Вагон чугуния

Над станицей ветер свищет, двадцатиградусный мороз, а по карманам прапор ищет документ, что из тепла принёс.

Вечерело.

Зэка в множественном числе приплясывали, шевеля обутыми в потёртые казённые валенки ногами, будто вышли на занятие по физической культуре; некоторые добавляли элементы аэробики в форме махов руками и хлопанья оными же по бокам, причём этим занимались те, которые потощее, что, казалось бы, нужно не им, а более упитанным присутствующим, но за последних можно принять только упомянутого ранее суетливого прапорщика и прибывшего с поездом экспедитора.

Уже несколько часов экспедитор – молодой старший лейтенант синештановой лампасной службы самой себе, пытался разгадать мистическую для себя загадку, заключавшуюся в том, что по документам и по словам принимавшего груз прапорщика, а также вторившим последнему собравшихся с номерами на ватниках после демонстрации же кулака последнего им же, якобы полный чугуния вагон виделся сопровождающему поезд совершенно пустым.

Сначала старлей вознегодовал, затопал ногами, замахал руками, завращал пышущими пролетарской яростью глазами, и даже позволил себе пару крепких слов, что для него являлось крайней чертой, ввиду хоть какой-то дани памяти сгинувших где-то в этих же широтах в подобном лагере интеллигентных родителей. Потом, желая оборонить собственность народа, взявшего в прошлом на себя обязательства по заботе и воспитанию вынужденного сироты, стал метафорически прыгать на всех подозреваемых. После чего, не добившись никакого прогресса, даже тени сомнений или отблеска понимания в чистых и незамутнённых ничем, включая совесть, глазах прапорщика, испугался, вспомнив слова воспитательницы из детского дома, уверявшей его ещё в детстве, что чуть что и – сразу к стенке! Тем более такого как он.

Экспедитор в панической попытке справиться с уже нахлынувшим волнами страхом, словно приносимым здешними едва не валившими с ног слабейших в них ветрами, вооружился пистолетом и взяв прапорщика под арест, конвоировал его в тепло. В помещении, сверившись с станционными копиями документов и поняв, что пустой вагон полон чугуния, старший лейтенант телеграфировал ситуацию, а получив ответ, что всё верно: вагон чугуния полон чугуния и следует приступить к его незамедлительной разгрузке, усомнился уже в себе.

Грозясь составить рапорт, экспедитор залез в вагон и очень-очень внимательно его осмотрел, но кроме мелкого мусора в виде остатков соломы, человеческого зуба и какого-то обрывка чёрно-белой фотографии, запечатлевшей по всей видимости в весьма далёком прошлом неких людей, не обнаружил даже признаков металла.

Когда же приволоченные машинисты принялись в унисон с прапорщиком и даже самостоятельно подключившимися заключёнными, вероятно не желавшими опоздать на ужин, ведь сегодня не просто вода с ничего, а ажно с клеем и, возможно, свиной шкуркой, уверять что вагон полон чугуния, экспедитор взвыл, исторгая и последние сомнения, и даже измысленные образы всякого, навеянные воображением после находок, да и окружения, в вагоне.

Старший лейтенант наблюдал как зеки организованно залезают в вагон и вылезают, устало и с усердием держа руки на уровне паха, после чего складывают свой невидимый взору экспедитора груз на перрон; наблюдал и кивал прапорщику, не в силах спорить, даже с тем, как последний сунул в карманы сопровождающего две банки тушёнки. В этом заключался очередной урок о сути системы, который дал молодому мужчине выстроивший последнюю народ, продолжая воспитание первого в деятельной перековке из дитя врагов народа в достойного представителя второго.