Вадбольский - 6

У нас в столице кипят свои страсти, а в Чёрном море, что где-то на другом конце света, англо-французская эскадра продолжает захватывать и топить русские корабли. В апреле, как уже писали газеты, двадцать восемь судов англо-французского флота мощно бомбардировали Одессу, сожгли в гавани девять торговых судов.

Правда, при густом тумане вблизи Одессы сел на мель английский шестнадцатипушечный пароходофрегат, двести двадцать пять человек попали к русским в плен, корабль затопили.

Я вздохнул, вскоре пара английских кораблей подойдет к Севастополю и обстреляет его с моря.

Так и случилось, а через две недели уже свыше двадцати кораблей подошли к Севастополю и устроили жестокий бой с береговыми укреплениями. Идёт война, которую будут сперва называть Восточной, идёт настоящая война. Эту истину пришлось признать даже самым упрямым патриотам, уверенным, что при виде русского солдата дрожит весь мир.

Но это где-то там далеко, а здесь в Санкт-Петербурге жизнь течёт, как и раньше, война где-то далеко, почти в другом мире. Я лично занимаюсь фабриками и заводами Мак-Гилля, что постепенно переходят на производство винтовок нового образца. Идёт криво, косо, постоянно приходится держать отряд надсмотрщиков, что следят, чтобы технология исполнялась в полном объеме, а не «и так сойдет».

Простой человек не любит сложной работы, а для него любая сложная, потому старается упростить, а это значит, треть винтовок приходилось тут же возвращать на переделку.

Первые партии винтовок ушли охране князей Оршанских, Тотлебенских и ещё каким-то графским, пока в военном министерстве не спохватились и не заказали и себе партию. И то, не для армии, а для так называемого изучения и тестирования винтовок.

Это ещё месяц впустую. Магазинные винтовки сразу показали полнейшее превосходство над однозарядными, но эксперты нашли десятки причин, чтобы не пускать в армию, а направить на переделку и доработку, где свои откаты и прочие возможности урвать от жирных государственных заказов.

Я уговорил взбешённого Мак-Гилля не спорить. Не будем опускаться до их уровня, продаем и будем продавать всем компаниям, всем нужны для личной охраны, благо заказы становятся всё крупнее.

Кончилось тем, что рассерженный до белого каления Горчаков потребовал срочного разговора с великим князем, наследником престола Александром, снова собрали экспертов, тот передал всё в руки более компетентного в военном деле князя Раевского, министра Военной Коллегии, в результате чего, как я позже узнал, по военному ведомству прошла усиленная чистка.

Ряд генералов в управлении лишились мест, кого в отставку, а некоторых сослали в их отдалённые имения с запретом появляться в столице и вести какую-то деятельность.

– Хорошо, – выдохнул Мак-Гилль с облегчением.

– Но поздно, – сказал я.

– Почему?

– Сегодня, – пояснил я, – англо-французская эскадра высаживает десант на крымскую землю. А мы ничего не знаем. О чём это говорит?

Он посмотрел с сомнением.

– Но телеграфную линию к тебе в имение уже тянут? Или ты о другом? Ты вообще-то какой-то странный… Весь Петербург судит о твоей помолвке с княжной Ольгой Долгоруковой.

Я буркнул:

– Пусть.

– А на другом конце помолвки ты!.. И тебе всё равно?

Я отмахнулся.

– Просто не до этой ерунды. Всё равно как-то решится, свадьбы не будет.

Он посмотрел на меня с сомнением.

– Кажется, ты и о помолвке так говорил.

В кабинет вошёл Тадэуш, молодцеватый и прямой, только по лицу и видно, что далеко не юноша, в руке большой конверт из плотной бумаги.

– Ваше благородие, – сказал он почтительно, – вам письмо с нарочным. Велено передать прямо в руки.

– Давай, – сказал я рассеянно, пока что вроде бы не додумались посыпать листок письма загадочным белым порошком. – Как гвардия?

– Усердно, – отчеканил он и, получив моё разрешение взглядом, повернулся через левое плечо и вышел.

Я распечатал конверт, там один короткий листок с короткой надписью: «Максим Долгоруков – Юрию Вадбольскому. Нам нужно срочно встретиться. Время и место по вашему усмотрению».

