Вдох и Выдох

Давным-давно, когда мир был еще молод и все только начиналось, появились две сестры.

Казалось, их дорога ведет куда то в Вечность, не зная конца своего пути. Их знали все. В богатых городах и бедных деревнях, в дворцовых покоях и убогих хижинах к ним относились по-разному — с радостным трепетом или с тихим ужасом, с благодарностью или со скрежетом в душе.

Одна сестра, всегда впереди, была воплощением непредсказуемости. Ее волосы были цвета весенней листвы и осеннего пламени, а в глазах плясали молнии. Она могла за минуту вознести на вершину блаженства и так же стремительно низвергнуть в пучину отчаяния. Другая, что шагала следом в тихом, неизменном спокойствии, была ее полной противоположностью. Ее темные одежды не колыхал ветер, а взгляд был глубоким и ясным, как ночное небо. Она не суетилась, не торопилась, но всегда приходила вовремя.

Они редко говорили вслух, их диалоги велись в ином, недоступном простым смертным измерении — взмахом кисти, вздохом ветра, сменой дня и ночи. Младшая, резвая, то и дело оборачивалась, что-то показывая пальцем, смеясь или плакала — ее настроение менялось быстрее, чем облака на небе. Она тянула сестру за руку, торопя, ведя ее к новым чудесам и катастрофам, которые сама же и устраивала.

Старшая лишь качала головой, и в ее бездонных глазах читалась бесконечная, терпеливая любовь. Она не спешила. Она знала, что все, к чему прикоснется ее младшая сестра, рано или поздно станет ее, старшей, заботой. И в этом не было трагедии, а лишь вечный, нерушимый порядок вещей.

Иногда младшая, устав от бешеного танца, останавливалась и прислонялась к плечу старшей. И та обнимала ее, и в этом молчаливом прикосновении был покой крепче любого сна. Они были вдохом и выдохом вселенной. И мир дышал в ритме их шагов.

И их следующий шаг привел в небольшую комнату, где воздух был густым от запахов лекарств и пыли. В сквозняке колыхалось пламя единственной свечи. Узкая кровать, а в ней — старик, чье дыхание было похоже на тонкую, рвущуюся нить.

Младшая сестра тут же подошла к изголовью. Ее пальцы, коснулись его влажного лба. Она что-то прошептала, и в миг перед его внутренним взором проплыли воспоминания: прохлада реки в детстве, вкус первой любви, тепло руки отца. Она заставляла его чувствовать, цепляться, помнить. Она нашептывала ему о заходящем за окном солнце, которое он еще может увидеть, если приподнимет голову.

А старшая сестра осталась стоять в дверях, слившись с тенями. Ее присутствие было подобно глубокому молчанию после долгого и трудного дня. Она наблюдала и ждала. Ждала, пока ее неугомонная сестра не отдаст ей все, что могла, — последние краски, последние ощущения. И в этой терпеливой готовности была странная, безмолвная милость.

А дальше их путь лежал через поле, где недавно отгремела битва. Земля дышала паром от крови, а воздух звенел от незатихающих стонов. Здесь младшая сестра металась, как раненная птица. Она падала на колени рядом с умирающим юношей, вкладывая ему в потрескавшиеся губы последний глоток воды из чужой фляги. Она шептала ему о далеком доме, о том, что его обязательно ждут, заставляя сердце биться снова и снова, выжимая из плоти каждую последнюю каплю ощущений. Она была яростной, отчаянной, почти жестокой в своем стремлении продлить миг.

А старшая сестра шла за ней по пятам. Неторопливо, бесстрастно. Ее пальцы мягко смыкали веки тех, чей бой с сестрой-непоседой был окончен. В ее прикосновении не было ничего от отчаяния младшей — лишь безмерная, всеобъемлющая завершенность. Они работали в унисон: одна выжимала из времени последние соки, другая — успокаивала.

Покинув дымящееся пеплом поле, они пришли в тихую мастерскую, где одинокий человек с горящими глазами водил резцом по мрамору. Здесь их роли переменились. Теперь старшая сестра стояла за его спиной, недвижимая и молчаливая, как сама вечность. И именно ее незримое присутствие, тень на пороге, заставляла его руку трудиться быстрее, оттачивая форму, вкладывая в холодный камень всю страсть и всю боль бытия.

