и ARM, принципы работы твердотельных накопителей, оптоволоконные сети, мобильная связь всех поколений, от 1G до 5G, система глобального позиционирования GPS. Я мог «развернуть» чертеж автомата Калашникова, до последнего винтика, или танка Т-34, или истребителя Су-57. Я видел схемы производства пенициллина, синтетического каучука, полиэтилена. Вся сумма знаний человечества была теперь моим личным инструментарием.
Голова пошла кругом. Это был не просто «рояль в кустах». Это был целый симфонический оркестр с атомным реактором вместо дирижера.
Дрожащими от волнения «щупальцами» сознания я коснулся третьей иконки — кристалла. Здесь рецептов было поменьше, но от них веяло древней силой и тайной. «Посох малого огненного шара», «Амулет ускоренной регенерации», «Кольцо краткосрочной невидимости», «Руна левитации», «Камень обнаружения жизни». Целый магический мод, который я когда-то скачал для Майнкрафта «по приколу», теперь был неотъемлемой частью моей реальности. Правда, почти все рецепты были неактивны, подсвечены угрожающим красным цветом. Однако был один универсальный компонент, требовавшийся почти везде — «Очищенный кристалл маны». И вот его-то рецепт был доступен. Для создания одного кристалла требовался всего один ресурс: «Сырая мана (100 единиц)».
Как ее добыть? Ответ ждал меня в четвертой иконке, с изображением мозга. Там была всего одна, но, видимо, ключевая функция — «Медитация». Описание было до спартанского лаконичным: «Сконцентрируйтесь, очистите разум и ощутите потоки энергии, пронизывающие мир. Вберите их в себя и преобразуйте в сырую ману». В углу этого интерфейса висела небольшая, пока еще пустая шкала: «Запас сырой маны: 0/1000».
Наконец, я добрался до последней, пятой иконки. Шлем клона. Мое геймерское сердце забилось чаще. Я открыл его. И да, это было именно то, о чем я подумал. Технологии далекой-далекой галактики. Правда, с пометкой: «Период до окончания Войн Клонов». Но и этого было более чем достаточно. Чертежи бластерных винтовок DC-15, пистолетов DC-17, схемы дроидов-разведчиков, легких спидеров, шагоходов AT-TE. И, о боги, самое главное — медицинские технологии. Полная схема устройства и функционирования бакта-камеры и химическая формула самой бакты, чудо-жидкости, способной заживлять самые страшные раны. Правда, и здесь все рецепты требовали ресурсов. Не «дюрастали» или «тибанна-газа», нет. Система была умнее. Она адаптировала чертежи под местные реалии. То есть, создать все это было теоретически возможно, используя знания из вкладки «Технологии человечества».
Я решил начать с малого. С магии. Снова уселся в позу лотоса, как учили на картинках в интернете, закрыл глаза. Сначала было трудно. Мысли скакали, как обезумевшие обезьяны в клетке. Шок, восторг, страх перед неизвестностью, осознание масштаба свалившихся на меня возможностей — этот ментальный коктейль грозил свести с ума. Но новое тело, видимо, обладало и новой, непривычной мне дисциплиной разума. Постепенно, очень медленно, хаос мыслей стал утихать. Я сосредоточился на дыхании — глубокий, размеренный вдох через нос, медленный, контролируемый выдох через рот. И вот тогда я почувствовал их. Тончайшие, невидимые нити энергии, пронизывающие абсолютно все вокруг: воздух, землю под моими ногами, воду в реке, каждое дерево, каждую травинку. Они текли, переплетались, пульсировали в едином, непостижимом ритме. Это и была мана. Я мысленно потянулся к этим потокам, начал вбирать их в себя, как сухая губка впитывает воду. Ощущение было невероятным — словно мое тело наполнялось теплым, живительным светом. Шкала маны в моем сознании медленно, но верно поползла вверх: 1, 2, 5, 10, 20… Процесс был небыстрым, медитативным, требующим полной концентрации. Минут за двадцать непрерывной практики я сумел накопить около сорока единиц. Для создания кристалла пока не хватало, но главное было доказано: магия здесь реальна и доступна.
