Варя и Тим

«Никого не будет в доме,
Кроме сумерек».
Б. Пастернак

Только отгремели Новогодние салюты, а зима уже надоела. Надоел снег, заваливший в этом году всё так сильно, что коммунальные службы перестали даже пытаться победить стихию. Надоели бестолковые дни. Жена улетела с сестрой и её мужем в Турцию. Он не захотел. Сказал, что надо поработать, но за прошедшие шесть дней с Новогодней ночи дней, так ничего и не сделал. В углу квартиры стояла наряженная искусственная ёлка, которая ощущения радости никакой не давала. Наверное, надо было покупать настоящую, но он не был уверен, что и это бы помогло.

Бестолково слонялся по району или лежал дома и смотрел телевизор. Но на третий день и это надоело. Просто лежал.

Жена присылал фотографии из солнечной Турции каждый день. Он исправно реагировал, ставил сердечки и писал: красота. Никакого особого восторга он не испытывал. Вечером он выбирался из дома, брал в «Красном и белом» три бутылки пива и под глупый американский боевик отключался на диване. Кровать за неделю он ни разу не разобрал.

Тренькнул телефон, умоляя обратить на него внимание. Часто он просто его игнорировал, но в этот раз посмотрел. Это китайский андроид предложил ему вспомнить, что с ним было несколько лет назад. Он открыл оповещение и увидел себя. На фотографии он сидел в обнимку с Варей за столом на кухне у её родителей. Он прекрасно помнил этот день. Они выбрались в гости и пили с Вариным отцом коньяк. Потом он поругался с женой и уехал.

Он принялся лениво листать галерею. Поездки на горнолыжный курорт перемешались с фотографиями музеев и счётчиков.

Тимофей листал галерею полчаса, какие-то фотографии удалял, какие-то пролистывал не глядя. Внезапно галерея выдала что-то, чего по логике здесь быть не должно. Фотографию молодой женщины, которая держала на руках ребёнка, одетого в цветастую курточку и пёструю шапку.

Пальцы сами собой потянулись к кнопке «удалить», но он так и не смог этого сделать. Так и смотрел на фотографию, пока в глазах предательски не защипало. Наконец он бросил телефон на диван и поднялся. Накинул на плечи куртку и в «Красное и белое» за коньяком.

Уже через двадцать минут он начал напиваться и напился практически до беспамятства. Пил весь оставшийся вечер, скрипел зубами и злился на кого-то неизвестного. Потом встал из-за стола и шатаясь двинулся к ёлке, включать гирлянду, надеясь, что та поможет вытащить из сердца стальной штырь, засевший в нём. Не помогло.

Отключился он на диване, даже не выключив свитопляску огней.

Несмотря на то, что пил почти до полуночи, проснулся рано. В голове с трудом и болью вращались шестерёнки, перемалывая сознание и мысли в труху. Вчерашняя встреча теперь казалась глупым и бессмысленным сном.

Долго пил прямо из-под крана. Вода вливалась в него, как в песок, не в силах напитать пустыню жизнью.

«С праздником, милый! Как ты?»

Высветилось на экране телефона сообщение от контакта «Любимая». К сообщению была прикреплена фотография — Варя с сестрой Леной на пляже.

Тимофей отбил:

«И тебя, всё хорошо. Ты как?»

— С праздником… — пробормотал Тимофей и плеснул себе в лицо водой.

Потом залез в душ и долго отмокал под горячей водой. После душа ощущение жизни худо-бедно вернулось.

— С праздником… — ещё раз сказал Тимофей, глядя в календарь.

Рождество. День рождения спасителя. Тимофей не был религиозным человеком. В церкви был раза три, да и то в экскурсионных целях. Один раз забежал, прячась от проливного дождя. Толстый священник встретил его не очень приветливо. Спросил, как часто тот ходит в храм и, услышав, что не слишком часто, отстал.

Тимофею было трудно поверить, что когда-то существовал человек, который пришёл на этот свет, чтобы умереть за всех людей и за Тимофея в частности. Он скорее жил под девизом «спасение утопающих — дело самих утопающих».

«У меня тоже всё хорошо. Очень соскучилась. Завтра вылетаем, дома будем в 19:30. Встретишь?»

«Встречу. И я скучаю».

Сообщения его могли показаться холодными, но он правда скучал по Варе. Наверное, надо было тоже полететь, валяться на пляже и пить коктейли, но он не смог себя заставить, не смотря ни на какие уговоры жены, дешёвые билеты и хорошую компанию. Дело было не в этом.

Машину брать не стал. Побоялся, что коньячные пары ещё не до конца выветрились. Поехал на такси. Дорога до кладбища заняла почти полчаса. Таксист, мрачный тип, всю дорогу молчал. Лишь у самой ограды бросил:

— Не люблю кладбища. Чего вы в такой праздник сюда?

