Ваше здоровье, сэр Генри

– Скажите, Холмс, что для вас, все-таки важнее – торжество закона или торжество справедливости?

Признаюсь, этот вопрос был с моей стороны провокацией. Ведь мне не раз случалось быть сообщником Холмса в некоторых делах, с точки зрения закона, небезупречных. И я прекрасно знал, что мой друг отступает от буквы закона лишь в тех случаях, когда это необходимо для восстановления попранной справедливости или ради спасения невинной жертвы. Я это знал, и Холмс знал что я знаю… Но сегодня на него напало чересчур отстраненное настроение, которое мне решительно не нравилось. Не нравилось настолько, что захотелось как-то его расшевелить.

В те дни, когда мой друг не был захвачен очередным расследованием, он особенно внимательно читал криминальную хронику в «Таймс» и «Дейли телеграф», а порой, в поисках интересных дел, зарывался и в кипу бульварных газет. Как он говорил: «Чтобы держать руку на пульсе преступного мира столицы». Порой из этого мутного потока получалось выудить по-настоящему интересные дела, но, увы, это случалось нечасто. И вот, сегодня, не найдя ничего занимательного и достойного своих аналитических способностей, Холмс, почему-то, не разозлился, как бывало прежде, а впал в полнейшее безразличие. И в ответ на мой выпад, который в другом настроении, счел бы обидным и взвился как ужаленный, он только улыбнулся.

– Конечно, я за торжество справедливости. Хотя порой, Уотсон, мне кажется, что эта справедливость нужна только мне одному.

И прежде чем я кинулся его утешать и разубеждать, горячо оспаривая это утверждение, Холмс продолжил:

– А порой эта самая справедливость становится не нужной даже мне. – Улыбка его из печальной превратилась в саркастическую. – Помните дело с собакой Баскервилей?

– Еще бы! Эта история оставила неизгладимый след в моей душе. До сих пор я порой вздрагиваю, вспоминая гнетущий ужас неизвестности, который промозглым туманом клубился вокруг меня и несчастного сэра Генри на болотах. Но почему вы вдруг вспомнили о том давнем призраке?

– Это дело послужило материалом к одной из ваших самых ярких повестей. – Холмс снова скривил губы в невеселой улыбке. – По крайней мере, так о нем пишут критики. Помните, дорогой друг, как вы, воспользовавшись моим благодушным настроением, выпытывали подробности расследования? Я тогда сослался на свою забывчивость и объяснил вам всё кое-как. – Он, словно решив для себя что-то, вскочил с кресла и, взяв свою трубку, принялся её набивать. – Каким же я был болваном! Надо было запретить вам писать об этом деле!

Холмс зашагал по гостиной из стороны в сторону, с трубкой в руках. Вся его утренняя отрешенность куда-то исчезла. Передо мной был прежний Шерлок, одержимый какой-то новой идеей.

– Я был уверен в тот момент, что дело закрыто... – Он зажег спичку и, закурив, выпустил изо рта кольцо сизого дыма. – Прошло более двух лет, а это дело не завершено до сих пор. Мало того, ваш рассказ, опубликованный в журнале, сам стал участником игры, и повлиял на сэра Генри Баскервиля, не с лучшей стороны.

Честно сказать, я был ошарашен.

– Но ведь собака убита, и всё закончилось!

– Ошибаетесь, дорогой друг! – Он выпустил в потолок новый клуб дыма и снова уселся в кресло. – Да, несчастное животное издохло на болотах, но шакалы живы и до сих пор кружат около сэра Генри. Сегодня утром мне пришло письмо от доктора Мортимера. Он просит меня защитить сэра Генри. И от кого бы вы думали?

– Я теряюсь в догадках.

– От Бэрил, урожденной Гарсия. Она же миссис Ванделер, она же мисс Стэплтон.

– Но разве между ними не все кончено?

– Вернувшись из кругосветного путешествия сэр Генри, как вы знаете, некоторое время жил в Лондоне. А недавно он вернулся в своё родовое поместье и там снова повстречал Бэрил.

– И что произошло? – У меня засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия.

– Этот болван ей все простил! Вы, мой дорогой, видимо тоже поддались обаянию этой особы, и изобразили её в своем повествовании несчастной невинной овечкой. Но сэр Генри!.. Впрочем, он читал вашу повесть.

– Холмс, я вас решительно не понимаю. Разве вы сами не говорили мне…

– Послушайте, Уотсон, с точки зрения закона наказать можно было только Стэплтона. Но он исчез. Против всех остальных у меня не было улик, достаточных для суда присяжных. Я не смог разрешить это дело так, как того требовала справедливость. События разворачивались столь стремительно, что у меня не хватило времени для сбора веских доказательств. К тому же, тогда мне казалось, что сама жизнь наказала негодяев. Поэтому я не стал предавать огласке некоторые открывшиеся мне факты. Но сегодня я расскажу вам всё в деталях. Боюсь, нам снова придется действовать, и мне может понадобится ваша помощь. Только обещайте, что мои разъяснения останутся между нами, по крайней мере до моего специального разрешения, или же до самой моей смерти.

– Мой друг, вы можете на меня полностью положиться.

– Тогда начнем с Джеймса Мортимера. Мне этот человек с первых минут знакомства не понравился, хотя я и не смог поначалу найти рационального объяснения своей, что ли, брезгливости по отношению к нему. Помните, как мы упражнялись в дедуктивном методе, исследуя его трость, а затем он сообщил нам, что трость подарена ему друзьями на свадьбу? Вы заметили, как я был раздосадован. Дело не только в том, что я не угадал причину подарка. Просто Мортимер не производил впечатления женатого мужчины. Он выглядел как закоренелый холостяк, как человек, не только не имеющий жены, но и вовсе не заботящийся о том впечатлении, которое он производит на дам. И тем не менее, он оказался женат! Помните его слова, точно переданные в вашей повести: «Я женился и оставил лечебницу, а вместе с ней и все надежды на должность консультанта. Надо было обзаводиться собственным домом». Согласитесь, Уотсон, так не говорят о счастливом браке. С другой стороны, на мой взгляд, только роковая страсть может заставить человека столь круто, и не в лучшую сторону, изменить свою жизнь. Мортимер два года проработал в Чаринг-Кросской лечебнице хирургом, проживая не в собственном доме, а в казенной квартире при больнице. У него были блестящие перспективы. Ради чего он от них отказался? Кроме того, далеко не каждая женщина сочтет за благо жить не в столице, а в таком глухом уголке, как Гримпен. Вот вы, Уотсон, женившись, ведь не покинули Лондон?