Я встал на ноги, отряхивая с грубых холщовых штанов и рубахи прилипшие травинки. Пора было действовать. Первым делом — разведка. Нужно было понять, куда меня занесло. Тело слушалось идеально. Я чувствовал себя так, словно всю жизнь только и делал, что колол дрова и боролся с медведями на ярмарках. Легкая пробежка на месте, несколько глубоких приседаний, пара махов руками — никакой одышки, никакой усталости. Богатырь. Идеальное слово, чтобы описать это тело.
Вдалеке, за лесистым изгибом реки, виднелись крыши домов и тонкая, почти невидимая струйка дыма, уходящая прямо в синее небо. Деревня. Цивилизация. Это был мой пункт назначения. Я двинулся туда, ступая по едва заметной лесной тропинке. Мои шаги, несмотря на очевидно немалую массу тела, были легкими и практически бесшумными.
Путь занял около получаса. Деревня оказалась небольшой, дворов на тридцать, но на удивление опрятной и ухоженной. Добротные бревенчатые избы, многие с резными наличниками, стояли вдоль широкой, пыльной улицы. В палисадниках под окнами уже начинали цвести яркие георгины и высокие мальвы. Откуда-то доносилось сонное мычание коров, деловитое кудахтанье кур и звонкий лай собаки. Идиллическая картина мирной сельской жизни. У крайнего дома, на теплой от солнца завалинке, сидел седой, иссушенный временем и трудом дед. Его лицо было покрыто густой сетью морщин, а из-под козырька старой, выцветшей фуражки смотрели на мир спокойные и немного усталые серые глаза. Он был одет в простую рубаху и штаны, но на плечи была накинута старая, потертая гимнастерка без погон. В костлявых пальцах он держал дымящуюся самокрутку-«козью ножку», пуская в воздух колечки вонючего, едкого дыма. Рядом с ним, на лавочке, лежала развернутая газета.
Я подошел ближе, стараясь, чтобы моя походка выглядела как можно более естественной, хотя понятия не имел, как должен был двигаться и вести себя прежний владелец этого тела.- Здрав будь, дед, - пробасил я. Голос был непривычно низким, глубоким, с рокочущими, грудными нотками. Совсем не мой прежний, слегка гнусавый тенор вечного студента.
Дед медленно повернул голову, окинул меня долгим, цепким взглядом, от которого мне стало не по себе.- И тебе не хворать, Митяй. Что, опять тебя эти ироды у реки приложили? Говорил я твоему деду, Егорычу, чтоб присмотрел за тобой, а то сгинешь зазря, дурья твоя башка.
Митяй. Значит, меня зовут Дмитрий. И у меня есть дед, Егорыч. Это уже была ценнейшая информация. Фраза про «иродов» и «приложили у реки» заставила внутренне похолодеть. Судя по всему, у прежнего Митяя были серьезные проблемы с местной шпаной. И, видимо, их последняя встреча закончилась для него фатально. Для него — но не для меня. Я был результатом этой встречи.
- Да нет, дед, все в порядке, - ответил я, стараясь говорить медленно и немного нараспев, подстраиваясь под образ, который начал вырисовываться в моей голове. - Просто… задумался у воды. Голова что-то кружится.
- Задумался он, - скептически хмыкнул старик, выпустив в мою сторону облако махорочного дыма. - С каких это пор ты у нас думать научился? Ну, да ладно. Живой — и то хлеб. Ступай домой, нечего тут околачиваться.
Его слова резанули по самолюбию, но я проглотил обиду. Сейчас не до гордости. Мой взгляд прикипел к газете, лежавшей на лавке. Крупные, жирные буквы заголовка складывались в знакомое до дрожи слово: «ПРАВДА». А под ним, чуть мельче, стояла дата. Я прищурился, вглядываясь в строки, и мир вокруг меня пошатнулся. Сердце пропустило удар, замерло, а потом заколотилось с бешеной скоростью, отдаваясь гулкими ударами в висках.
**7 июня 1941 года.**
Седьмое. Июня. Тысяча. Девятьсот. Сорок. Первого. Года.
