Вавилонские птицы

Попугай прилетел на заре с моря.

Птица проделала долгий путь, и очень устала. Поэтому, когда морская гладь, долго-долго тянувшаяся под серыми крыльями, сменилась мельканием черепичных крыш – попугай спланировал на первую же печную трубу.

Довольно долго он отдыхал, раскрывая и вновь складывая крылья. Серое оперение под головой попугая топорщилось пышным воротником – и в нём виднелись яркие ленты, охватывающие шею. С одной из лент свисала расписная эмалевая подвеска.

Наконец внимание птицы привлекла кормушка на коньке крыши, полная семян и орехов. Оголодавший попугай спорхнул с трубы и принялся радостно клевать корм. И не заметил маленькую тень, возникшую из-за дымохода… А спустя миг – завопил и забил крыльями, когда на него упала сеть.

*

Рики-Хорёк радостно сбежал по лестнице, топоча грязными пятками по ступенькам. Под мышкой он держал спеленатого попугая с завязанным клювом.

– Рикардо! – сердито окликнула его с кухоньки чумазая сестра, хлопочущая у очага. – Куда опять? А обед?

– Оставь на вечер!

– О, Санта-Марина! Этот мальчишка однажды сломает-таки себе шею!..

Последние слова донеслись Рики в спину: он уже выскользнул из дома. Пробежал грязными закоулками, перескакивая через лужи помоев – и выскочил на улочку, запруженную народом.

Картахена шумела и бурлила. Толпа текла по раскалённому солнцем ущелью улицы. Мелькали камзолы и платья, шитьё и кружева, цветастые наряды мавританских гостей и лохмотья нищих. Орали мулы, тянущие гружёные повозки. А над улицей с щебетом и криками носились взад-вперёд птицы – скворцы, вороны, яркие попугаи – разнося чьи-то послания.

По пути Рики наткнулся на книгу – процессию монахов-рекурендов, связанных одной верёвкой вокруг талий и важно бредущих куда-то. Впереди в толпе блеснули шлемы и пики гардов; не желая попасться на глаза страже, Рики юркнул в сторону, проскочил меж колёс ползущей телеги с навозом, проскользнул узким переулком, и вот уже выбежал на Калле Сан-Диего.

…Птичий Рынок оглушал. Торговцы и птицы вопили наперебой, стараясь перекричать друг друга.

– Попугаи! Лучшие попугаи!

– Скворцы! Поют, встречают гостей, сообщают дамам признанья в любви!

– Купите выводок попугаев, сеньора! Знают наизусть святой катехизис Господень!

– Кощунник! Учить птиц святому слову!..

– Вороны, вороны! Будят поутру, каркают точное время, стерегут дом от воров!

– Охотничьи соколы, сеньор! Незаменимы, если хотите, чтобы письмо вашего врага не достигло цели, хе-хе!..

Рики пробрался сквозь сутолоку на задворки Рынка. К сарайчику старого Якоба, заставленному клетками в потёках белого помёта.

– А-а, милый мальчик! – щербато улыбнулся Якоб, горбатый марран с седыми, сальными пейсами и повязкой через глаз. – И что за подарочек ты сегодня имеешь для старика?

– Да вот, чьё-то письмецо поймал! – усмехнулся Рики, протянув попугая. – Видать, сурьёзная пташка: глянь, какая цацка!

Якоб сунул линзу в глаз, рассмотрел шнурки и ленточки на шее попугая, свисающую с них эмалевую подвеску – с замком в три башни и львом. Рики в гербах разбирался плохо; да и незачем ему было. Малолетний птицелов перехватывал чужие письма. А уж с кого перекупщик стребует выкуп, или кому перепродаст птицу – это уже не его дело. Меньше знаешь, целей шкура!

Старый марран сипло выдохнул. Глаз его расширился, так, что линза выпала.

– О, это очень хорошая птичка, – сдавленно проговорил он. – Очень-очень! Настолько, что ты заслужил целых десять… нет, пятнадцать мараведи! Держи, хороший мальчик.

Мимолётное сомнение, не продешевил ли он, тут же сменилось в душе Рики восторгом. Пятнадцать мараведи! Зажав монеты в грязной ладони, Рики бросился прочь, даже не попрощавшись. И не видел, как старик, покачивая головой, взял попугая за ноги и понёс в сарай.

В лохматой голове мальчишки теснились вдохновенные планы. От складного ножа до новой юбки сестре… Однако ноги сами понесли его в харчевню Крепыша Пьетро. Толстяк, собравшийся было гаркнуть на оборванца, подавился словами, как только на стойке звякнуло серебро.

Рики взял себе кувшин неразбавленного вина. Он пил кружка за кружкой, всё больше хмелея – ещё и от восторга за свою удачу… И не рассчитал сил. Когда за оконцем зардел закат, а кувшин опустел наполовину, в голове у паренька зашумело; и он сам не заметил, как принялся бормотать под нос. Сперва тихо, потом всё громче.

– А п-почём мне знать! – вещал Рики. – Замок, лев… Вон, у г-герцога на флаге тоже замки да львы, д-да ещё и короны! Может, то самому г-герцогу письмецо! – расхрабрился он. – Эх, п-продешевил… Хик!

Рики не заметил, как двое оборванцев за соседним столом переглянулись и куда-то скрылись. А чуть погодя к мальчишке подсел господин в чёрном плаще, и добродушно предложил его угостить. Да не вином, а граппой!

Питьё обожгло Рики глотку, он задохся – но сеньор похлопал его по спине, затем по плечу; и паренёк нашёл силы гордо улыбнуться сквозь слёзы. Он доказал, что взрослый!