— В гости, — ответил Тимофей и вышел из машины.

По кладбищу он бродил долго. Давно здесь не был и всё никак вспомнить место. Кладбищенский сторож не пытался бороться со снегом, прочищены были лишь центральные аллеи, да и те лишь в ширину лопаты. Тимофей пробирался по сугробам, спотыкаясь. В ботинки набило снега, было холодно и мокро. Он уже хотел плюнуть и вернуться домой, но вдруг увидел сутулую фигуру человека. Он сразу узнал эту прихрамывающую походку.

Человек держал в руках две гвоздики. Он тоже узнал Тимофея и криво улыбнулся. Изрезанное морщинами лицо скривилось, словно его ударили. Поседевшая клоками, неаккуратная борода топорщилась во все стороны.

— Не забыл? — вместо приветствия спросил отец.

Тимофей тоже кивнул, руки подавать не стал.

— Я удивлён, что ты помнишь.

— Тимоша, не надо, я никогда не забуду.

Тимофей смотрел на отца с безразличием. Это был давно чужой человек. Он стал чужим очень давно, когда самому Тимофею исполнилось восемь лет, с того самого злополучного дня, как маму на Рождество сбил пьяный отморозок. Отца с тех пор он видел редко, тот или пропадал на работе или пил.

Дальше они пошли вместе. Отец шёл впереди, Тимофей позади, но сбоку, чтобы не наступать в его следы.

— Как жена? — первым не выдержал гнетущей кладбищенской тишины отец.

— В Турции, — оторвал от себя слова Тимофей.

— Понятно.

Дальше шли молча. Отец уже не пытался с ним заговорить. Тяжело пыхтел, пробираясь через сугробы. Наконец они дошли до нужного места. Сам Тимофей бы ни за что нашёл могилы. Она была занесена снегом почти полностью, только железный, облезлый крест торчал из снега.

Остановились. Отец Тимофея перешагнул через едва видневшуюся оградку и принялся голой рукой дрожащей рассчитать надгробный памятник.

— Ну, здравствуй, Катенька, — хрипел он, — я пришёл. Тимоша тоже здесь, как ты там?

Он говорил ещё что-то, но Тимофей перестал его слышать. Он рассматривал чёрно-белую фотографию молодой женщины. Красивая, глаза серьёзные, умные, такие же глаза были и у Тимофея.

Наконец мужчина зачистил расчищать надгробие. Положил на него цветы и начал выбираться из-за оградки. Он перенёс одну ногу, а второй зацепился за торчавшие штырьки, потянул и чуть не упал. Тимофею пришлось ловить его за руку.

— Спасибо, — тяжело дыша, сказал мужчина.

Тимофей снова промолчал.

— Привет, мам, — наконец выдавил он из себя.

Горло сковало, глаза предательски защипало и Тимофей шмыгнул носом.

— Я каждую неделю сюда хожу. Она мне снится часто. Зовёт, а я всё никак не иду, Бог не забирает, зачем я здесь нужен?

Тимофей тоже часто задавался вопросом, почему именно мама, а не он, человек, который испортил ему всё детство.

— Я всё не иду. Повеситься бы, но грех, нельзя.

Продолжал изливать душу давно опустившийся и потерявшийся в жизни человек.

— Помнишь, как мы все вместе в парк ходили, на каруселях катались?

— Помню.

— Я часто вспоминаю то время, — голос мужчины хрипел, словно ему не часто приходилось разговаривать, и он забыл как это.

Тимофей не помнил ни походов в парк, ничего, что связано было с ним и мамой. Он вообще очень плохо помнил детство, в полной мере осознал себя лет в двенадцать, а всё остальное предпочёл забыть, смять и затолкать так далеко, чтобы не найти уже никогда.

— Ты сам-то как, сын?

Тимофей вздрогнул от такого обращения, оторвал взгляд от надгробия и перевёл на чужое, покоробленное временем и алкоголем лицо. Долго изучал его, пытаясь понять, что он чувствует по отношению к этому человеку.

— Хорошо. Хорошая работа, жена, квартиру свою купил, — он подумал мгновение и спросил, — а ты сам как?

Отец пожал плечами и неопределённо махнул рукой.

— Я сторожем на стройке работаю, живу с женщиной одной. Она хорошая, добрая, кормит меня. Пить почти не даёт.

Он огляделся по сторонам, потом выудил из-за пазухи чекушку. Свернул ей шею-пробку и приложился. Выпил половину, протянул Тимофею, но тот даже не вынул рук из карманов.

— Осуждаешь?