– Разумеется, нет. – Я, кажется, начал понимать, к чему он клонит. – Вы же помните, я снял отдельную квартиру и занялся врачебной практикой. Семья, всё же, требует больших средств, чем жизнь холостяка. Но не настолько…

– Не настолько, чтобы отказаться от жизни в Лондоне и карьерного роста, совершенно верно! И еще один мой вывод оказался чересчур поспешным. Я сказал, что доктор Мортимер не честолюбив, предполагая, что он добровольно покинул столицу. Однако список его опубликованных работ и та горячность, с которой он рассуждает о карниологии – любимых его черепах, говорят за то, что пред нами человек, живущий наукой и мечтающий сделать карьеру. Хотя научные публикации Мортимера прекращаются с его переездом в Гримпен, он не оставил своих занятий. Помните, он затеял раскопки в Длинной Низине и нашел там кости неолитического человека? Стали бы вы на свои средства финансировать раскопки, Уотсон? Я узнавал, это довольно дорогое развлечение, а надежды на находку груды золота в этих болотах нет. Мортимер не Шлимман, а Девоншир не Троя. В наших курганах археологи находят лишь битые горшки и древние кости. На раскопках не разбогатеешь, и Мортимеру это известно. Однако он на протяжении месяца оплачивал работу дюжины землекопов, только ради того, чтобы добыть редкий череп! О нет, Мортимер вовсе не собирался похоронить свой исследовательский дар в провинциальной глуши. Мне пришло на ум только одно объяснение его срочного ухода из Чаринг-Кросской лечебницы – какой-то скандал. Я, признаться, навел справки для выяснения обстоятельств этого скандала, и обнаружил, что Мортимеру предъявили обвинение в содомии. Подробности за давностью лет мне узнать не удалось, но, по слухам, Мортимер домогался внимания одного из своих юных пациентов. Тот пожаловался отцу, и, если бы не экстренные меры, предпринятые дирекцией госпиталя, то разразился бы нешуточный скандал.

Холмс снял с книжной полки увесистый том и несколько секунд сосредоточенно перелистывал страницы.

– Ага, вот оно. Семь лет назад, когда произошли эти события, по закону за содомию Мортимеру грозили бы десять лет каторги или пожизненное заключение, а на репутацию лечебницы легло бы несмываемое пятно. Ирония судьбы – в следующем после спешного увольнения Мортимера, 1885 году уголовное уложение подкорректировали принятием «Акта о крайней непристойности», в котором отказались от клейма «содомия». С этого времени любые попытки «нечестивого акта» между мужчинами пресекаются и караются двумя годами тюрьмы с предписанием исполнения каторжных работ, или же без оных… А в начале века по такому обвинению казнили. Как стремительно всё меняется, Уотсон.

– Если перемены пойдут столь быстро, то, глядишь, лет через десять уголовное наказание за содомию вовсе отменят.

– В таком случае, еще через десяток лет содомитов начнут выбирать в парламент, – буркнул Холмс. – Впрочем, даже современное, более мягкое наказание разрушило бы карьеру Мортимера. Видимо, кто-то из руководства лечебницы поговорил с ним, разъяснив все нюансы дела и его перспективы. После чего Мортимер поспешил уволится и исчезнуть из столицы. Официальным поводом послужила его женитьба, но я не сомневаюсь, что этот человек женился лишь ради того, чтобы лишний раз обеспечить себе алиби, продемонстрировав свою натуральную ориентацию.

– Но если брак был фиктивным, то его жена ни за что не поехала бы с ним из Лондона в глухую провинцию. А он, в разговорах, не раз ссылался на то, что дома его ждет жена.

– Вы её видели, друг мой?

– Нет, а что?

– Сойдя с лондонского экспресса в Кумб-Тресси, я сразу отправился в Гримпен. Разумеется, переодевшись. Это маленькая деревушка, но хромой глуховатый поденщик, появившийся в деревне в поисках работы, не вызвал никаких подозрений, и смог выведать массу подробностей. У домашних слуг и батраков тоже есть глаза и уши, но многое из того, что они видят и слышат, работяги не станут рассказывать полисмену или респектабельному сыщику из Лондона. Зато с радостью поделятся сплетнями с таким же бедняком. Иногда просто в качестве доброго совета, а иногда в доверительной беседе за кружкой пива. Жаль, что этот аспект не нашел отражения в вашем рассказе. Право, получилось, что я в своих рассуждениях опирался на неправдоподобно малое количество фактов. Итак, вернемся к нашему дорогому доктору. Я видел его жену. Она не из тех красавиц, ради которых молодые люди готовы бросить всё и уехать в провинцию. Это болезненная не слишком молодая женщина, со следами оспы на лице. Бедняжка явно имела мало шансов выйти замуж, поэтому и приняла предложение Мортимера. Её служанка уверяла меня, что Джеймс и его супруга просто живут под одной крышей, и не более того. В сельской местности близкие соседи стараются почаще встречаться друг с другом, но Моритмер предпочитает ходить по гостям один, без жены. И ещё – после пяти, а теперь уже семи лет совместной жизни у них нет детей. Возможно, вступая в брак с Мортимером, несчастная женщина ничего не знала о его наклонностях. Тем горше было её разочарование. И уж естественно, она никак не заботится о муже и не стремится облагораживать его внешний вид. Похоже, даже его служанка этим не озабочена. Супруги Мортимеры живут каждый в своем мире, не разъезжаясь и не устраивая скандалов, лишь для того, чтобы сохранить видимость приличия.