И вскоре Рики уже взахлёб рассказывал всё старшему товарищу, сам не понимая, что говорит. Сеньор улыбался в усы и кивал. Когда стемнело, и зажгли светильники, господин по-дружески помог Рики выйти из-за стола – ноги уже не держали парнишку. И вдвоём они вышли в сумрачный переулок за харчевней…

С той ночи никто в Картахене больше не видел ни Рики-Хорька. Ни его сестру: та извелась за вечер от тревоги за брата, и ночью, когда на крыльце раздались шаги, бросилась к двери – но отшатнулась, узрев на пороге господина в чёрном плаще… Ни старого скупщика птиц Якоба: сарай его поутру нашли пустым и разгромленным, все клетки были отворены, и ветерок катал по полу перья…

Да никто их особо и не искал.

*

Гато проснулся, когда солнечный свет из окна упал ему на лицо. Потянулся в кровати, зевнул. Прошлая ночь выдалась успешной. Сегодня поутру донья Эрмоза не досчиталась своего ожерелья, знаменитого среди всех модниц Картахены. Наверняка, весь город ещё долго будет судачить, куда оно пропало из охраняемого особняка на Калле-Реал!..

Мужчина ухмыльнулся. Потом вспомнил, что вчера уснул за книгой, и повернулся на бок. На кресле у кровати дремала молоденькая монашка-рекуренда, подперев щёку кулачком. Видать, так и задремала, когда наниматель уснул, не дослушав. Рекуренды славились не только безупречной памятью, но и безукоризненной обязательностью: это входило в их устав.

Гато бросил на колени девушке монету. Монашка поморгала, пробудившись; взгляд её быстро стал осмысленным.

– …Весьма доволен остался король словами славной графини, – ровно заговорила она, продолжая с того момента, на котором задремал слушатель. – «Неповинный да не попросит прощения. Велики добродетели ваши, вовек их не перечислить, мне же не хватит слов, чтобы отблагодарить вас за то, чем вам обязан. Однако, любезная и достославная графиня, дайте же мне то оружие, что я у вас просил». Сей же час велела графиня принести другое оружие, покрытое синей парчой…

Гато умылся над тазом, побрился, натянул штаны и рубаху, принесённые хмурым слугой Хозе; и всё это не переставая слушать. Кинжал на пояс, перевязь с метательными ножами – на грудь, плащ – на плечи… Когда монашка закончила главу, Гато жестом остановил её.

– Мне пора, – сказал он, отсчитав ещё пару монет. – Спасибо. Ты придёшь вечером?

– Увы, сегодня мы с сёстрами читаем нашу книгу в «Бычьей Голове». Если сеньору угодно знать, что было дальше, можете прийти после вечерни.

– Хорошо. И скажи, – Гато вдруг стало интересно. – Как это возможно, то, что умеете вы?

Монашка остановилась на пороге.

– Помнить наизусть тысячи слов? – переспросила она, обернувшись. Улыбнулась, и улыбка её показалась Гато безрадостной.

– Очень просто, сеньор. Если ты с рождения не просто учишься этому в монастыре, но не знаешь другой жизни кроме этой. Живёшь только ради того, чтобы хранить Живое Слово…

…До «Бычьей Головы» на закате Гато, увы, не дошёл. На Калле Макарена его догнали два плечистых типа с такими рожами, что рука сама скользнула под плащ.

– Сеньор Мигуэль? – вполголоса спросил один, поравнявшись с ним и зашагав рядом. Пальцы Гато сомкнулись на рукояти кинжала. В Картахене было немного тех, кто знал его по имени – и он лично уменьшил их число, отправив пару-тройку на тот свет…

– Не извольте беспокоиться, сеньор, – осклабился второй. – Наш хозяин имеет к вам деловой разговор!

– Какой хозяин?

Громила сказал, и рука Гато выпустила кинжал. Даже вздумай он пырнуть обоих и кинуться бежать, это ничего бы не изменило. Нигде в Картахене, да и во всём Мурсийском герцогстве – а может, даже в соседних странах вроде Валенсии или Руссильонского графства – он не сумел бы укрыться от Ксавьера Пинто!

*

«Королевский Рог» превосходил «Бычью Голову», как облачённый в багрец кардинал – монаха с кружкой для подаяния. Здесь была даже сцена для актёров и музыкантов. Сейчас на ней стоял рекуренд и вполголоса (народ за столами не шумел, внимая) декламировал стихи:

Как верно сказал Аристотель, в живое созданье
С рождения вложено свыше два главных желанья:
Продлить и свой век, и свой род, — отыскать пропитанье
И особью женского пола достичь обладанья.
Великий философ сказал нам про эти две цели,
Кому же его опровергнуть велите — не мне ли?..

Зал трактира поверху опоясывала галерея с резными перильцами. И на ней, за столом в полумраке, Гато уже ждали.

– А, сеньор Гато! Присаживайтесь!

Ксавьер радушно улыбался гостю. Тощий старик с жидкими, седыми кудрями из-под шапочки. Одет в среброшитый мавританский халат, на носу стёклышки… Совсем не похожий на человека, державшего в костлявых пальцах половину картахенской преступности.

Помимо двух мордастых телохранителей, позади стула Ксавьера, как тень, стоял молоденький, конопатый монашек с испуганным взглядом. Гато не припоминал такого щегла в свите старикана. Впрочем, доселе он мало встречался с Ксавьером Пинто – и предпочёл бы не видеться больше никогда!

…Огонь не смирится, пока не сожжет все дотла,
Когда ж спадет пламя, то жар сохраняет зола;
Так страсть жжет людей, и противу грозящего зла
Нельзя устоять: нас природа на грех обрекла.
Я грешник, как все: удавалось красоткам столкнуть
Меня со стези добродетели — бью себя в грудь;
Но должно, пройдя испытания, вникнуть в их суть:
Дурное с хорошим сличить и избрать правый путь!..