А младшая в это время танцевала вокруг него, ослепляя его видениями, насылая на него бури вдохновения. Она была тем огнем, что горел в его очаге и в его груди. Она смеялась, когда он, обезумев от идеи, работал сутками, и плакала, когда он в отчаянии швырял инструмент. Она была музой и мучительницей в одном лице. И обе они знали — шедевр родится ровно в тот миг, когда сестры сойдутся у его плеча, и взгляд творца метнется от безумного огня одной к бездонному спокойствию другой.

Они вышли на пустынный холм, где старый дуб склонил свои ветви к земле. Солнце медленно скатывалось за линию горизонта. Младшая сестра, впервые за долгий день притихшая, сидела на корнях, глядя на угасающий день. Старшая стояла рядом, и ее неподвижная фигура казалась продолжением ствола.

— Иногда я так устаю, — прошептала младшая, и в ее голосе не было привычной искорки. Она смотрела на свои руки, будто вглядываясь в невидимые шрамы. — Сегодня... на том поле... Я вложила в того мальчика всю его не прожитую жизнь. Заставила его сердце биться так яростно, что оно готово было разорваться. Это так больно. Иногда я ненавижу эту боль, которую несу вместе с радостью.

Старшая сестра медленно повернула к ней голову. Ее лицо освещали последние лучи, делая его мягким и древним, как сама земля.

— Без твоей боли не было бы и его последнего утешения, — ее голос был тихим, но твердым, как камень. — Ты — праздник. Ты даришь им всё: восторг и отчаяние, любовь и потери. А я прихожу, чтобы забрать усталость, боль и страх. Ты зажигаешь свечу, а я гашу ее, когда глаза уже устали от света.

— Но они не понимают! — воскликнула младшая, и в ее глазах блеснули слезы. — Они боятся тебя! Бегут от тебя, проклинают, строят стены! А я... я обманываю их, заставляя забыть о тебе, пока ты не станешь единственной правдой.

— Они боятся не меня, — старшая сестра сделал шаг вперед, и ее темные одежды слились с наступающими сумерками. — Они боятся конца твоего пира. Но разве пир был бы так сладок, если бы длился вечно? Разве одна ночь любви была бы так прекрасна, если бы за ней не следовало утро? Ты — песня. А я — тишина между нотами. Без меня не было бы и музыки.

Она протянула руку, и младшая, после мгновения колебаний, вложила свою ладонь в ее холодную, надежную хватку.

— Мы неразлучны, маленькая, — сказала старшая, и в ее словах прозвучала бесконечная нежность. — Ты — вдох. Я — выдох. В этом ритме дышит мир. Такова суть бытия.

Они стояли так, рука в руке, две вечные странницы на фоне гаснущего неба, пока последняя узкая полоска света не уступила место звездам.

Их заметил путник, забредший на холм в поисках ночлега. Усталый, от долгой дороги, он остановился, — две женщины, столь непохожие, но соединенные чем-то большим, чем просто родство. В их присутствии его собственная усталость казалась чем-то малым и таким незначительным.

— Простите, — тихо произнес он, робко приближаясь. — Я заблудился... Но, видя вас, понимаю, что оказался в нужном месте. Ваши лица... мне кажется, я знаю их с самого рождения.

Сестры обернулись к нему. Младшая улыбнулась, и в ее улыбке была вся горечь и сладость мира. Она сделала шаг вперед, и путник почувствовал, как по его жилам разливается странное тепло, воспоминание о детстве и мечты о будущем.

Тогда взгляд путника обратился к старшей сестре. И в нем не было страха, лишь глубокая, бездонная признательность. Она встретила его взгляд, и в ее спокойных очах он увидел обещанный покой после долгого пути, тишину после шумного дня, прощение всех обид и утешение всех ран.

— Меня зовут Жизнь, произнесла младшая, — А мою сестру Смерть, и ее слова были тише шепота, но яснее любого колокола. Мы всегда вместе. И наш союз — это величайшая тайна и величайшее утешение этого мира.

Путник не нашел что ответить. Он лишь склонил голову в немом поклоне. А когда поднял, на холме никого не было. Лишь ветер качал ветви старого дуба, и в его шуме слышался ритм ровного, спокойного дыхания.