– Хорошо, – я поднял руки, показывая, что не в силах сопротивляться доводам Холмса. – Предположим, что доктор Мортимер содомит. По крайней мере собственная жена его не интересует. Но ведь доктора не выгнали из лечебницы, ему даже вручили на прощание дорогой подарок – его трость, с которой и началось наше расследование.

– Мой дорогой друг, – печально покачал головой Холмс. – Вынужден вас огорчить. Не у одного Мортимера в Чаринг-Кросской лечебнице были патологические наклонности. Просто это тщательно скрывали. У него были друзья, искренне сожалевшие об его отъезде.

– Но разве эти наклонности делают Мортимера преступником по делу о собаке?

– Не делают, – кивнул Холмс. – Но перед нашими глазами уже совсем другой образ. Человек порочный и способный на низкие поступки. И вот ещё на какую особенность я обратил внимание. Доктор Мортимер большой специалист по человеческим черепам. Глядя на человека он, как мы имели возможность убедиться при первой же встрече, видит не только лицо, но и весь череп в деталях. У Мортимера удивительно наметанный глаз на форму черепа, и он глубоко знаком со всеми теориями о связи между внешностью, лицом, формой черепа и преступными наклонностями. Однако, как я узнал совершенно определенно, проконсультировавшись с ведущими специалистами в корниологии, по форме черепа можно определить и родственные связи человека. От расовых и этнических, до связей близкородственных. У близких родственников, мой друг, черепа практически идентичны. Простые люди не замечают этого, потому что смотрят не на суть, а на украшения вроде усов, бороды, волос. Более внимательные физиономисты обращают внимание на выражения лиц, на эмоции, гримасы, наиболее часто проявляющиеся на лице человека, и потому оставляющие неизгладимый след на мускулатуре. Эта мускулатура даже у близких родственников может быть развита по-разному, но вот форма черепа у них будет очень похожей. Я и сам, внимательно вглядываясь в форму черепа различных людей смог удостоверится в правильности этого наблюдения. У кровных братьев и сестер форма черепа совершенно идентична. От родителя к потомку она, как правило, меняется несущественно, если только это не брак людей с сильно отличающимися по форме черепами.

– Очень интересно, но какое это имеет отношение к преступлению?

– Терпение, мой друг. Когда я увидел фамильные портреты Баскервелей, то практически сразу разглядел среди них лицо, как две капли воды похожее на Стэплтона. А доктор Мортимер неоднократно за два года общения с сэром Чарльзом видел эту галерею. Мало того, он сам говорил нам, что младший брат несчастного сэра Чарльза Баскервиля, Роджер Баскервиль, был как две капли воды похож на того самого Хьюго Баскервиля, виновника родового проклятия. То есть, он видел и портрет Хьюго, и портрет или фотографию Роджера.

– Или слышал от сэра Чарльза об этой похожести, – возразил я.

– Даже если так, это ничего существенно не меняет. Черепа близких родственников столь похожи друг на друга, что специалист сразу заметит сходство. Рассуждая на досуге над этим вопросом, я специально изучал фотографии Стэплтона, сэра Чарльза и сэра Генри. Их черепа очень похожи! Перед глазами доктора Мортимера постоянно был сэр Чарльз, и уж его-то Мортимер прекрасно изучил. А затем, представьте себе, по соседству появляется некий Джек Стэплтон, с точно таким же строением черепа и с лицом, как две капли воды похожим на портрет Хьюго. Я уверен, что первым же, инстинктивным порывом доктора Мортимера было спросить Стэплтона, не родственник ли он сэру Чарльзу Баскервилю. О том, как протекала первая встреча Мортимера и Стэплтона, я могу только догадываться. Но мне ясно одно: раз Мортимер не открыл сэру Чарльзу, что Стэплтон его близкий родственник…

– То есть он сообщник убийцы! – К меня в голове всё перевернулось. – Бедный сэр Чарльз! Всё сходится! Только лечащий врач мог с уверенностью сказать, что сердце пожилого человека не выдержит шока от встречи с чудовищной собакой. Возможно, именно Мортимер подсказал Стэплтону метод убийства.

– Тут, мой друг, мы вступаем в область предположений. Кто разработал план преступления, сейчас уже не столь важно.

– Важно то, что единственные близкие друзья сэра Чарльза оказались его погубителями! Они не только не старались отвратить разум баронета от древнего суеверия, но и всячески поддерживали, раздували его страхи, чтобы затем, в кульминационный момент нанести страшный удар… Какая низость! Мортимер, зная что у старика слабое сердце, разработал сценарий чудовищного спектакля. Стэплтон натравил собаку. И Мортимер же, засвидетельствовав смерть, поставил в этом преступлении точку.

– Возможно, всё так и было, – кивнул Холмс. – Ведь Мортимер является для приходов Гримпен, Торсли и Хай-Бэрроу не только сельским врачом, но и медицинским чиновником, осуществляющим также функции санитарного врача. Никто не усомнился в его заключении. Но к чему излишний драматизм? Помнится, Мортимер говорил о том, что сэр Чарльз привез весьма ценные материалы из Южной Африки, и они провели немало приятных вечеров, обсуждая сравнительную анатомию бушменов и готтентотов. Вы задумывались над тем, что это были за материалы? Я во время своего пребывания в Баскервиль-холле полюбопытствовал заглянуть в библиотеку. Там на стенах висело несколько неплохих фотографий и зарисовок африканских аборигенов. Но не эти картинки интересовали Мортимера. Сэр Чарльз привез из Африки большую коллекцию скелетов и черепов – эти трофеи хранились за стеклом в одном из шкафов. Возможно и сейчас там пылятся, если их не забрал Мортимер. Уверяю вас, дела сэра Чарльза в Африке были связаны не только с куплей-продажей ценных бумаг. Ему приходилось сражаться и убивать. И, наверное, не во всех переделках у него оставались чистыми руки и совесть. Полагаю, он, добывая свой миллион фунтов, совершил много такого, о чём горько жалеют в старости, на пороге высшего суда. Поэтому, вспомнив о родовом проклятии он и ждал той же кары, что постигла его необузданного предка Хьюго.