– На мой стариковский вкус, излишне вульгарно, – поджал губы Ксавьер, взглянув через перила. – А вам по вкусу, друг мой?

– Мне Руис всегда казался приторным ханжой, – сдержанно ответил Гато. – Грешишь, так не вздыхай о том… Впрочем, думаю, вы позвали меня не о поэзии говорить?

– Умён, да вдобавок практичен! – хихикнул старик. – Теперь видите, брат Хуан, что я в нём не ошибся?

Монашек дёргано кивнул. Гато поднял бровь. Надо же, как имя монаха совпало с именем поэта…

– Итак, сеньор Гато. Мне нужно, чтобы вы украли для меня послание.

– Я не птицелов, – возразил Гато.

– Вот именно: не перехватили, а украли из дома. Послание уже кое-кто присвоил – и оно должно стать моим. Для такой работы мне нужен лучший вор Картахены. Нужен… Мигуэль Барраска.

Гато тихо, досадливо вздохнул. То, что Ксавьер знал его настоящее имя, обрубало мосты за его спиной.

– Что за письмо?

– Серый попугай жако. Вот его метки, – Ксавьер показал лист пергамента с зарисованными цветами лент и шнуров, а также гербом.

– Замок и лев… – пригляделся Гато. – Кастилия и Леон?

– Именно.

– И кто же послал письмо? Насколько мне известно, это королевство распалось более двух десятилетий назад!

По глазам Ксавьера Гато прочёл колебание, и отрицательно покачал головой:

– О, нет, сеньор Пинто. Если вы решились нанять меня, то вам известны мои условия. Я всегда исполняю заказ – в обмен на честность нанимателя. Не нужно пытаться солгать мне, или что-то утаить.

– Достойный принцип. Что ж… Вы слышали когда-нибудь о Кристобале Колоне?

– Краем уха, – припомнил Гато. – Какой-то жулик. В начале Вавилона уплыл за океан, вроде как искать путь в Индию, да там и утонул.

– Близко к тому… Колон служил Изабелле Кастильской. Он клялся ей, что найдёт морской путь к землям пряностей. Уже грянул Вавилон, страна расползалась по швам – это могло её удержать… В 1492 году Anno Domini Колон отплыл из Палос де ла Фронтеры на запад. На трёх кораблях: «Санта-Марии», «Пинте» и «Санта-Кларе»…

Гато молча ждал.

– А вот теперь то, о чём почти никто не знает, – серьёзно сказал старик. – Колон вернулся живым. Он не достиг Индии, но открыл новые земли за океаном. Привёз оттуда невиданные плоды… И золото.

– Ого, – Гато постарался сдержать удивление. – И это осталось без королевского внимания?

– В том и дело, что нет! Спустя два года Колон вновь отплыл за моря – адмиралом во главе флотилии из более чем двадцати кораблей! На них были солдаты, рудознатцы, кузнецы, зодчие. Пушки и порох… Всё, чтобы основать форпост королевства в заморских землях.

– И не вернулся?

– На сей раз, уже нет. Как вы понимаете, такого удара корона не вынесла: провальная экспедиция стала последним ножом в сердце королевства Кастилии и Леона.

– Погодите. Значит, это было добрых тридцать лет назад?

– Да. Но на попугае, что я разыскиваю – метки птицы с «Санта-Клары», флагмана Колона. Вы понимаете? – мутные стариковские глаза блеснули молодой, жадной страстью.

– Попугай может быть весточкой от Колона, где бы он ни был. Возможно, адмирал вернулся! Вы понимаете, какую гору золотых эскудо сулит такое знание? Раздобудьте мне его, сеньор Гато, и я клянусь, вам никогда в жизни больше не придётся браться за кинжал и отмычку ради пропитания!

– И у кого… – Гато почувствовал знакомую дрожь азарта. Дело обещало быть неожиданно интересным. – У кого же он сейчас?

– За тем я и нанял вас… У Родриго эль Торо.

Вор тихо, но с чувством выбранился. Эль Торо держал в лапах ту вторую половину картахенского дна, которая не принадлежала Ксавьеру. И про него поговаривали, что сеньор Родриго превзошёл старика Пинто в изощрённой жестокости – а уж это было непросто!

*

Почтовый двор Картахены был полон света, шума и перьев. Попугаи всех мастей, вороны, скворцы, грачи и иные говорящие птицы влетали и залетали в широкие окна, кружили под потолком, галдели на жёрдочках. В воздухе стоял птичий гомон, плавали пёрышки и пух.

Птичники карабкались по лестницам, ловили или выпускали птиц, ставили условные метки в свитках. Мимо пронесли на доклад важного попугая, алого с чёрным. Не иначе, письмецо какого-нибудь дворянина.

– Позвольте узнать, сеньор Мигуэль, зачем мы тут? – Хуан деликатно стёр каплю помёта с плеча.

– Зови меня Гато! – буркнул вор. Ему было больше интересно, зачем тут Хуан. Старик Ксавьер настоял, чтобы монах сопровождал его, включив это в условия договора. – Хотя лучше вообще никак не зови… Поговорить кое с кем надо!

Беседа со знакомым птичником не отняла много времени. Гато и Хуан вышли во двор, где ржали кони – гонцы в разноцветных накидках седлали скакунов, готовясь помчаться в разные концы страны – и зашагали прочь.

– Попугай мог сбиться с пути и прилететь не туда, – на ходу говорил Гато. – Птичник сказал, такое возможно, если птица давно не видела этих мест.

– Значит, он вправду мог быть на корабле Колона! – взволновался Хуан. – И прилетел в Картахену вместо Фронтеры!

– Такое не исключено. Серые жако живут лет по пятьдесят. Но если так, то я ума не приложу…

Тут мимо протащили кричащего парня. Темнокожий, губастый, пёстро одетый: явный мориск. Руками он прижимал к груди… стопку пергаментных листов, сшитую по корню. При виде неё Гато замер, будто споткнувшись.

