Валькнут. Ключ от девяти миров

Каждое мгновение, что солнце сияло на небосводе, в этой суровой стране почитали за благодать. Все житейские дела следовали за ходом светила, а дома стояли так, чтобы не упустить ни одной его золотой пряди.

Таким был и дом Бригитты, пускай раньше она пряталась от солнца, хоронилась в ночи, будто лисица от охотника. Единственная ведунья на десятки дней пути по побережью, изрезанному фьордами, нигде не останавливалась дольше, чем успевал прогореть небольшой костёр — настолько она не хотела принимать просителей. Но призыв Богини-матери, подарившей Бригитте дар предвидения, оказался громче голоса её желаний.

В юности, несогласная с порядком по которому ведунья принадлежит всем, кроме себя самой, Бригитта сотни раз меняла место стоянки своего тогда ещё шалаша, но его всё равно находили. Оттого до сих пор в каждой чайке, полевой мыши или ящерице ей виделся лазутчик, который стремился вызнать, где стоит уже добротный и обросший кухонной утварью домишко, и разнести эту новость по всему свету. И в самом деле: людской поток к порогу ведуньи становился с каждым годом всё обильнее, и теперь ни дня не проходило без непрошеных гостей. Замедлялся он разве что зимой, когда даже берега Исландии, привычные к ледяным северным ветрам, накидывали на себя белоснежные одеяния и замирали в ожидании весны.

— Да где тебя носит, Илва?! — крикнула из дома Бригитта.

— Иду, матушка!

Девушка торопливо расстегнула ремни, которые крест-накрест пересекали грудь, скинула корзину, полную мидий, и тут же поёжилась от ветра, начавшего играть с промокшим на спине серым платьем. Сунулась было в приоткрытую дверь, но заставила себя остановиться, оправить влажные после ныряний светлые волосы, заплетённые в косу, и только после этого чинно вошла.

Люди исчисляли свой возраст числом пережитых зим, а Илве нравилось думать, что матушка провела над ней уже шестнадцать обрядов, поэтому весь прошлый год ждала этого дня, как никакой другой. И вот сегодня на рассвете Бригитта, запретив приближаться к дому, пока солнце не зайдёт, села за приготовление особых красок. Илва даже под страхом смерти не должна была узнать, из чего они состоят, оттого, выйдя из детского возраста, придумала собирать мидии не как обычно на берегу, что виднелся с их порога, а в дальней бухте.

Илва встала посреди единственной комнаты и низко поклонилась. Вся домашняя утварь и мебель, многие вещи — сделанные их с матушкой руками, вместе с ней замерли в ожидании. Только пламя в очаге, как капризное дитя, которому быстро становится скучно, облизывало трёхногий глиняный горшок, стоящий поодаль, словно хотело попробовать на вкус вчерашнюю похлёбку. В предвкушении оно танцевало яркими отсветами на каменных стенах, земляном полу, укрытом свежей соломой, и деревянной крыше… Однако хмурое лицо Бригитты, обращённое к огню, непостижимым образом оставалось в тени.

— Я уж думала, ты сбежала, — прокаркала ведунья. Каждый год в день обряда она приветствовала ученицу этой присказкой.

— Куда же я без вас, матушка? Я пропаду.

Бригитта обычно отвечала, что «боги хранят нашу кровь», но вместо этого цыкнула, бросив на неё взгляд из-под широких седых бровей.

— Пропадёшь! Как пить дать пропадёшь. Голова твоя бедовая, пустая, один ветер гуляет от уха до уха!

— Всё так, матушка. Только вашей мудростью и жива, — мягко откликнулась Илва, всё ещё не поднимая глаз. Ничто не могло испортить её сегодняшней радости. Тем более, подобное ворчание предвещало что-то хорошее: не только новый наговор, которым ведунья решит заполнить пустоту в голове ученицы, но ещё вести с дальних берегов или подарок — гребень или бусы, которые принёс кто-то из просителей.

— Сегодня ты получишь знак, который я должна была оставить только через две зимы, — вдруг сказала Бригитта, и голос её, усталый и надтреснутый, насторожил Илву. — Это воля не высшая, но моя, как твоей матери и наставницы… Мне жаль, девочка.

— Любой дар из ваших рук я приму с радостью!

Ведунья лишь горько усмехнулась.

— Ты не знаешь, но я облила слезами уже четыре войны. Три случились по левую руку от утреннего солнца, одна по правую. — Говоря это, она проводила узловатым пальцем по щекам, где, будто дорожки слёз, на всю жизнь остались четыре вертикальные полосы, нарисованные ритуальной краской. Раньше Бригитта никогда не рассказывала, что они значат, поэтому Илва обратилась в слух. — Я растила тебя в годы благоденствия, когда реки полны рыбы, а не порубленных трупов, морские берега — мидий, а не выброшенных на берег досок, что остались от сожжённых драккаров. Никому на моей памяти Богиня[1] не даровала столько милости, как нам с тобой. Но это закончилось, Илва. Ты понимаешь?

— На всё воля…

Бригитта жестом подозвала ученицу к себе, и та бесшумно приблизилась и села у неё в ногах, отбросив в сторону фразу, которая подходила к любому разговору, и оттого сейчас была ни к чему. Серые как грозовое небо глаза ведуньи искали на лице девушки страх перед грядущим, но видели только осторожное внимание.