– Вы хотите сказать, что сэр Чарльз был наказан поделом, за какие-то свои прежние злодеяния, и это оправдывает убийц?

– Нет, конечно. Убийц это нисколько не оправдывает. Но это объясняет суеверный страх сэра Чарльза.

– Постойте, но если Мортимер — сообщник Стэплтона, то зачем он пришел к нам? Зачем было рисковать и приглашать сыщиков, чтобы они расследовали твоё же преступление? Неужели Мортимер надеялся одурачить самого Шерлока Холмса?

Холмс рассмеялся и, вытряхнув пепел из трубки, принялся забивать её вновь.

– И тем не менее, ему какое-то время удавалось дурачить меня. Когда Мортимер к нам приехал, я обратил внимание на то, что он чего-то чертовски боится. Просидеть час в ожидании, и уйти позабыв трость! А потом, когда он излагал суть дела, у него руки дрожали, а глаза бегали, как у пойманного с поличным воришки. Нет, Мортимер не убийца. Он человек амбициозный, безнравственный, изворотливый. Но у него просто духу не хватит, чтобы убить. Я тоже не мог понять, что заставило его решиться на участие в убийстве и почему вдруг он к нам приехал. Последним звеном в цепочке рассуждений стало завещание сэра Чарльза. Мортимер, при всех его странностях, обладает счастливой способностью нравиться людям. Он пришелся по душе сэру Чарльзу. Не смотря на большую разницу в возрасте и общественном положении, быстро стал близким другом старого баронета, и тот назначил Мортимера своим душеприказчиком. Даже завещал изрядную сумму – тысячу фунтов. Со слов Мортимера выходило, что он, вроде бы, знал о наследнике, но…

Холмс снова принялся раскуривать свою трубку. Наконец он вольготно откинулся на спинку кресла и, выпустив изо рта аккуратное дымное колечко, продолжил:

– Но подробно расспросив чету Бэрриморов, кучера, соседей, а также наведя справки в адвокатской конторе, заведовавшей делами Баскервилей, я выяснил, что про Генри ни в Баскервиль-холле ни в окрестностях не знал никто, кроме самого сэра Чарльза. Про наследника знали лондонские адвокаты сэра Чарльза, которые и отыскали Генри. Таким образом, и Стэплтон, и Мортимер были уверены, что между наследством в почти миллион фунтов и Стэплтоном стоит только сэр Чарльз. Выяснив это, я понял мотив преступления. В нашу первую встречу Мортимер лгал, чтобы выгородить себя. И эта ложь, не являясь серьезным доказательством для суда, тем не менее изобличает его причастность к убийству. Согласитесь, знай он о том, что наследство перейдет к молодому племяннику, преступление сразу лишилось бы мотива.

– Хорошо, – я закурил новую сигарету. – Но если Стэплтон рассчитывал получить всё наследство, как сын младшего брата Баскервиля, Роджера, то на какую выгоду надеялся Мортимер?

– Вероятно, Стэплтон пообещал ему крупную сумму за помощь и дальнейшее молчание. После того, как сэр Чарльз скончался, негодяи, видимо, уже потирали руки. Однако, распечатав конверт с завещанием и огласив последнюю волю сэра Чарльза, наш доктор был сильно разочарован. Скорее всего, Мортимер потребовал от Стэплтона оплаты своего содействия в преступлении, хотя бы частичной. Теперь он мог шантажировать Стэплтона, а тому нечем было заплатить. Да он, вероятнее всего, и не собирался расплачиваться. Стэплтон – хладнокровный убийца. Он мог пригрозить, что просто пристрелит Мортимера или утопит его в болоте. И Мортимер осознал, в какую скверную историю он угодил. Теперь речь шла уже не о получении доли наследства, а о спасении собственной шкуры. Стэплтон, тем временем, решил идти до конца и устранить сэра Генри, потребовав содействия в этом от доктора Мортимера.

– И вы хотите сказать, что совершив одно убийство, Мортимер вдруг, терзаемый муками совести, решил не допустить другого? И это при том, что сэр Чарльз считал его другом, радушно принимал в своем доме и помогал деньгами, а сэр Генри был для него человеком незнакомым, совершенно посторонним!

Холмс взглянул на меня с легким сожалением.

– Дорогой Уотсон, я столько времени уделил описанию морального облика нашего доктора, а вы все ещё пытаетесь обосновывать его поступки, исходя из морали приличного человека. О какой дружбе, о какой признательности за благодеяния может идти речь? Убить старика было легко. Мортимеру для этого не требовалось делать ничего особенного. Просто не раскрывать инкогнито Стэплтона перед сэром Чарльзом, дать несколько дельных советов, подстегнуть страх старого баронета перед древней легендой… Я уверен, что он не осмелился даже подтолкнуть сэра Чарльза к могиле при помощи каких-нибудь специальных препаратов. Мортимер не сделал ничего такого, что могло бы рассматриваться в суде, как состав преступления.

– А теперь нужно было убить молодого, здорового, видимо, не суеверного человека. – Я вскочил, не в силах боле усидеть в кресле, и зашагал по комнате. – Мне понятен ход ваших мыслей, Холмс. Мортимер обратился к вам не потому, что боялся за жизнь сэра Генри. Он боялся за собственную жизнь, и надеялся что ваше появление в Баскервиль-холле спугнет Стэплтона. Или же Мортимер надеялся выставить своего сообщника как убийцу, а самому остаться в стороне.

Я выбросил в пепельницу выкуренную сигарету, и налил себе из графина воды. У меня в горле пересохло от волнения. Многие неясности этого дела, наконец-то вставали на свои места.

