В высокой ржи

Дом, в котором они поселились, стоял у самого края деревни, где заканчивалась дорога и начиналась бескрайняя рожь. Казалось, он был врос в землю, как корень, что не желал отпускать. Доски его чернели от времени, окна мутнели от старости, а крыша будто бы тонула в зелени окружающих дом деревьев. Никто не жил там уже лет двадцать. Говорили — неуютный он. Да и поле рядом — странное. Всё шепчет да стонет, особенно по ночам.

Отец с сыном приехали туда весной. После похорон матери. Этот дом принадлежал её ныне покойным родителям.

Раньше они сами снимали квартиру в городе. Теперь же, когда он попал под сокращение это был единственный вариант иметь хоть какую-то крышу над головой.

Они поселились молча. Отец курил у окна, смотрел в никуда. Илья — двенадцатилетний мальчик — старался освоится в непривычной обстановке.

Она просто умерла от страха, говорили. Сидела за столом, перед ней — свечи, круг из соли и книга без названия. Старый кожаный переплёт, страницы, будто обожжённые, и символы, словно выцарапанные когтями.

Слухи ползли — будто она вызывала духов. Забавы ради. Ну а он, может быть, дух этот, пришёл. Или нечто похуже. А потом — её сердце не выдержало. Кто знает что она там увидала. Что напугало её до самой смерти.

Отец сжёг всё. Всю эту гадость.Почти всё. Книга оставил. Он запер её в сундук и увёз с собой — зачем, не говорил.

— В поле не ходи, — сказал он однажды сыну. — И если услышишь голос... особенно знакомый... Делай вид, что оглох.

Илья кивнул. Но не поверил. Какие голоса в этой глуши?

****

На седьмую ночь он услышал голос. Сквозь сон, сквозь шум ржи, сквозь стены.

— Илюшенька... сынок... мне холодно...

Он встал. Подошёл к окну. Там, в самой чаще ржи — фигура. Белая, как молоко. Лицо — мамино. Только глаза — черные дыры. И улыбка — чужая, вытянутая. Страшная.

— Пойдём сынок... Я скучала.... Ты спасёшь меня, Илюшенька... Иди к кругу, для мамы.

Он не пошёл.

А утром рассказал отцу. Тот долго молчал, потом сел, достал бутылку водки , выпил полстакана и начал говорить.

— Я не сразу понял, что она открыла. Какой то проход. Не знаю в какой мир. Сперва стал видеть сны. Она была там. Но не она. Это существо… оно использует её лицо. Голос.

Потом оно появилось наяву, пару ночей назад. Стало звать меня.

Оно застряло между мирами. И хочет тела.

— Чьего тела?

— Твоего. Моего. Любого. Живого.

Илья дрожал.

— Почему именно мама? Почему она стала этим?

Отец смотрел мимо него:

— Потому что она играла с запретным.

Это было давно. Мужик один, Григорий, жил в этой деревне. Любил жену без памяти. А та умерла. Болезнь ли, сглаз ли — никто не знал. А он начал пить… Не знаю где он взял книгу эту. Жену хотел вернуть. Вызывал. Чертил круги, солью осыпал, молоко проливал.

И вышла она. Вся — как была. Только без дыхания. Слишком правильная. И глаза — ямы чёрные . Григорий испугался, закричал, в дом заперся. А она — осталась. Во ржи. Не ушла.Нежить. Без плоти, но с памятью. И с жаждой жить этой жизнью извращенной. Кто кровь её позовёт — тому и явится. Только назад её не загонишь.

Григорий то исчез однажды. А поле с тех пор шепчет. Григорий тот, это дядька твой. Брат матери.

Отец вновь налил и выпил.

-- Это мать твоя мне рассказала. Я не поверил. Тогда.

****

Илья всё же пошёл. На десятую ночь. Когда отец спал впервые спокойно.

Он не мог сопротивляться этому зову .

Поле шумело, как вода. Он шёл, будто во сне. А в самой кромки поля— круг. Из золы. Символы, как будто выжженные. И мать стояла. Руки — белые. Голос — нежный.

— Сынок…

Он дрожал. Шагнул. Но тут раздался выстрел.

Фигура вздрогнула. Мамины глаза вспыхнули злобой — Улыбка перекосилась, вытянулась до самых ушей, обнажив зубы — длинные, острые, как у зверя. Лицо словно растаяло, поползло, стало чужим. Глаза совершенно провалились. Изо рта раздалось нечто нечеловеческое: визг, будто скрежет железа.

Руки вывернулись назад, грудь выгнулась, будто ломая кости изнутри, и вся её фигура, сжавшись, задымила. Как будто воздух вокруг неё вскипел. Она зашипела, бросилась к мальчику, но осыпалась прахом — и исчезла. Только зола в траве шевельнулась.

Отец стоял с ружьём. В глазах — страх и вина.

— Прости… Я должен был сжечь книгу сразу. Но я тоже слышал её голос… Я думал что у меня получится... Это я её вызвал... Как и Григорий свою... Думал может, не так будет...Прости.

Они уехали. Книга — наконец сгорела. Почти. Одна страница всё же осталась. Её ветер унёс. В поле.

И если ты ночью услышишь знакомый голос … особенно тех давно умер… не открывай окно. Особенно — если он зовёт тебя по имени.

Потому что нежить помнит. И нежить ждёт. Где-то… во ржи.