Воздух вдруг стал густым и вязким, как кисель, его стало трудно вдыхать. Веселое щебетание птиц, яркое солнце, идиллическая картина деревни — все это в один миг подернулось траурной дымкой. Из невидимой трещины в реальности пахнуло пороховой гарью, запахом жженого мяса, кровью и безысходной скорбью. До 22 июня. До начала Великой Отечественной войны. До того дня, который переломил историю моей страны пополам, оставалось ровно пятнадцать дней. Две недели. Я попал не просто в прошлое. Я попал в преддверие самой страшной, самой кровавой мясорубки в истории человечества.
- Дед… - мой голос сел, превратившись в хриплый шепот. Я откашлялся, сглотнув вставший в горле ком. - Дед, а… где наш-то дом? Что-то я… запамятовал. Ударился, видать, сильно.
Старик посмотрел на меня с нескрываемым подозрением, его серые глаза буравили меня насквозь. Потом он, видимо, списав мой вопрос на последствия удара, махнул костлявой рукой вглубь деревенской улицы.- Совсем тебя пришибли, что ли? Третий от конца, с резными ставнями. Где ж ему еще быть. Иди, иди, нечего тут столбом стоять. Егорыч, поди, уж все глаза проглядел, тебя дожидаясь.
- Спасибо, дед, - выдавил я и, не оглядываясь, почти бегом пошел по указанному направлению, оставляя старика качать головой и бормотать что-то себе под нос про нынешнюю молодежь.
Ноги несли меня сами, а в голове бушевал настоящий ураган. 1941 год. СССР. Через две недели миллионы немецких солдат, лучшая на тот момент армия мира, перейдут границу. Бомбежки, оккупация, концлагеря, голод, миллионы и миллионы смертей. И я здесь. В теле какого-то деревенского парня по имени Митяй, у которого, судя по всему, была устойчивая репутация безобидного дурачка. Но у меня есть знания. У меня есть технологии будущего. У меня есть магия и чертежи из «Звездных войн». Могу ли я что-то изменить? Глупый, пафосный вопрос. Я должен. Хотя бы попытаться выжить самому и спасти своего нового… деда. Егорыча.
Вот и он, дом. Третий с конца. Крепкая, ладная изба из толстых, просмоленных бревен, с аккуратными резными наличниками на окнах и высоким крыльцом. Небольшой, но ухоженный дворик, огороженный плетнем. Я толкнул скрипучую калитку и вошел. На крыльце, подперев щеку рукой, сидел высокий, сухопарый старик. Несмотря на возраст, его спина была прямой, как аршин, а в строгой осанке, в повороте головы, в цепком взгляде умных, пронзительных глаз чувствовалась военная выправка, которую не смогли скрыть ни годы, ни простая домотканая рубаха. Бывший белый офицер, как подсказала фрагментированная память Митяя. Мой дед. Егорыч.
Он поднял на меня глаза, и в них сначала промелькнуло огромное облегчение, которое тут же сменилось тревогой и удивлением.
- Митя? Вернулся, внучек. Слава тебе, Господи. А я уж думал… Слышал, как эти охламоны, Сидоровы да Гришкины, мимо шли, хвалились друг перед другом, что проучили тебя у реки. Один и вовсе ляпнул: «Больше этот отсталый никому мешать не будет». Я уж за ружье хотел браться… Что с тобой? Ты… ты не такой.
Я остановился в паре шагов от него, собираясь с мыслями. Нужно было сказать что-то, что заставит его поверить мне без лишних вопросов. Правда была слишком безумна, чтобы ее рассказывать. Значит, нужна была ложь, в которую он, с его складом ума, сможет поверить.
- Дед, - начал я, и мой новый, сильный голос прозвучал на удивление твердо и уверенно, без тени прежней робости. - Дед Егорыч. Нам нужно уходить. Немедленно.
Он удивленно вскинул седые, кустистые брови.
- Уходить? Куда уходить, Митя? Что ты такое несешь? Умом тронулся после удара?
- В леса, дед. В болота. Подальше отсюда. У меня… предчувствие. Очень дурное предчувствие, - я сделал шаг ближе, заглядывая ему прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю серьезность, на которую был способен. - Беда идет, дед. Страшная, большая беда. На всю страну.