Я криво ухмыльнулся, выбор места и времени за мной, какой широкий жест, знает, где бы я ни назначил встречу, там будет не меньше его войск, чем на церемонии помолвки. И на что надеется? На мою удаль и бесшабашность, мол, молодые все дураки, свои силы переоценивают, противника ни во что не ставят.

А если бы время и место назначал он, то под моим стулом разместили бы ещё и большую бочку с порохом, а к ней протянули бы запальный шнур.

– Встретимся, – пробормотал я. – И Долгоруковы снова не обрадуются.

Мак-Гилль поинтересовался:

– Снова неприятности?

– Пока мы живые, – ответил я, – без них никак.

– А избежать?

– Тогда сами найдут, будет ещё хуже.

Он тяжело вздохнул.

– Побеждает тот, кто идёт им навстречу. Ты не из тех, кто прячется. Ладно, я зайду пока на патронную фабрику. Что-то капсюлей почти треть идёт в брак! Почему нельзя расстреливать, как за военные преступления?

– Потому что частники, – ответил я грустно.

Он отбыл, а я снова прочёл письмо, задумался. Если глава рода Долгоруковых торопится, а он явно торопится, то мне нужно демонстративно показать, что у меня всё под контролем. Могу хоть сегодня, хоть завтра, но назначу день и место через пять дней, а до этого, дескать, занят, я же нормальный человек, а не аристократ, работаю, пользу приношу, как себе, так и Отечеству.

Всевидящая Мата Хари доложила весело:

– К нашему имению мчится автомобиль… Быстро!.. В нём знают насчет дороги. Ещё не предлагали пойти к ним в строители?

– У нас всё делают медленно, – буркнул я, – даже думают. Кто в машине?

– Автомобиль с опознавательными знаками князя Горчакова, – сообщила она, – сейчас снижусь…

Через пару секунд, когда заглянула в окно, доложила с тем же с подъёмом в голосе, молодец, умеет модулировать, чтобы голос звучал энергично и бодро, начальству это всегда нравится:

– Твой друг Саша Горчаков!

– Не очень-то и друг, – пробормотал я, но подумал, а кто же он тогда, похоже, всё же друг, хотя присматриваться ко мне в Лицее начал из-за любопытства, а потом постарался понравиться, и в самом деле стал другом, у мужчин это быстрее, чем у женщин или ящериц.

– А кто же тогда? – спросила она. – Я вот твоя возвышенная любовь, Сюзанна – сотрудник, гвардейцы – охрана, Ангелина Игнатьевна – любимая тётя, так что Горчаков – друг, к тому же единственный!

Ворота Горчакову открыли, не дожидаясь от меня разрешения, уже знают, свой. Горчаков выскочил в мундире, синих брюках и почему-то кавалерийских сапогах, пальто либо на заднем сиденье, либо вообще не взял, весна пришла тёплая, в руках большой букет цветов.

Встречать я его не вышел, перебьётся, не чужой, снова обратился к стене кабинета, где шпильками приколот большой чертёж дирижабля. Ни один из уже созданных не годится, их чертежи, фото и даже ролики в памяти зеттафлопника, но то для меня гиганты, не потяну, придётся делать сильно уменьшенную копию только для того, чтобы показать, что это возможно.

У нас так, стоит одному что-то сделать удачное, сразу же толпа подражателей бросается создавать такое же и у себя, стараясь сделать быстрее, лучше и дешевле, на чём, собственно, и держится производство.

В моём мире дирижабли уступили воздушный океан самолётам, но лишь потому, что не успели развить свой потенциал, самолёты во многом оказались более приемлемым вариантом. Но если дирижабли начать делать раньше, чем случилось в моём мире, они успеют развиться, показать свою мощь, и тогда новинка в виде самолётов не вытеснит их. Будут самолёты, будут и дирижабли, каждый в своей нише. У дирижаблей не будет скорости самолётов, а самолёты не смогут перевозить такие грузы, как дирижабли, и не сумеют держаться в воздухе бесконечно долго.

В дверь постучали, я крикнул:

– Открыто!