Старая книга. «Мёртвое Слово».

Хуан зашептал молитву, а Гато невольно перекрестился. Больше от вида людей, тащивших мориска: на них были чёрные куртки с нашитыми белыми крестами. Альгвасилы Святой Инквизиции.

– Послушайте! – отчаянно орал мориск. – Клянусь, я хотел лишь предупредить святых отцов!..

– Иди, иди. А то будешь рассказывать им свои сказки в пыточных подвалах!

– Сеньоры! Эта книга хранилась у моего дорогого покойного деда! Он клялся, что в ней записана история!.. О древнем плавании северных варваров-норманнов на закат, за край света! О неведомых землях! Дед чудом спас её! Я надеялся, что в святой церкви кто-нибудь сумеет!.. поймёт!

– Пшёл, собака! Благодари милость кардинала Мартинеза, что нынче тебя ждёт только лишь изгнание из страны, а не костёр! В отличие от твоего проклятого писания!

Книга выскользнула у мориска из рук и упала наземь. Один из альгвасилов с маху наколол её на пику, брезгуя касаться руками, и понёс дальше над головой. Мориск скорбно вскрикнул, но получил затрещину и умолк.

Монах и вор изумлённо переглянулись. Гато в этом почудилось предзнаменование, но зловещее или победное – он не мог знать…

*

Хуан и Гато сели за стол на веранде харчевни. Вор заказал себе андалузские колбаски, монах – грибы с чесноком и оливки. Какое-то время оба ели в молчании, перебирая в головах мысли, каждый свои.

– Скажи, брат Хуан, – не удержался, наконец, Гато. – Ты сам видал когда-нибудь… Мёртвое Слово?

Монах настороженно оглянулся, будто ища за плечом альгвасила, и кивнул.

– Только не говори никому. Однажды. Ещё послушником… Зашёл в часовню, а там на аналое лежал свиток. Я и подсмотрел!

– И как это было?

– Пергамент, а на нём какие-то значки рядами. С виду простые, но если разглядывать, кажется, что они… оживают. Меняются, ползут по листу, как насекомые! Я испугался, и убежал из часовни; на этом и всё.

– Мёртвое Слово оживает, – усмехнулся вор.

– Не смейся над карой Господней, брат мой, – строго возразил Хуан.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Гато. – Слушай… Расскажи мне лучше про эту кару! Почему всё стало… так?

– Почему для нас умерли записанные слова? – уточнил монах. – Почему книги, заученные с прошлого столетия, хранят в головах монахи-рекуренды? Почему вместо писем на пергаменте у нас теперь говорящие птицы, повторяющие людскую речь?

– Всё это, да! От попов, кроме проповедей, сроду ничего не дождёшься.

– Ну, что ж, – монах напустил на себя важный вид. – Ты же знаешь, брат, что мы живём после падения Второго Вавилона?

Гато пожал плечами.

– Вот. А как пал Вавилон Первый?

– Вроде как это было в баснословные времена. Люди затеяли строить башню до небес. Господь прогневался на них за гордыню, и разделил их на разные языки. Случилось это… творение толпы, или вроде того!

– Верно. И пал Вавилон великий с его бесконечным днём… Но за века люди обратили язык в оружие и жезл власти. Языками они сшили воедино великие страны, которые возмечтали властвовать над миром… И тогда Господь, разгневанный, ниспослал вторую кару. И по всему известному нам миру люди утратили способность понимать написанное! Не в единый миг, иначе всё было бы совсем ужасно – на протяжении поколения… И всё равно, это сокрушило мир.

– Прямо так? Я слышал от отца, до бедствия большинство людей не знали этой… «грамоты» – и ничего, жили ведь!

– Но без неё оказалось немыслимо накопление и сохранение знаний! – возразил Хуан. – А значит, и развитие… Погляди сам. Недавно в нашем монастыре умер почтенный брат Винченцо, знавший семнадцатую часть «Поэмы о Сиде». Учеником его был брат Люциан: но он сорвался с лесов, штукатуря стену, и убился насмерть… Сколько пройдёт времени, пока разошлют птиц, пока найдут в других монастырях братьев, что знают сии стихи, обучат новых монахов? И всё это время прекрасная книга будет неполна, и не сможет звучать ни в чертогах знати, ни перед простонародьем! Как рассказать историю, если из неё вырван кусок?

Гато смолчал.

– И ещё, без письменного слова невозможны стали великие империи. Они распались на малые страны, вроде нашего Мурсийского герцогства. Многократно усложнилась навигация – поэтому теперь корабли ходят лишь каботажем, в виду берега…

– И никто ничего не придумал взамен?

– Пробовали. Счастье, что Господь не отнял у нас понимания цифр и счёта. Пытались заменить буквы… ну, эти значки, сочетаниями цифр. Но это вело лишь к тому, что делавшие так – очень быстро забывали и счёт. И тогда папа Пий III издал буллу, окончательно проклинавшую мёртвое слово. Её огласили нунции во всех землях под рукой Церкви.

– И запылали костры из книг…

– Увы. Благодарение Святой Церкви, что она спасла и сберегла знание – обучая монахов-рекурендов. Которые сохранили Слово Живое, великое множество священных и мирских книг, в памяти и в речи!

Гато покивал. На его взгляд, вышло очень удобно; и прежде всего, для Церкви, сосредоточившей власть над всей поэзией и прозой в своих руках. Немудрено, что церковники запретили и прокляли попытки изобрести письменность заново… Но вор не стал делиться крамольными мыслями.

– Это тяжело?

– Есть разные… способы тренировки памяти, – Хуан слегка поморщился, как от старой боли. – Не все приятны, но все действенны. В монастырях вечный шум, знаешь ли: братья-монахи денно и нощно твердят заученное, чтобы не забыть…

– И тебя, как я понимаю, послали со мной не просто так?