– Вот теперь вы рассуждаете здраво, мой друг. Но это была очень рискованная игра, а Мортимер – трус. Придя к нам он вдруг обнаруживает, что мы почти всё про него знаем по одной только трости. Он страшно испугался, однако отступать было уже некуда.

Дверь гостиной распахнулась и в комнату вошла миссис Хадсон.

– Боже, как накурено! – Она подошла к окну и подняла раму. – Доктор Уотсон, скажите хоть вы ему, что чрезмерное курение вредит здоровью… Хотя, судя по пепельнице, вы тоже немало дымили. Может, я лучше вам кофе сварю?

– Да, пожалуй. Будьте так любезны, – рассеяно ответил Холмс.

– Боже мой! – Внезапно осенило меня. – Ведь Мортимер прожил в Гримпене дольше сэра Чарльза и Стэплтона. Он пять лет изучал стоянки первобытных людей и несомненно выучил все приметы Гримпенской трясины. Это Мортимер показал Степолтону путь к островку – там ведь есть неолитическое поселение и доктор, наверняка, бывал там! А останки Снуппи на острове? Как бы сумел спаниель Мортимера один пробраться в сердце трясины? И, главное, зачем? Никто из нас не поинтересовался, где был Мортимер в ночь смерти сэра Чарльза и в ночь смерти Стэплтона.

– Браво, друг мой, – заулыбался Холмс.– Вы делаете успехи.

Миссис Хадсон сокрушенно покачала головой и вышла из комнаты, неслышно притворив за собой дверь.

– Обратившись к нам, Мортимер обеспечил себе алиби и защиту, – Холмс поморщился. – Случись с ним что-нибудь во время расследования, и преступник не ушел бы от наказания. Стэплтон это понимал. Теперь у Мортимера оставалась надежда шантажом сорвать деньги со Стэплтона и, в то же время, остаться непричастным к убийству. У нас не было против Мортимера никаких прямых улик. Нет их, кстати, и сейчас.

– Постойте, Холмс! Как же так? Зная всё это, вы отпустили сэра Генри в кругосветное путешествие с этим негодяем, с доктором Мортимером?!

– Смерть сэра Генри не принесла бы Мортимеру никакой пользы. Как личный врач и друг, Мортимер получал от Генри постоянный доход. А немалую часть времени в кругосветном путешествии, которое оплачивал, естественно, сэр Генри, доктор посвятил своей страсти к антропологии вообще и карниологии в частности.

Дверь гостиной открылась, и миссис Хадсон внесла поднос с кофейником, молочником и двумя фарфоровыми чашками.

– Ваш кофе, господа. – Она строго глянула на дымящего трубкой Холмса. Тот закашлялся и принялся вытряхивать в пепельницу ещё не догоревший табак.

Расставив кофейник, молочник и чашечки на столе, миссис Хадсон забрала поднос и направилась к выходу. В дверях она обернулась:

– Я сейчас пойду в бакалейную лавку. Не забудьте закрыть окно, когда воздух в комнате станет почище.

Когда внизу хлопнула входная дверь, я с улыбкой повернулся к Холмсу.

– У вас очень милая домохозяйка, не правда ли?

Мои слова заставили Холмса, задумчиво глядевшего на закрытую дверь прихожей, встрепенуться. Он сурово глянул на меня и принялся разливать кофе в чашки.

– Мой дорогой Уотсон, к тому, что в данный момент беспокоит меня больше всего, это не имеет ни малейшего отношения.

– Не согласен, друг мой. Женщины имеют отношение ко всему на свете.

– Даже к доктору Мортимеру, как выяснилось! – Холмс рассмеялся. – Неужели вам не интересно, почему его встревожила возобновившаяся связь сэра Генри с Бэрил?

– Ничего удивительного. Богатый постоянный пациент – это находка для практикующего врача. Мортимер надеялся лечить молодого баронета ото всех болезней, явных и вымышленных, до конца своих дней. А Бэрил слишком много знает о сообщнике своего погибшего мужа и наверняка попытается удалить его от сэра Генри.

– Вы конечно правы, доктор Уотсон. Кому как не вам знать повадки домашних врачей. Но боюсь, что Мортимер имеет основания опасаться не только за свой кошелек, но и за жизнь сэра Генри. – Холмс вдохнул кофейный аромат и принялся пить из чашечки мелкими глотками.

– Право, Холмс, это ваше предвзятое отношение к слабому полу…

– Почему же предвзятое? По крайней мере в случае с Бэрил такое отношение основывается на ряде фактов и на всестороннем их осмыслении. В своем рассказе вы описали Бэрил как невинную жертву, в то время как она была сообщницей Стэплтона, весьма расчетливой и неглупой.

Признаться, это утверждение возмутило меня до глубины души:

– Докажите!

– С удовольствием, мой друг. Бэрил Гарсия и Джек, тогда еще Баскервиль, поженились в Коста-Рике. Уверяю вас, Уотсон, казенные деньги они тратили вместе. Но затем произошло нечто для меня удивительное. Обвиненный в растрате Джек Баскервиль бежал в Англию, а Бэрил, избалованная красавица, привыкшая к роскошной жизни, вместо того, чтобы расстаться с опозоренным мужем, бежит вместе с ним. Из привычной ей тропической страны – в царство холода, дождей и туманов. Бэрил не бросила мужа и после краха школы, когда он растратили всё свое состояние и вынужден был снова сменить фамилию. Она даже согласилась назваться его сестрой, чтобы надежнее замести следы. Всё это свидетельствует о том, что она любила этого человека. Возможно в такой любви есть что-то нездоровое – тут я не берусь судить. Я сыщик, а не специалист по нежным чувствам. Но в любом случае Бэрил не могла не знать, что её муж преступник.

Я вскипел от возмущения.

– Холмс! Это просто невозможно. Вы ко всем женщинам относитесь предвзято. Всё перечисленное вами никак не доказывает вины Бэрил в истории с собакой.