Я смотрел ему в глаза, и видел, как в его сузившихся зрачках отражается мое лицо — молодое, сильное, с правильными чертами, но с абсолютно чужими, взрослыми, полными тревоги и затаенной боли глазами.
Старик молчал долго, очень долго, не отрывая от меня своего изучающего взгляда. Он, как никто другой, видел разительную перемену. Он видел не своего прежнего внука — большого, сильного, но по-детски наивного, косноязычного и нескладного. Он видел перед собой совершенно другого человека в знакомой и любимой оболочке. Походка стала тверже, плечи расправились, а взгляд… Во взгляде горел огонь разума, холодный и ясный.
- Ты говоришь… связно, - медленно, словно пробуя слова на вкус, произнес он. В его голосе звучало не просто удивление, а потрясение, смешанное с чем-то еще. С робкой, невероятной надеждой. - Что с тобой случилось там, у реки, внук? Расскажи деду.
Я медленно покачал головой.
- Не знаю, дед. Будто пелена с глаз спала. Помню, как они меня били ногами… а потом темнота. Очнулся, и все стало… по-другому. Ясным. Четким. И страшно стало. Очень страшно. Не за себя — за нас с тобой, за всех.
Последнее я произнес почти шепотом, но для него оно прозвучало, как удар грома. Старик вздрогнул всем телом. Он, бывший подпоручик царской армии, воевавший с немцами еще в Первую мировую, в окопах под Сморгонью, прекрасно знал, что это такое. Его лицо мгновенно стало жестким, как высеченным из камня, морщины вокруг глаз и рта углубились. Он поверил. Не в мое туманное пророчество, нет. Он поверил в чудо. В то, что его слабоумного, обиженного Богом внука, которого он любил и жалел всей своей израненной душой, которого, судя по всему, только что действительно убили местные подонки, коснулась длань Господня. Вернула с того света, наделив разумом и даром предвидения. Иначе как, как еще можно было объяснить эту невероятную, немыслимую метаморфозу?
- Ироды… - прошипел он сквозь стиснутые зубы, и я понял, что он имеет в виду не немцев, а тех самых Сидоровых и Гришкиных. - Сгубили дитя… А Господь не оставил. Чудо…
Он резко встал, распрямился во весь свой немалый рост, и в нем снова проснулся офицер.
- Хорошо, внук. Если ты говоришь, что беда идет, значит, так оно и есть. Твоим словам я теперь верю больше, чем брехне в газетах. Собираемся.
И он, не говоря больше ни слова, решительно развернулся и вошел в дом. Я облегченно выдохнул. Самый важный, самый сложный барьер был преодолен. Он поверил.

Я вошел следом. Внутри изба была простой, но на удивление чистой и ухоженной. Большая русская печь, занимавшая почти четверть комнаты, массивный деревянный стол, пара длинных лавок, кровать в углу, задернутая ситцевой занавеской. Я огляделся в поисках тары. В углу стоял большой плетеный короб для белья, а на лавке лежала пара пустых холщовых заплечных мешков. Я взял один из них. Он был почти невесом. Мозг, работающий теперь как суперкомпьютер, подсказал провести эксперимент. Я подошел к печи, взял тяжелый чугунный ухват и, просто чтобы проверить догадку, сунул его в мешок. Ухват исчез в его горловине, а вес мешка… никак не изменился. Он по-прежнему оставался легким, как перышко.
Я замер на секунду, а потом резко перевернул мешок. Ухват с глухим стуком выпал на деревянный пол. Я снова сунул его внутрь. И снова мешок остался невесомым. Я схватил со стола еще и тяжелую глиняную кринку с молоком, потом деревянную солонку, полную соли. Все они проваливались в мешок, словно в бездонную пропасть, не добавляя ему ни грамма веса и не создавая объема.
Шалкеров ящик. Местный, низкотехнологичный аналог шалкерового ящика из Майнкрафта. Вещи, помещенные внутрь, хранятся в каком-то карманном измерении и не влияют на вес и габариты контейнера. Вот это удача! Это не просто удача, это меняло абсолютно все. Мои возможности по эвакуации и созданию автономной базы возрастали в десятки раз.