Неожиданный вопрос сбил монаха с толку. Он растерянно заморгал, и его взгляд сказал Гато обо всём.

– Ты что-то знаешь об этой птичке, да?

Хуан сглотнул.

– Его имя, – тихо сказал он. – Даже не спрашивай, как оно мне досталось…

Гато кивнул. Он знал: многие птицы научены оглашать заученное послание, только услышав свою кличку. Что ж, паренёк полезней, чем казался поначалу!

– К слову, Гато…

– А?

– Ты упомянул своего отца. Могу я спросить, отчего ты не желаешь, чтобы тебя звали по имени?

– Не можешь, – нахмурившись, отрезал вор.

– О, не сочти за нахальство. Просто ты производишь впечатление образованного человека, хоть и пытаешься это скрывать. И я слыхал, что в Картахене Барраска – богатая и знатная фами…

Нож, которым Гато резал колбаски, со стуком вонзился в столешницу. Хуан осёкся и захлопал глазами.

– Брат Хуан, – негромко, но проникновенно сказал Гато. – При всей твоей дивной памяти, для тебя же будет лучше, если ты забудешь моё имя. Понял меня?

– Х-хорошо.

– Вот и славно.

Гато заплатил за двоих. Когда Хуан попрощался и зашаркал сандалиями прочь по улице, Гато выждал – и неслышно направился за ним. Тихим шагом, от угла до угла.

Довольно скоро на губах вора появилась усмешка. Монах свернул на улицу Башмачников, прямо к весёлому дому мамаши Лурдеш. Взойдя по ступенькам, он стукнул в дверь кольцом. Укрывшись за телегой, Гато смотрел, как дверь отворилась и на пороге появилась чернокудрая девица в красной юбке. Монах о чём-то с ней заговорил – издалека было не расслышать… но легко вообразить.

Так-так, ухмыльнулся Гато. А херувимчик наш вовсе не так свят, как хочет показаться! Что ж, тем хуже для него. Гато не любил работать с незнакомцами; и, если паренёк приставлен за ним шпионить – лучше иметь ключик от его грязной тайны…

*

Картахена раскинулась в ночи узором синих теней и лунных бликов на черепичных крышах. Далеко, на посеребрённой луной морской глади, чернел голый лес мачт с зарифленными парусами. Купол церкви Сан-Дженнаро темнел проломом, как пробитый череп – след недавнего пожара…

На одной из крыш отворилось чердачное оконце. Гато ловко вылез на кровлю с мотком верёвки на плече. Следом, дрожа, неловко выбрался брат Хуан.

– Ты же не заставишь меня следовать за тобой? – выдавил он, боязливо косясь в сторону края крыши. – Я… я боюсь высоты!

– И не собирался, – хмыкнул вор. – Ты здесь чтобы следить за верёвкой. Она не должна оборваться.

Встав на краю крыши, Гато окинул взглядом особняк Родриго эль Торо, лежащий через улицу. Высокая каменная ограда в железных пиках – не перелезть… И не нужно. Зря тщеславный сеньор Родриго изукрасил свою крышу таким количеством статуй!

Сняв со спины самострел, Гато привязал верёвку к короткой стреле с многолапым крюком вместо наконечника; взвёл, прицелился и выстрелил. Стрела унеслась в сторону крыши, и там за что-то зацепилась. Вор подёргал, потянул всем телом – держится крепко…

– Жди тут! – велел он, накрепко привязывая верёвку к каменным перильцам вокруг крыши. Хуан нервно кивнул.

Гато повис на верёвке – и ловко, как заморская обезьяна, полез по ней. Над пустой улочкой, над острыми пиками (желудок поджался), над двором… Оказавшись наконец на крыше, вор перевёл дух, и бесшумным шагом устремился по черепице в поисках лаза.

Таковой нашёлся довольно скоро: деревянный люк в крыше пристройки. Подобравшись к краю крыши, Гато осторожно выглянул. Внизу блеснули в лунном свете острия пик. Двое стражей караулили дверь.

Так. Люк в крыше, несомненно, для птиц: не для ночных же гостей-воришек! А пристройка – птичня сеньора эль Торо… Ну, и зачем бы приставлять стражу к птицам?

Конечно же, если на птичне содержится особо ценное письмецо.

Гато попытался просунуть нож в щель люка. Разумеется, изнутри тот оказался закрыт на засов, а не на крючок. Неодолимая преграда… Если ты не Гато!

Вор снял с пояса гибкую, мелкозубую пилку не толще девичьей ленты. Вжик-вжик… По счастью, засов оказался деревянным. Спустя добрых полчаса трудов, перепилив его, Гато утёр лоб и бережно приоткрыл люк.

Под ним оказалась высокая, тёмная комната. Впрочем, очень скоро раздались грузные шаги. Дверь отворилась, по стенам качнулись отсветы – в птичню вошёл человек с фонарём. Толстый, лысый, кривоногий… Лампа озарила обвислую, злую рожу с глазами навыкате. Сеньор Родриго, лопни его селезёнка!

Приникнув глазом к щели, Гато разглядел ажурную клетку с попугаем на подставке. Серый с красным хвостом жако, всё как говорил Ксавьер… Родриго остановился перед птицей и некоторое время сверлил её взором исподлобья.

– Рикардо, – низким голосом проговорил, наконец, бандитский король. Попугай промолчал.

– Пепито!

Никакого ответа.

– Чико! – Эль Торо в раздражении заходил взад-вперёд. – Альфонсо! Карлос! Чёрт, как же тебя звать, глупый ты комок перьев?.. Поппио! Гвидо!

Затаив дыхание, Гато ждал. Наконец, устав наугад выкрикивать имена, Родриго гневно фыркнул, подхватил лампу и вышел. А спустя минуту люк в потолке открылся – и свесилась до пола верёвка.