– Стэплтон каждый день отлучался на болота кормить собаку. Неужели у неё ни разу за эти три месяца не возникало вопросов о том, куда он ходит и кому носит еду? Он держал собаку на острове, а вешки на тропинке, ведущей на остров, они ставили вместе. Это сказала нам сама Бэрил.

– Получается, она не могла не знать и про обстоятельства убийства сэра Чарльза… Именно поэтому она поспешила предупредить сэра Генри!

– Итак, Уотсон, перед нами уже не невинная овечка, а соучастница убийства. – Холмс довольно улыбнулся и снова отпил кофе. – Рассуждаем дальше. Вы считаете, что Бэрил поехала в Лондон вместе с Джеком Стэплтоном?

– Но вы же сами сказали…

– А теперь я думаю, что она оставалась в Мэррипит-хаусе. Стэплтон сам мог написать сэру Генри анонимное письмо, а присутствие Бэрил в Лондоне могло ему только помешать.

– Но зачем тогда он писал «если вам дорога жизнь, держитесь подальше от торфяных болот»? Он что же, предостерегал от самого себя?

– Это обычная психология, Уотсон. – Холмс зябко повел плечами и, оглядевшись, заметил у себя за спиной открытое окно. – Я абсолютно уверен, что большинство мужчин, получив такой «совет», нарочно отправятся навстречу опасности. – Он с шумом опустил раму и обернулся ко мне. – Неужели вам проще поверить, что Бэрил готова была предать мужа, с которым она прошла через огонь и воду, ради того, чтобы спасти чужого человека?

– Но она полюбила сэра Генри!

– Вы не перестаете меня поражать, Уотсон. В то время она даже не знала, как он выглядит! Помните, как она приняла вас за сэра Генри?

– Но… Я ничего не понимаю. Если она не хотела предотвратить преступление, зачем было предостерегать…

– Это Стэплтон её научил, для того чтобы создать соответствующую атмосферу. Мортимер, Стэплтон и Бэрил создавали вокруг сэра Генри атмосферу безысходности и страха, как прежде вокруг сэра Чарльза. Но потом кое-что изменилось. Сэр Генри влюбился в Бэрил, как мальчишка. Это вовсе не входило в планы Стэплтона, иначе он не устраивал бы сцен ревности. А после объяснения на болотах, которое вы, дорогой Уотсон, имели возможность наблюдать, было, видимо, еще одно объяснение – между Джеком Стэплтоном и Бэрил. Возможно именно тогда появились синяки на её руках и рубец от плетки на шее. Но если бы она захотела избавиться от деспотичного мужа, то могла бы сбежать в Баскервиль-холл и все рассказать сэру Генри, или вам. Ведь Стэплтон не держал её взаперти.

– Она просто не решалась этого сделать. Ведь она всего лишь слабая женщина.

– Возможно, вы правы, Уотсон. Но в последний день, когда сэр Генри пришел в Меррипит-хаус, Берилл вышла к гостю…

– Когда я подкрался к их дому, то не увидел её!

– И всё же, она сыграла свою роль в этом спектакле. Я спрашивал у сэра Генри, как бы между прочим, выходила к ним во время его последнего визита Бэрил или нет. Оказалось, что, да, спускалась, но не надолго. Когда мужчины после ужина устроились у камина, чтобы выкурить по сигаре, она отправилась спать. Собака была в этот момент уже в сарае, и Бэрил не могла об этом не знать, однако она не предупредила сэра Генри.

– Она не могла решится на это в присутствии мужа, а он, думаю, вряд ли оставлял их наедине.

– Хорошо. Следующий вопрос. Мы нашли её в кладовке, на втором этаже, крепко привязанной простынями к деревянной подпорке. Когда Стэплтон её связал?

– Само собой, после того, как ушел сэр Генри.

– И как вы думаете, мой друг, сколько времени потребуется на то, чтобы привязать женщину к столбу, если она сопротивляется?

– Она была связана очень добротно… Ну, четверть часа. Или хотя бы минут десять.

– Ожидая в засаде мы находились в полумиле от дома. Молодой Баскервиль торопился и преодолел это расстояние за пять-шесть минут. Бегущая собака могла преодолеть это расстояние за две-три минуты. Итак, когда сэр Генри ушел, у Стэплтона было не более четырех минут времени. И за это время он должен был выйти из дома, открыть сарай, запертый на замок, вывести собаку и направить её по следу. Но прежде он должен был связать Бэрил! То есть, подняться на второй этаж, привязать жену к стойке, обмотав простынями, и, к тому же, заткнуть рот кляпом. Потом спуститься вниз, дойти до сарая, открыть сарай, вывести собаку, привести к порогу дома – оттуда начинался след сэра Генри – и, наконец, пустить собаку в погоню. Все это невозможно успеть за четыре минуты.

– И какой отсюда вывод?

– А вывод такой, что Бэрил, когда её связывали, не сопротивлялась, а возможно и помогала Джеку. Мало того, я подозреваю, что Бэрил была связана в более-менее спокойной обстановке. И это происходило в то время, когда сэр Генри был у них в доме. Значит Берилл не сопротивлялась! А если бы Стэплтон оглушил жену, то ему удобнее было бы оставить её связанной на кровати или на полу. Приматывать бесчувственного человека простынями к вертикальному столбу очень неудобно. Итак, сам собой напрашивается вывод, что Стэплтон стремился эффектно выставить свою жену невинной жертвой — на всякий случай. Вы, Уотсон, как и инспектор Лестрейд, всецело попались на эту наживку. Я всегда подозревал за этой дамой двойную игру, но лишь через пару дней, проанализировав все факты, осознал, как нас всех обманули. Берил и Стэплтон, видимо, пришли к соглашению. В случае неудачи он подготовил себе путь к побегу, а она должна была разыграть роль жертвы деспота-мужа и навести нас на ложный след. Пока мы дожидались утра, чтобы пробраться на остров, Стэплтон мог сбежать одному ему известными тропами.

– Вы уверены, что Стэплтон жив?