Вошёл прямой как штык, Горчаков, ясноглазый, бодрый, аристократически бледный, но со слабым румянцем, новый китель сидит, как влитой, будто сшит не портным, а самой богиней дисциплины. Сапоги сверкают так, что в них можно бриться, этикетист хренов, сказал приподнято:

– Вадбольский, конечно же, за своими аэростатами!

– Что сказала Сюзанна? – спросил я.

– Что слишком много трачу на дорогие цветы в это время года.

– Финансист, – сказал я уважительно. – Учись любить Отечество!

– Причём тут Отечество, – ответил он обидчиво, – Она работает на тебя и деньги бережет твои. Кстати, я как раз и примчался поговорить на эту тему.

– Так ты по делу, – сказал я с лёгкой насмешкой. – Какой же ты аристократ?.. Ладно, пойдем в столовую, ты же всегда голодный?

– Обижаешь, – ответил он сердито. – Будущий офицер должен уметь голодать во время долгих походов. А ты разрешаешь лакеям заносить кофий в кабинет?

– Только в моём присутствии, – ответил я. – Ты садись, садись! Тут и стол почти обеденный.

Он сперва подвигал одно из кресел, взявшись за изогнутую спинку, поднял, дивясь малому весу, наконец сел, поёрзал, но кресло не развалилось, хотя слегка уступало его усилиям, но тут же возвращало форму.

– Тоже твои разработки? – буркнул он ворчливо. – Растрачиваешь талант, Вадбольский!

– Ты ещё пироги не пробовал, – сообщил я таинственно, – тоже по моему рецепту. Ну, скажем, почти.

– Так ты луколловец?

– Типун тебе на язык, и два в афедрон.

– Фу, а ещё дворянин!

Поговорили малость ещё, наконец распахнулась дверь, румянощёкая Любаша, так похожая на свежий пирог с творогом, вошла с широким подносом в обеих руках, пахнуло свежеиспечёнными растижопками.

Горчаков, который может в походах не есть неделями, жадно вдохнул и сглотнул слюну, стараясь делать это аристократически незаметно.

Любаша переставила широкую тарелку на середину стола, сняла с подноса две чашки, большую для меня и малую для гостя. Когда, нагнувшись, ставила их перед нами, Горчаков при всей аристократичности не удержался, чтобы не заглянуть в глубокий вырез, где мягко колышется сочная зовущая плоть, приоткрытая до самых краёв розовых ареолов.

От Любаши тоже пахнет сладкой сдобой, и вся такая сочная, пышная и лакомая, Горчаков лишь вздохнул и бросил на меня завидующий взгляд. Думаю, Горчаков-старший не держит в доме таких сочных молодых девушек, чтобы чадо не отвлекалось от учебы и работы над собой, дабы и дальше нести славное знамя рода Горчаковых.

– Пироги чудо, – промычал он с полным ртом, – кофий у тебя лучший в Петербурге, это знаю, но пироги?.. Какие травы кладешь, это просто волшебство, а не пироги!

– Я же изобретатель, – ответил я скромно, – в старину таких на Руси звали домысливателями, изобретчиками, открывателями, а то и вовсе Кулибиными, хотя можно просто и скромно звать творцами. Мы всё стараемся улучшить, что попадается на глаза. Вот такой у нас вывих. Нормальный человек мечтает вдуть жене соседа, а ещё лучше жене начальника, а мы вот думаем, как сделать мир лучше.

Он хохотнул.

– Ну–ну, не зазнавайся. У тебя вон какая сочная Любаша, никакие графини не нужны… В общем, я тут подумал, как помочь Сюзанне, чтобы не слишком доставали со скорым обручением.

– И что придумал? – спросил я. – Ты давай, не стесняйся. Эти два последних пирога тоже твои.

– Что-то ты добрый стал, – сказал он с подозрением в голосе и сгреб ещё пирог, – а вроде ещё не толстый, как Крылов, Царство ему Небесное. В общем, есть вариант. Ты же работаешь почти что в оборонной сфере?

Я отшатнулся в негодовании.

– Ничего подобного! Таблетками от головной боли горжусь больше, чем винтовками. Я просто Улучшатель, можно Творец, я скромный. Где вижу, что можно улучшить без особых усилий и затрат, стараюсь улучшить, чтобы радовать Сюзанну. Она такая счастливая, когда радуется! Верещит, как белка, у которой отбирают орехи.