Гато соскользнул вниз. Снял с пояса отмычки, запустил в замок клетки. Попугай завозился, захлопал крыльями, но вор уже ловко просунул руки внутрь. Миг – и клюв пташки стянут ремешком.

Взяв клетку за кольцо, Гато по привычке огляделся: не найдётся ли ещё чего, что плохо лежит… И вздрогнул, когда на него из темноты блеснули бусинки глаз. Сторожевой ворон на жёрдочке встопорщил перья и разинул клюв:

– Кар-р! Вор-р! Вор-р!

Дверь грохнула о стену. В птичню, тесня друг друга, ворвались стражи с пиками… Гато уронил на пол клетку и выхватил из кармашков перевязи два метательных ножа. Миг – и один страж схватился за раненую ногу, а второй дико заорал, вскинув руки к рассечённому лицу.

С клеткой за спиной, Гато схватился за верёвку и полез наверх. Ему оставался всего какой-то пас до люка, когда внизу раздался яростный рёв – и верёвка вдруг натянулась в руках.

– Стой! – проревел зычный голос. – Стой, cabeza de mierda!

Гато вывернул шею, оглянувшись. Проклятье! Эль Торо карабкался по верёвке следом, рыча и выкатив глаза жутко белевшие в лунном свете.

Отчаянным рывком Гато схватился за край люка. И вытянул себя на крышу – за миг до того, как верёвка лопнула. Родриго внизу дико завопил, и почти сразу вопль оборвался смачным ударом, от которого хрустнули доски пола.

Вор подбежал к краю крыши. Особняк внизу просыпался – слышались крики, лязг железа… Гато огляделся, и вдруг в глаза ему бросились частые огни. По улице текла цепочка людей с факелами и алебардами: Гато разглядел белые кресты на одеждах альгвасилов. Блики пламени плясали на оружии и шлемах.

– Именем герцога! – раздался окрик со стороны ворот. – Родриго эль Торо, вы обвиняетесь в присвоении собственности короны! Отворите! – и сразу за тем раздались удары в воротные створы.

Гато не стал размышлять: нельзя было упустить подарок судьбы! Сейчас всем в особняке станет не до него…

Обратный путь показался пыткой. Клетка оттягивала спину, проклятый попугай бился внутри и хлопал крыльями. В самом конце Гато почувствовал, что вот-вот сорвётся – но перегнувшийся через перила Хуан схватил его за шиворот, будто надеясь удержать. И вор всё-таки дотянул до кровли. Перевалился через перила и упал на колени, тяжело дыша.

– Брат Миг… Гато! – тормошил его монах. – Что это, во имя Господа? Они за нами?

– Уф, нет, вряд ли, – отдышавшись, выдавил вор. – Скорей, кто-то из прислуги сдал Родриго страже! Ну, теперь всем тут будет не до нас.

– Это… он? – Хуан едва ли не с благоговением указал на клетку. Попугай скакал внутри, цепляясь за прутья лапами и вертя головой.

– А ты сомневался? Ну, всё: теперь мы тихо, спокойно уберёмся отсю…

Вор осёкся, когда внизу, за краем крыши блеснули отсветы факелов.

– Именем герцога! – взревел чей-то голос: и тут же затрещала под ударами дверь дома.

– Mierda! – резко переменившись в лице, Гато поднялся на ноги. То ли кто-то заметил его, лезущего по верёвке, то ли у альгвасилов был приказ обыскивать прилегающие дома… – Планы меняются: бежим!

Он схватил Хуана за рукав, и они припустили по крыше: Гато уверенным и умелым бегом, Хуан – спотыкаясь и поскальзываясь.

Первый, узкий переулочек монах и вор просто перепрыгнули с крыши на крышу. Второй перешли по заботливо уложенным мосткам из досок – Гато всегда заботился о путях отступления. Попугай бесновался в клетке за спиной, метался туда-сюда и сбивал равновесие, так, что вор чуть не оступился. Хуан перешёл мостик, зажмурившись и дрожа – и Гато ударом ноги сбросил доски вниз.

Они одолели гребень очередной крыши, и вдруг перед ними разверзся широкий проулок. Дальше в сумраке круглился высветленный луной, закопченный купол Сан-Дженнаро. Гато обернулся: позади в переулке мелькнули отсветы огней, послышались окрики и брань.

– Хуан, надо прыгать! Там нас никто не будет искать, укроемся в развалинах!

– Нет! – монах замотал головой и попятился. – Я не смогу!

«На кой мне сдался этот недоумок», раздражённо подумал Гато. Но, если монах попадётся в лапы альгвасилов – то может сдать его…

– Не бойся, брат Хуан, – вор крепко взял монаха за руку. – Я с тобой: давай вместе, с разбегу!

– Н-нет!..

– Ты справишься, чёрт побери! Вспомни своих святых, они в пасть ко львам без страха шли! – Гато отступил на шаг для прыжка. – Давай же!

– Dios mio!..

Они разбежались и прыгнули, колотя ногами в воздухе. Подошвы их ударились о кровлю. Хуан оказался у самого края, вскрикнул и чуть не сорвался – но Гато успел схватиться свободной рукой за каменную химеру на уступе; и, сцепив зубы, удержал обоих.

– О боже, – выдохнул монах. – Ты… ты спас меня!

– Да, да, сочтёмся, – бросил Гато, озираясь. Нет ли погони?

Хуан тоже оглянулся. Бросил взгляд на вора, потом на попугая в клетке. Лицо его странно дрогнуло, хоть Гато и не мог этого видеть.

– Брат Мигуэль… Прости меня.

– Да ладно, с кем не бывает! – Гато уже искал взглядом, где можно спуститься на землю. – Главное, оба живы, и…

– Нет. П-прости!