– Вовсе нет. Я просто не знаю наверняка, жив он или умер. Но тот ботинок, который я нашел на болоте, не является доказательством смерти негодяя, как бы я этого ни желал. Стэплтон мог выбросить ботинок в трясину для отвода глаз. Зачем ему было возвращаться на остров, где он, якобы держал всё необходимое для побега? Гораздо удобнее хранить саквояж дома. Надо было прочесать местность, а мы ждали, пока туман сойдет с Гимпенской трясины! Они провела нас, как маленьких детей, Уотсон!

– Итак, Стэплтон жив.

– В ту ночь был такой туман… Есть вероятность, что он всё же утонул на болотах. Но даже если он жив, то пока не проявил себя. Я бы на его месте уехал из Англии. Что ему здесь делать? Наследства ему теперь не видать в любом случае. А вот на виселицу он отправится точно, стоит ему только попасть в руки полиции.

– В таком случае сэру Генри ничего не грозит.

– Я тоже так думал, друг мой. Но известие о готовящейся женитьбе сэра Генри и Бэрил заставило меня в этом усомниться.

– Тогда вы должны предупредить сэра Генри!

– У меня нет бесспорных доказательств вины Бэрил, друг мой, а мои рассуждения едва ли будут приняты влюбленным сэром Генри. Нам остается надеяться и следить, как будут развиваться события.

Развитие событий последовало уже на следующий день. С утра я никак не мог сосредоточиться на приёме посетителей, всё время возвращаясь в мыслях к делам двухгодичной давности, прокручивая их так и эдак. Вероятно, подсознательно я пытался найти брешь в логических построениях Холмса. Не выдержав, я отменил прием и после обеда отправился на Бейкер-стрит. Уже на лестнице я услышал громкие голоса, причем происходило что-то неслыханное – Холмс кричал на клиента:

– Нет, нет и нет! Я не возьмусь за это дело, тем более ради вас!

Я взбежал по лестнице, распахнул дверь в гостиную и остолбенел. Холмс, раскрасневшийся, с гневно сверкающими глазами, мерил комнату широкими шагами, а у камина замер не кто иной, как Мортимер. Доктор представлял собой поистине жалкое зрелище – волосы всклокочены, под глазами круги, взгляд блуждает, как у безумца, руки заломлены в отчаянном жесте мольбы.

– Мистер Холмс, умоляю вас, поверьте мне! Стэплтон жив, он следит за мной, за сэром Генри… Этой свадьбы нельзя допустить, понимаете, нельзя! Бэрил выйдет за сэра Генри замуж, потом убьет его, получит наследство, и сбежит к Стэплтону!

– Вы сошли с ума… – Только сейчас Холмс заметил меня. – Уотсон, вы как всегда кстати. Дайте ему успокоительного.

Прошло по меньшей мере четверть часа, пока нам совместными усилиями удалось усадить Мортимера в кресло и влить в него настойку валерьянки, любезно принесенную миссис Хадсон. Тем временем Холмс немного остыл и, усевшись в любимое кресло, заговорил менее раздраженным тоном:

– Вы хоть понимаете, о чём меня просите? Может вы хотите, чтобы я всё рассказал сэру Генри? Или вы рассчитываете, что раскрыв ему глаза на Бэрил, я смогу умолчать о вашей роли в этом деле?

На Мортимера было жалко смотреть. Он поник в кресле, закрыл лицо руками и отчаянно разрыдался. Холмс сурово продолжал:

– Если сэр Генри действительно любит Бэрил, он не поверит ни единому моему слову, равно как и вашему.

– Но Стэплтон… – всхлипнул Мортимер.

– Что Стэплтон?! – рявкнул Холмс, снова вскакивая на ноги. – Прекратите истерику, доктор Мортимер! У вас нет никаких доказательств, что он жив и вернулся в Гримпен. Мало ли чей силуэт вы могли увидеть на холме. Двести ярдов – это слишком большое расстояние, чтобы разглядеть лицо человека. И мало ли кто мог оставить свежие следы на этом злосчастном острове? Это ваши расшалившиеся нервы и нечистая совесть населяют болота призраками. И у вас еще хватило совести приползти ко мне за помощью!

– Но вы должны… – Мортимер вытер лицо платком и покачиваясь, встал. – Вы должны приехать в Баскервиль-холл. Тем более, что сэр Генри приглашает вас с доктором Уотсоном на свадьбу.

– Передайте нашу благодарность сэру Генри, – с саркастической усмешкой поклонился Холмс. – До свадьбы, как я понял, ещё больше недели. Не вижу причин прямо сейчас бросать все дела и сломя голову мчаться в Девоншир, ловить вашего призрака. Всего доброго, доктор Мортимер, не смею вас больше задерживать. И не забудьте вашу трость.

Мортимер перевел затравленный взгляд с Холмса на меня, но я отвел глаза.

– Моя смерть, и смерть сэра Генри будут на вашей совести, мистер Холмс, – с усталой безнадежностью произнес Мортимер. Забрав шляпу и трость, он, неуверенной походкой, как пьяный, покинул гостиную. Когда внизу хлопнула дверь, Холмс кинулся к окну и буквально прилип к стеклу.

– Вы думаете, за ним следят? – Я выглянул в окно из-за плеча Холмса.

– Он пытался меня в этом уверить, но я никого не замечаю.

– Мы действительно приглашены на свадьбу?

– Да, узнав, что доктор Мортимер собрался ехать в Лондон, сэр Генри передал с ним приглашение. Признаться, мне чертовски не хочется туда ехать.

– А если Мортимер прав, и Стэплтон жив?

Холмс пожал плечами:

– И что прикажете делать, Уотсон? Я не нянька сэру Генри. Он взрослый вменяемый человек и сам способен отвечать за свои поступки. Впрочем, я ещё вчера дал телеграмму Бэрримору, чтобы он немедленно известил меня, если в Баскервиль-холле или его окрестностях случится что-то необычное.