- Не стой столбом, внук, помогай! Время не ждет! - раздался властный голос деда из горенки.
Я встряхнулся и принялся за дело с удесятеренной энергией. Я действовал быстро, методично и с холодной целесообразностью, которой сам от себя не ожидал. В один мешок полетела вся немногочисленная, но крепкая посуда: чугунки, сковороды, тарелки, кружки, ложки. В другой — все съестные припасы, которые я смог найти: увесистый мешочек с ржаной мукой, почти целый каравай хлеба, большой кусок сала, завернутый в чистую тряпицу, связка лука, банка с солеными огурцами. Я работал, а в голове уже выстраивался четкий план. Мне нужны были ресурсы. Металл, уголь, дерево, камень, медь, свинец. С технологиями из моей головы и местными «шалкерами» я мог построить в лесной глуши не просто землянку, а настоящий, хорошо укрепленный и автономный бункер.
Дед вернулся в комнату. В руках он держал свое сокровище: старое, но ухоженное охотничье ружье ИЖ-12, а через плечо был перекинут брезентовый патронташ, туго набитый латунными гильзами. В другой руке он с какой-то застарелой нежностью держал небольшой, но хищный и элегантный пистолет темного вороненого металла. Я, диванный эксперт по оружию, сразу узнал его — Luger P08, легендарный «Парабеллум», оружие немецких офицеров еще с Первой мировой. Наградной, видимо, трофей.
- Вот, - сказал он, кладя оружие на стол. - Это нам в лесу пригодится. Еще порох есть, дробь разная, капсюли. Все заберем. Ничего врагу не оставим.
Он с нескрываемым удивлением и невольной гордостью посмотрел на мою кипучую деятельность. Я в этот момент, поддев лезвием топора, снимал с петель тяжелую дубовую дверь, ведущую в сени, собираясь унести и ее.
-Экий ты шустрый стал, Митяй, - в голосе деда звучало неподдельное восхищение. - Прямо ураган, а не парень. Если бы мог, ты бы, поди, и всю избу по бревнышку с собой утащил.
- Если бы мог, утащил бы, дед, - абсолютно серьезно ответил я, запихивая в очередной мешок топор, двуручную пилу, молоток и целый ящик с коваными гвоздями. - В хозяйстве все пригодится.
- И куда ты нас вести надумал? - спросил он, аккуратно укладывая патроны и завернутый в промасленную тряпицу пистолет в свой заплечный мешок.
- На болота, - ответил я без запинки. Память прежнего Митяя услужливо подкинула фрагмент нужной информации. - Там, где торф добывают. Есть там, посреди топей, сухой островок, а на нем землянка старая. Туда летом мужики-торфяники съезжаются на заработки. Сейчас там пусто должно быть. Место глухое, комариное, нехоженое. Никто нас там искать не станет.
Дед задумчиво пожевал губами, потом решительно кивнул, одобряя мой план.
- Верно мыслишь. Место гиблое, но для схорона лучше не придумаешь. Что ж, тогда выступаем завтра, с первыми петухами, пока вся деревня спит. А сейчас надо отдохнуть, сил набраться. День завтрашний будет долгим и тяжелым.
Мы наскоро перекусили оставшимся хлебом, запивая его холодным молоком прямо из кринки, и легли спать. Дед устроился на своей кровати за занавеской, я — на широкой, жесткой лавке, подстелив под себя старый овчинный тулуп. Он, измотанный волнениями дня, уснул почти сразу, и его ровное, размеренное дыхание наполнило тишину избы. Но мне было не до сна. В моей голове, словно в разогнанном процессоре, крутились чертежи, схемы, планы действий, списки необходимых ресурсов. Ждать до утра было непозволительной, преступной роскошью. Каждая минута, каждый гвоздь, каждый кусок металла был на счету.