Гато краем глаза уловил, как шатнулась тень монаха на куполе церкви. И рывком обернулся – как раз в тот миг, когда Хуан схватил его за одежду и замахнулся кинжалом. Глаза у монаха были безумные и пустые, словно оловянные.

Вскрикнув, вор извернулся и перехватил руку Хуана. Сцепившись в захвате, они сделали несколько судорожных шагов по своду… и вдруг Гато не ощутил под ногой опоры. И оба с криком полетели в пролом купола, в зияющую черноту.

*

Гато очнулся от боли. Шевельнулся, попытался вздохнуть – и чуть не взвыл. Похоже, сломал рёбра… Дьявол, и нога не слушается: будто бревно, налитое тупой болью!

Он лежал на каменном полу, и кругом вздымались почерневшие, закопченные своды. Нутро сгоревшей церкви… Пересилив боль, Гато приподнялся – и только тут понял, что остался жив лишь потому, что упал на Хуана.

Монаху оставалось совсем недолго. В полутьме он был бледен, дышал мелко и с хрипом, выпучив глаза и глядя вверх, на светлеющее небо в проломе купола.

– Carajo, – прохрипел Гато. – Какого пса?

– П-прости… – сипло выдавил Хуан. В груди его что-то булькало. – Моя сес… тра. Она ш… ш…

– Шлюха? – сообразил вор. – У мамаши Лурдеш?

– Д-да… Ксавьер обещал мне… если я… он её отп-пустит…

– Maldito imbecil! – простонал Гато. – Ты о чём думал?! Верить Ксавьеру всё равно, что самому дьяволу!

Хуан всхлипнул, глаза его блеснули слезами. Гато тяжело, с усилием огляделся… и вдруг увидел лежащую рядом клетку. Смятую, с открывшейся от удара о пол дверцей.

Попугай никуда не делся. Он сидел на уступе, чистя перья клювом – уже без ремешка: наверно, стянул лапой.

– Имя! – очнувшись, выдохнул Гато. Монах, по всему видно, кончался. Глаза его помутнели, на губах вспенилась кровь. – Имя, брат! – вор затряс Хуана за плечи. – Скажи!

– Кх… Э… эс…

– Да скажи ты, мать твою! – взвыл Гато, нимало не беспокоясь, что его могут услышать снаружи альгвасилы.

– Эс-пе… ранца! – на последнем издыхании просипел Хуан: и умолк навсегда. Гато не сразу осознал; а когда понял – бережно опустил стынущее тело монаха на камни пола.

Не веря до конца, вор поднял взгляд к проклятой птице. Та с интересом уставилась на него сверху.

– Эсперанца! – хрипло позвал Гато. Убереги, Господи, если Хуан в предсмертном забытьи назвал имя сестры… Но попугай встрепенулся и щёлкнул клювом.

– Кр-ра! – выговорил он, и у Гато подпрыгнуло сердце в груди. – Крристобаль Колон – кор-ролю! Мой государ-рь!..

…Кристобаль Колон тяжело сошёл в свою каюту и упал на стул. Долго сидел он, уронив седую голову на руки – старый, изможденный, загорелый дочерна человек. Потом, наконец, взглянул в раскрытое окно, за которым расстилалась солнечная морская гладь; перевёл взор на серого попугая, привязанного за лапу к жёрдочке.

Колон остался один на «Санта Кларе». Последние члены команды лежали вповалку на палубе и в кубрике, с посиневшими, раздутыми лицами. Яд, который Колон подмешал в пищу и питьё, не знал пощады. Яд, раздобытый им у жрецов в проклятых, обманчивых западных землях. Тех, которые «Санта Клара» покинула больше месяца назад, устремляясь на восток. Домой…

Адмирал знал, что никогда не увидит дома, никогда не вернётся. Не должен вернуться.

Наконец, решившись, Колон поднялся. Снял попугая с жёрдочки и поднёс к лицу.

– Кристобаль Колон – королю, – хрипло заговорил он, глядя в глаза птицы. – Мой государь! Извещаю, что я повторно достиг неведомых земель за океаном. И…

Он замолчал. Как было вкратце рассказать о земле бескрайних лесов и краснолицых людей, жестоких, как дьяволы? О руинах империй, построенных на крови и черепах, которые застали испанцы? Тамошний люд управлялся сатанинскими жрецами, а вместо письмен у них были картинки на стенах – но и их не минула кара Господня: и когда жрецы утратили знание грамоты, рухнула их кровавая власть…

И ещё об одной империи. Той, что называла себя Тауантин-Суйу и разрасталась с заката. Устоявшей и неслыханно окрепшей, ибо их грамота была основана не на буквах и не на картинках. Империи, чьи дороги рассекали материк, чьи города сияли белым камнем, чьи лекари ведали тайны духа и тела. Империи, неслыханно богатой золотом…

И, наконец, о самом страшном. О том, как его соратники, ослеплённые блеском золота, предали родину и веру – и склонились перед владыкой Вайна-Капаком. О том, как лукавый царь заинтересовался железными клинками, пушками, кораблями… И, особенно, морским путём на восход. В Испанию.

Колон встряхнул головой, и решительно заговорил. Закончив послание, он подошёл к окну, взмахнул рукой – и попугай, захлопав крыльями, вылетел наружу.

Адмирал проводил его взглядом. Долетит ли до родины?.. Санта Мария, пусть будет так!

…Взойдя на палубу с горящим факелом в руке, Колон сощурил подслеповатые глаза на закат. И ему почудилось, будто там, вдали, он различил точки на морской глади. Паруса. Яркие, варварски разукрашенные паруса.

Колон скрипнул зубами, вспомнив, как охотно император Вайна-Капак отпустил его. Ещё и улыбался, хитрый дьявол… Конечно же, он уже тогда планировал послать за «Санта Кларой» свои корабли.