— Ох, зря я волнуюсь! — Бригитта довольно хохотнула. — Тебе на всё хватит ума и смелости. Я в самой себе не настолько уверена, как в тебе, моя девочка. — Ведунья провела рукой, украшенной несмываемыми знаками, по её волосам, и Илва застыла от невиданной ранее ласки. — Но слишком уж ты резвая… совсем как я когда-то. Храни тебя Богиня от желания вмешаться в давно заведённый порядок вещей. Накрепко запомни: ведунья не может занять ничью сторону, не может быть слугой ни для кого. Сколько бы не сыпали тебе под ноги золота и каменьев, не покрывали бы руки поцелуями. Твоя мудрость для всех, но при этом — ничья. Ты понимаешь?

— Почему вы тогда пытались сбежать, матушка, если мудрость для всех? — не удержавшись, спросила Илва. — Сами же рассказывали и про шалаш, и про то, как вас искали целыми деревнями.

— Глупая была, — вздохнула та. — А рассказывала, чтобы ты выучилась на моей ошибке не прятаться от долга, возложенного богами на таких, как мы с тобой.

— Я поняла и запомнила, матушка. Но неужели будет война?

— Да если бы только это!.. Будет, Илва. Всё будет. Оттого немало ярлов[2] захотят удержать при себе ведунью, думая, что тогда благословение богов пойдёт за их войском, будто стадо за пастухом. — Бригитта фыркнула. — И чтобы её травы и наговоры лечили только тех солдат, которые стоят под правильными стягами, но все люди равны перед богами. Разве что ярлы отправляются в Вальгаллу вместе с золотом и жёнами, а так — всё едино.

— А как же иноверцы?

— На нашей земле они, пусть и возносят молитвы другим именам, всё равно ходят под приглядом Асгарда[3]… Другое дело, что никого из ярлов ты в этом никогда не убедишь.

Горечь, промелькнувшая на лице Бригитты, поведала больше, чем слова, но Илва едва удержалась от улыбки — ведь спорить с владетелями земель очень в характере матушки. Другое дело, что если даже у неё не получилось склонить их на свою сторону, Илве не стоит и пытаться…

Думая об этом, девушка сама не заметила, как засмотрелась на огонь и положила голову Бригитте на колени. Вскоре старая ведунья затянула песню без слов, сперва тихую, как поступь рассвета, но постепенно так, как разгорается день, звук становился всё увереннее и громче. Рядом с очагом и матерью, да под волчьей шкурой, которую та накинула ей на плечи, Илва совсем согрелась и вскоре задышала ровно и редко, будто провалилась в сон с открытыми глазами... и вдруг вздохнула надрывно и радостно, как младенец делает самый первый вдох.

Прикрыв глаза от нахлынувшего счастья, она помчалась по лугам в туманную даль, собирая росу, сбитую босыми ногами, на подол расшитого узорами алого платья. Раскинув руки, словно крылья, Илва поймала ветер в рукава и взлетела над фьордом выше тумана и облаков. Она качалась в небе, как на волнах, падала вверх, а не вниз, и боги милостиво следили за её беззаботной детской игрой… Тут Илва заметила единственный солнечный луч, пронзающий бесконечную синеву, и, забыв обо всём, будто соколица бросилась на добычу и поймала его в ладони. Не желая быть пленённым, пытаясь вырваться, луч обжигал и колол до крови, но она держала крепко. К тому же песня без слов, всё ещё слышная откуда-то с земли, призывала не выпускать из рук то, что по праву ей принадлежит…

Под утро — настоящее утро, которое пришло на пустынный берег и заглянуло в единственное окно добротного домишки, давно обросшего домашней утварью, Бригитта закончила наносить на левую ладонь ученицы знак Валькнута[4] — треугольного узла из нитях Судьбы, дающего ведуньям силу заглянуть в любой из девяти миров.

Бригитта отложила в сторону иглу, смахнула непрошеные слёзы кусочком ткани, им же промокнула кровь и лишнюю краску с ладони Илвы и спрятала в льняной мешочек, положив начало новому амулету. Его нужно будет дополнить сушёными травами, драгоценными камнями и кусочками меха и зашептать древней мудростью, передающейся сотни лет от ведуний к их единственным дочерям. Этот амулет, замешанный на материнской любви — самый сильный из всех защитных, что есть на свете. Он сослужит девочке хорошую службу в водовороте будущих несчастий… Оберегая тревожный сон Илвы, Бригитта молилась Богине-матери молча и лишь об одном: успеть закончить его к исходу зимы.

[1] Богиня, Богиня-мать Фригг — верховная богиня асов — главной группы богов скандинаво-германского пантеона. Покровительница любви, брака, домашнего очага, а также провидица, которой известна судьба любого человека.

[2] Ярл — один из высших титулов в средневековой Скандинавии, предводитель больших территорий. Стоит на одну ступень ниже конунга (по сути, короля).

[3] Асгард — небесный город, обитель богов-асов. Один из девяти миров, расположенный на мировом древе Иггдрасиле — ясене, находящемся в центре Вселенной и служащем основой всему мирозданию.

Например, Асгард находится в кроне Иггдрасиля, а мир людей Мидгард — прямо под ним на уровне ствола. Подробная схема выложена на АТ в разделе «Дополнительные материалы».

[4] Валькнут — узор, состоящий из трёх одинаковых пересекающихся треугольников. Считается ключом ко всем девяти мирам Иггдрасиля.