— Давно уже нет.

— Зря, — он отхлебнул ещё, достал из кармана измятую конфету и закусил, — я бы на твоём месте осуждал и ненавидел. Плохой из меня отец вышел, ты меня прости за это.

Тимофей окинул взглядом кладбище, вернее только то, что было видно — верхушки оградок и берёзы.

— Ладно.

Он начинал замерзать, нервно перетаптывался на месте. Наконец решил, что сыновий долг выполнен и делать здесь больше нечего, решил двигаться к выходу.

— Идёшь?

Отец покачал головой.

— Ещё постою. Поговорить надо.

Тимофей пожал плечами и ушёл.

Продираясь к ближайшей расчищенной аллее, он думал об отце. Раньше он не понимал её, ненавидел за то, что тот потерялся в этом море, не пытаясь бороться со стихией сложил паруса и пошёл ко дну. Сейчас понимал. Просто он очень сильно любил, и трагедия надломила его, а склеить было некому.

Но я ведь тоже очень любил, и ничего живу. И мне требовалась любовь и поддержка не меньше, а может и больше, ведь я был ребёнком. Тимофей размышлял про себя, пытался примерить на себя эту роль, но никак не получалось. Не мог он представить, что Вари в один миг не станет. Просто не мог.

В кармане завибрировал телефон. Звонила Варя.

— Тим, ты как?

— Нормально, — соврал Тимофей, — всё хорошо. А ты? Какая погода в Турции?

По голосу Варя догадалась, что муж не совсем в порядке, но дёргать его не стала. Она умела быть тактичной. Принялась рассказывать о том, что улетать не хочется, не хочется возвращаться в холодную и снежную Россию, осталось бы до весны.

Тимофей смеялся.

— Хочу к тебе, — сказал Тимофей, — может, ещё неделю возьмёшь за собственный и я прилечу?

Варя в трубке оборвала смех. Задумалась.

— А как же проекты и прочее? Ты же говорил, что работы много…

— Да чёрт с ней, с работой. Завтра же буду у тебя. Согласна?

Варя была согласна.

Через час Тимофей уже был дома, бросал в чемодан вещи. Идея сорваться и улететь так его захватила, что он не раздумывал ни минуты. Спешил, словно уже опаздывал на самолёт.

«Машина будет подана через 5 минут»

Сообщение настигло его в тот момент, когда он стоял в прихожей с чемоданом в руке. Тимофей посмотрел на своё помятое отражение в зеркале. Улыбнулся и вышел.

Возле подъезда сидел местный алкоголик Толян. Практически в каждом дворе есть такой Толян. В целом безобидный бедный алкаш, который живёт с мамой и пропивает всю зарплату. Никого не обижают и которого обижают все.

Он приветливо улыбнулся Тимофею.

— Привет, сосед, будешь? — протянул Тимофею чекушку водки.

Тимофей почему-то взял бутылку и сделал небольшой глоток, вернул. Водка обожгла рот, потом пищевод. Весь день он ничего не ел, поэтому огненная вода быстро ударила в голову.

— В отпуск?

— Угу, — кивнул Тимофей, морщась от противного вкуса дешёвой водки.

Толик блаженно зажмурился.

— Это хорошо. Мы с мамой тоже в отпуск ездили, я тогда маленький был. Не помню почти ничего.

Тимофей сверлил Толика взглядом.

— Мы в Лазаревское ездили, это где-то возле Сочи. Ты не в Лазаревское?

— Нет.

— Зря, там хорошо. Там море, — Толик тяжело вздохнул, сделал большой глоток, уменьшая содержимое бутылки сразу на треть.

— У тебя телефон звонит, возьми, вдруг что-то важное.

Тимофей и сам слышал, как настойчиво вибрировал мобильный. Он запустил руку в карман.

— Да, солнце, — ответил Тимофей, глядя на своего собеседника.

— Милый, ты ещё не выехал?

— Нет, у подъезда стою.

— Тимоша, прости, пожалуйста, но мне надо вернуться. У Лены проблему с билетами. Ты билет взял?

— Нет, — растерялся он, — я как-то не подумал.

Действительно его желание поехать было настолько спонтанным, что он не подумал о такой мелочи, как билеты. Он стоял с телефоном в руке и растерянно смотрел на улыбающегося незнакомца. Варя что-то говорила ему, но он уже не слышал её.

— Эх, Тимофей, надо всё же в Лазаревское, — сказал Толик, снова протягивая Тимофею бутылку.

Тимофей сделал большой глоток, подавился, закашлялся.

— Знаешь, да пошёл ты, Толик.

Тимофей развернулся и пошёл домой, оставив возле скамейки и обиженного Толика свой чемодан.