Я понимал нежелание Холмса защищать Мортимера. У меня самого этот человек, после всего, что я о нем узнал, вызывал чувство гадливости. Другое дело – сэр Генри. За него я начал не на шутку волноваться, и мне решительно не нравилась предстоящая свадьба. Все эти раздумья привели к тому, что две ночи подряд меня мучили кошмары. А утром третьего дня, едва я поднялся, запыхавшийся посыльный принес мне записку от Холмса.

«Дорогой Уотсон, как можно скорее приезжайте на Бейкер-стрит. Захватите всё необходимое в дорогу и свой револьвер. Игра началась». Прочитав послание я, так быстро, как только мог, собрался в дорогу. Надо было ещё забежать к соседу – такому же практикующему врачу, как и я. Мы с ним частенько подменяли друг друга, если в этом возникала нужда. Мэри принесла мой дорожный саквояж, и я, тайком от жены, положил в него револьвер.

– Ты даже не позавтракал, Джон.

– Дело срочное. Поем по дороге. Скорее всего, меня не будет несколько дней. Я пришлю телеграмму.

– Береги себя, дорогой. – Мэри прижалась ко мне, нежно поцеловав в щеку. – Будь осторожен!

Минуту мы стояли обнявшись, и я в который раз возблагодарил Бога, пославшего мне такую понимающую и любящую жену. Уже садясь в кэб я обернулся и увидел её силуэт в окне. Махнув на прощание рукой, я приказал кэбмену гнать вовсю. Хотя Холмс не написал, зачем и куда мы уезжаем, я не сомневался – что-то произошло в Баскервиль-холле.

На Бэйкер-стрит дверь мне открыла миссис Хадсон. У неё был расстроенный вид и мокрые глаза. На мой встревоженный вопрос, что случилось, она только махнула рукой:

– Ах, доктор, рано утром ему принесли какую-то телеграмму и как только он её прочитал, тут же совершенно переменился. С ним невозможно нормально разговаривать… – Миссис Хадсон всхлипнула и убежала на кухню.

Я поторопился подняться наверх и застал Холмса одетым по дорожному. Его вместительный саквояж стоял у двери, рядом на стуле лежали трость и два свернутых пледа. Осень в Англии — не лучшее время для путешествий.

– Что-то случилось с сэром Генри? – Едва поздоровавшись, задал я мучивший меня всю дорогу вопрос.

– Пока ещё нет. – Холмс нервным движением достал из кармана смятую телеграмму и протянул мне: – Принесли рано утром, от Бэрримора.

Начав читать, я не поверил своим глазам.

– «Вчера вечером доктор Мортимер найден мертвым на болоте»… Боже мой, Холмс, что это значит?

– Это значит, что мы немедленно едем в Баскервиль-холл, дорогой друг. Надеюсь, успеем на утренний экспресс.

Только тут я понял причину его дурного настроения.

– Холмс, вы не должны винить себя в его смерти. Кто же знал…

– Я! – гневно вскричал Холмс. – Я должен был это предвидеть. Но мне захотелось отомстить Мортимеру за его прошлый обман, за его попытку манипулировать мной! Я виноват в его смерти и теперь найти его убийцу для меня – дело чести.

– Но почему вы уверены, что он был убит? Возможно, это несчастный случай.

Холмс мрачно покачал головой, торопливо укладывая в саквояж револьвер, коробку с гримом и парики.

– Я уверен, Мортимера настиг тот, кого он так боялся… Где же миссис Хадсон? Я ведь просил приготовить нам на дорогу сэндвичи!

– Миссис Хадсон плачет на кухне, – сухо ответил я. – Вы её чем-то сильно обидели.

– Я обидел? – удивился Холмс. – Эти женщины вечно всё преувеличивают!

Он нервно покусал губы, вздохнул и спустился по лестнице вниз. Хлопнула дверь кухни. Несмотря на серьезность ожидавшего нас дела, я все же не удержался от улыбки. Однажды дав слово Холмсу, я ни в одном из своих опубликованных рассказов не касался его частной жизни. У моих читателей сложилось мнение о миссис Хадсон, как о почтенной даме в летах, тогда как на самом деле она была всего на четыре года старше Шерлока. Для моего друга его квартирная хозяйка стала на всю жизнь единственной любимой женщиной, и более того – другом и помощником в распутывании многих деликатных дел. Они не были официально женаты, и, признаюсь, вначале я считал, что Холмс поступает бесчестно, не узаконив своих отношений с любящей его женщиной. Но со временем я сумел оценить всю глубину их непростых отношений и даже позавидовал другу, которому посчастливилось встретить эту уникальную женщину, принявшую его таким, какой он есть, и согласившуюся на жизнь, полную ожидания и тревог. Если бы Холмс женился, он тем самым подверг бы любимую опасности, и сам бы стал уязвимым. В качестве жены известного детектива миссис Хадсон могла оказаться объектом для мести или шантажа со стороны множества врагов Холмса. Именно поэтому в своих рассказах я тщательно старался не допустить даже намеков на истинные отношения, связывавшие моего друга с его квартирной хозяйкой. В этих же записках я посмел коснуться запретной темы исключительно потому, что не предполагаю их публикации до смерти всех действующих лиц.

Вскоре внизу снова хлопнула дверь и мой друг вихрем ворвался в гостиную с двумя объемными свертками в руках.

– Не устаю повторять, что эмоции вредят здравому рассудку! – Он попытался уложить аппетитно пахнущие свертки в свой, и без того переполненный, саквояж, но, чертыхнувшись, вынул их обратно. – Возьмите это, Уотсон, иначе нашему завтраку грозит быть расплющенным. Здесь хватит на четверых, так что придется вам постараться.

Через пять минут мы уже мчались в кэбе на Паддингтонский вокзал, откуда ближайшим поездом нам предстояло добраться до Кумб-Трейси, а оттуда на коляске доехать до Баскервиль-холла. На полном ходу наш кэб нырнул под навес съезда вдоль бокового фасада вокзала, и вскоре мы высадились на платформе, успев за пять минут до отправления.