Тяжело вздохнув, адмирал прошептал молитву – и швырнул трещащий факел на палубу.

Он не укажет им пути домой.

Попугай закончил и умолк. Гато не сразу опомнился; помотал головой, придя в себя.

– Нет, – пробормотал он. – Но… как же… Не может быть!

Но это было. Секрет, который хранил попугай, потряс и оглушил вора. Всё, чем он жил до этого, вдруг показалось смехотворно мелким.

Всё, чем все они жили; Гато, Хуан, старый подонок Ксавьер, бычара эль Торо. Влачили свои ничтожные жизни, жрали, спали, гонялись за попугаем и златом, норовили прирезать друг друга. А всё это время там, на западе… оттуда, из-за океана…

Нет! Гато ударил себя ладонью по лицу, прогоняя нежданную жуть, взявшую было за сердце.

– Нельзя… – пробормотал он. – Нужно, чтобы узнали… Герцог… Хоть кто-нибудь!

Превозмогая боль, вор нашарил рядом обгорелую деревяшку. Поднялся на ноги, опираясь на неё, как на костыль. Отдышался, сделал шаг, потом другой… Больно. Но нужно идти.

Внутри ёкнул, дёрнулся привычный трусливый зверёк. Тот, который вечно побуждал отвернуться, пройти мимо, забиться в нору и затаиться – это всё не для него, пускай они там сами всё порешают, или сдохнут… Гато стиснул зубы, стараясь унять страх.

Он не крыса, нет. Он – Гато, уличный кот. В первый и, быть может, в последний раз в жизни он почувствовал, что должен не прятаться в нору, а идти на свет. Туда, где понемногу наливался рассветной серостью высокий проём двери.

Надо идти. Никто больше не знает тайны Колона, никто не предупредит… Никто, кроме него.

У самого лица вора вдруг хлопнули крылья – и Эсперанца села прямо на плечо. Вор покосился на птицу, и усмехнулся. И с попугаем на плече, волоча ногу, захромал к проёму двери. Только бы дойти!.. Кровь бухала в его ушах от боли и натуги, как барабаны…

…барабаны, что грохочут в ночи на палубах.

Корабли растянулись клином по серебристой морской глади. Они идут строем – под надутыми парусами с угловатыми орлами, цаплями, солнцами. Разевают пасти резные ягуары и змеи на штевнях: жутко зияют жерла пушек на палубах. Суетятся фигурки на снастях. И страшный человек в стальном панцире, ягуаровом плаще и медном шлеме, стоящий на носу головного корабля, вглядывается в горизонт, перебирая в пальцах нити с узелками. Ухмылка искажает шрамы на его лице: он зычно выкрикивает приказ – и ритм барабанов меняется, разнося его всем кораблям…

Армада идёт на восход.

*

– …А что же было потом? – осмелилась спросить девочка. – Неужели Гато так и не дошёл? Не донёс весть?

Дети собрались в кучку. Белокожие, смуглые, краснолицые, все в одинаковых школьных пончо. Они смотрели на экспонат за стеклом: скелет попугая, оправленный в золото, на полке книжного шкафа. Памятник сразу двум ушедшим эпохам знания, Слову Мёртвому и Слову Живому.

– Ну… – учитель улыбнулся. – Может, нет, а может, да! Это я хочу услышать от вас. К следующему занятию жду доклада на тему Первой Встречи: как вы думаете, готовы ли были Рассветные Земли к приходу Империи? И если да, то, по-вашему – какую роль сыграл в этом Гато?

Ученики загомонили, зашевелились. Многие принялись вязать узелки на цветных нитях кипу, записывая задание.

– Скажите, учитель, – подал голос Артур, въедливый отличник из Британских владений, поправив на носу очки. – Но ведь получается, что всё было зря?

– Почему?

– Ну, ведь флот всё равно достиг берегов Эсипануа, – пояснил Степан, крепкий и белобрысый мальчишка, ученик по обмену из-за границы, из северной Московии. Пальцы его неловко крутили узелок: имперская письменность кипу давалась пареньку тяжело – на его родине вместо узлов пользовались нитями цветных бус. – А потом была война…

– Было всякое, – вздохнул учитель. – И всё же, оглядываясь назад, можно сказать, что история пощадила нас, обойдясь малой кровью. Большинство народов Рассветных Земель – ныне Заморских Владений Великого Инки – сами склонились перед Империей. Ведь она принесла им сокровище, которое они утратили. Сокровище дороже золота, о котором мечтали их алчные владыки, посылавшие корабли за океан!

Учитель подошёл к окну. С четвёртого этажа музейной пирамиды город был как на ладони. Извилистые улицы, разукрашенные изразцами и мозаиками, пёстрые наборные крыши из цветной черепицы. Зеленеющие сады, купола соборов со сверкающими крестами, величественные ступенчатые пирамиды западных кварталов… В порту поднимались дымки – прибыли корабли из метрополии.

Пыхтя паром и дымя, к платформе монорельса подкатил паровик с двумя вагонами, борта которых были украшены ярким рекламным орнаментом. Ударил колокол, и на столбе с часами свесилась и закачалась цепь из кованых, раскрашенных металлических узлов-звеньев – название маршрута.

– Искусство хранить и преумножать знания, – договорил учитель. – Мы сберегли их угасавшую культуру, и приобщили к своей. В великой семье народов Империи, в которой мы процветаем ныне! Под божественным солнцем, которое светит равно всем – на востоке, на западе ли… Помните об этом; помните всегда!

На подоконник рядом, хлопнув крыльями, сел попугай. Встопорщил перья на шее, прощебетал что-то неразборчивое – и взлетел, затерявшись среди прочих птиц. Которые, как века назад, кружили над крышами и шпилями Карто-Уэна.