Я подождал около часа, пока сон деда не стал совсем глубоким и безмятежным. Потом тихо, как тень, стараясь не издать ни единого скрипа, я поднялся с лавки. В избе было почти темно, лишь тусклый, призрачный лунный свет пробивался сквозь небольшие окна, рисуя на полу бледные прямоугольники. Но для меня это не было проблемой. Я мысленно активировал свой внутренний интерфейс и «включил» простейшую руну ночного видения из магического арсенала. Мир мгновенно окрасился в холодные зеленоватые тона, но каждая деталь, каждая пылинка, каждая трещинка на стене стала видна так же четко, как днем.
И я начал свою беззвучную операцию по тотальному сбору ресурсов. Я действовал, как призрак, как хорошо отлаженный механизм. Я не просто собирал вещи. Я разбирал дом на составляющие. Осторожно, поддев острием топора, я вынул из рам все четыре оконных стекла. Легкое прикосновение — щелк — и четыре блока стекла появились в моем личном, нематериальном инвентаре, который был отделен от «шалкеровых» мешков и обладал, судя по всему, бесконечной вместимостью. Затем я прошелся по стенам, выдергивая пассатижами все гвозди, какие смог найти. Щелк. Щелк. Щелк. Старая, потрепанная проводка в тряпичной изоляции, идущая от столба на улице к единственной сиротливой лампочке Ильича под потолком, тоже отправилась в инвентарь. Сама лампочка с драгоценной вольфрамовой нитью, керамический патрон, выключатель на стене — все это были ценнейшие ресурсы для будущих технологических изысканий. Любой железный хлам — старый, ржавый ухват, сломанный амбарный замок, кусок цепи, валявшийся в сенях, — все исчезало в моей невидимой сумке от одного прикосновения. Я действовал с холодной, отстраненной целесообразностью терминатора, зачищающего локацию перед отбытием.
В какой-то момент я услышал, как ровное дыхание деда на кровати сбилось. Он заворочался, что-то неразборчиво пробормотал во сне. Я замер, слившись с тенью у стены, готовый в любой момент рухнуть на пол и притвориться спящим. Но он не проснулся. По крайней мере, я так думал.
На самом же деле Егорыч не спал. Он проснулся от первого же тихого шороха, от еле слышного скрежета металла. Старый солдат, прошедший две войны и продразверстку, спал чутко, как дикий зверь. Но он не подал вида, даже не изменил ритма дыхания. Сквозь щелочки прикрытых век он наблюдал за таинственной и, сказать по правде, жутковатой деятельностью своего преобразившегося внука. Он видел, как Митяй бесшумно, словно лесное привидение, скользит по комнате в почти полной темноте. Видел, как в его руках буквально растворяются в воздухе вещи. Не в мешок, нет. Он видел это отчетливо. Просто исчезают. Вот внук коснулся стекла — и рама опустела. Коснулся связки гвоздей на стене — и они испарились, оставив лишь темные дырочки в бревне.
Первобытный страх перед необъяснимым боролся в его душе с благоговейным изумлением. Это было не просто чудо. Это было нечто за гранью человеческого понимания, нечто библейского масштаба. Но страх отступал перед твердой, гранитной уверенностью, которая росла в нем с каждой минутой. Его внук, его бедный, забитый Митенька, был не просто благословлен. Он был избран. Отмечен высшей силой для какой-то великой, непостижимой цели. И если эта сила дала ему такие невероятные способности, значит, на то была воля Божья. И его, Егорыча, старого солдата, долг — быть рядом, помогать, защищать и не мешать своими глупыми вопросами. Он был терпеливым человеком, жизнь научила. Придет время, и внук сам все ему расскажет. А до тех пор он будет просто верить. И следовать за ним хоть на край света.
Собрав все, что только можно было унести, не разрушив избу до основания, я тихо, как мышь, вернулся на свою лавку и улегся. Ночное видение погасло, и мир снова погрузился в привычную темноту. Я закрыл глаза, и на этот раз огромное физическое и нервное напряжение взяло свое. Я провалился в глубокий сон без сновидений.
В другом углу комнаты, на своей кровати, старый белогвардейский подпоручик Егорыч позволил себе, наконец, расслабиться и тоже погрузился в дрему. Завтра их ждал долгий и трудный день. Первый день их новой, неизвестной жизни в мире, который стоял на самом пороге великого огня.