Вавилонский библиотекарь

Он проснулся от собственного кашля. Кашель был сухим, аккуратным, будто извинялся за то, что прервал тишину. Аарон ван Штаден сел на узкой железной кровати, поправил очки, которые сползли на кончик носа во сне, и прислушался.

Тишина была абсолютной. Не той, что бывает в библиотеках ночью, когда даже шорох страниц кажется кощунством, а другой: плотной, вязкой, как будто весь воздух выкачали из мира и оставили только оболочку.

Он проснулся от собственного кашля. Кашель был сухим, аккуратным, будто извинялся за то, что прервал тишину. Аарон ван Штаден сел на узкой железной кровати, поправил очки, которые сползли на кончик носа во сне, и прислушался.

Тишина была абсолютной. Не той, что бывает в библиотеках ночью, когда даже шорох страниц кажется кощунством, а другой: плотной, вязкой, как будто весь воздух выкачали из мира и оставили только оболочку.

Он встал. Паркет под босыми ступнями был холоден, но ровен — ни одной щепки, ни одной пылинки. Он сам выметал его вчера. Или позавчера. Время уже начало терять вес.

В кабинете Хранителя часы с маятником всё ещё шли. Маятник качался ровно, без суеты: тик — так, тик — так. Стрелки показывали 6:14. Утра или вечера — неважно. Свет в Библиотеке не подчинялся солнцу уже давно, с тех пор как исчезли окна, выходящие наружу.

Аарон надел твидовый пиджак — тот же, что носил последние тридцать семь лет, — застегнул все пуговицы, кроме верхней, как положено, и вышел в коридор.

Коридор был пуст. Разумеется, пуст. Он и раньше был пуст по утрам, но теперь пустота имела вкус. Вкус металла и старой бумаги.

Он прошёл триста двадцать семь шагов до Главного каталога. Считал автоматически. Считать шаги было частью ритуала, как дышать.

Каталожные ящики стояли на месте. Деревянные, с латунными ручками, отполированными поколениями пальцев. Он выдвинул ящик «Аа–Аз». Карточки лежали ровно, как солдаты на параде. Он провёл пальцем по краю — ни пылинки. Вчера он протирал их бархоткой, смоченной в дистиллированной воде с капелькой лавандового масла.

Всё было в порядке.

И всё-таки что-то было не так.

Он проснулся от собственного кашля. Кашель был сухим, аккуратным, будто извинялся за то, что прервал тишину. Аарон ван Штаден сел на узкой железной кровати, поправил очки, которые сползли на кончик носа во сне, и прислушался.

Тишина была абсолютной. Не той, что бывает в библиотеках ночью, когда даже шорох страниц кажется кощунством, а другой: плотной, вязкой, как будто весь воздух выкачали из мира и оставили только оболочку.

Он встал. Паркет под босыми ступнями был холоден, но ровен — ни одной щепки, ни одной пылинки. Он сам выметал его вчера. Или позавчера. Время уже начало терять вес.

В кабинете Хранителя часы с маятником всё ещё шли. Маятник качался ровно, без суеты: тик — так, тик — так. Стрелки показывали 6:14. Утра или вечера — неважно. Свет в Библиотеке не подчинялся солнцу уже давно, с тех пор как исчезли окна, выходящие наружу.

Аарон надел твидовый пиджак — тот же, что носил последние тридцать семь лет, — застегнул все пуговицы, кроме верхней, как положено, и вышел в коридор.

Коридор был пуст. Разумеется, пуст. Он и раньше был пуст по утрам, но теперь пустота имела вкус. Вкус металла и старой бумаги.

Он прошёл триста двадцать семь шагов до Главного каталога. Считал автоматически. Считать шаги было частью ритуала, как дышать.

Каталожные ящики стояли на месте. Деревянные, с латунными ручками, отполированными поколениями пальцев. Он выдвинул ящик «Аа–Аз». Карточки лежали ровно, как солдаты на параде. Он провёл пальцем по краю — ни пылинки. Вчера он протирал их бархоткой, смоченной в дистиллированной воде с капелькой лавандового масла.

Всё было в порядке.

И всё-таки что-то было не так.

Он закрыл ящик, открыл следующий — «Ба–Бз». И замер.

На верхней карточке, аккуратным почерком, которого он не знал, было написано:

«Аарон ван Штаден, 68 лет, последний.»

Чернила были чёрные, но свежие. Он почувствовал запах — лёгкий, металлический, как кровь.

Он вынул карточку. Обратная сторона была пуста.

Он положил её обратно, точно на то же место, выдвинул ящик до конца, проверил — нет ли сдвига направляющих. Направляющие были в порядке.

Тогда он сделал то, что делал всегда в случаях сомнения: пошёл заводить часы.

Маятник требовал подзавода раз в восемь дней. Сегодня был восьмой день.

Он открыл стеклянную дверцу, вставил ключ, повернул три раза — не больше и не меньше, — закрыл, прислушался. Тиканье стало чуть громче, увереннее.

Мир снова встал на место.

Он вернулся в кабинет, достал «Дневник Упорядочивания» — толстую тетрадь в тёмно-зелёном коленкоре — и записал:

«2 декабря. Температура в Главном зале 18,3 °C. Влажность 41 %. Карточка в ящике «Ба–Бз» перемещена на 0,7 мм вправо. Вернул на место. Всё остальное без изменений.»

Он поставил точку, закрыл тетрадь, поставил её точно параллельно краю стола.

Потом сел и долго смотрел на свои руки.

Руки были старые, в пигментных пятнах, с вздутыми венами. Но дрожи не было.

Дрожь началась позже.