Вече.404

С каждым такое случается — продираешь глаза и думаешь: «я не должен тут быть».

Где «тут»? И почему бытие стало вдруг невыносимым? Вопрос риторический. Ни ты сам, ни кто бы то ни было ещё не спешит дать ответ. Это аксиоматически выверенный исход сиюминутных размышлений о сути мироздания. Не повезло — и всё тут.

Продираю глаза. Тело изнывает от боли. Не в каком-то конкретном месте, а сразу во всём организме пылает огонь адской, чудовищной боли, будто несколько минут назад меня били и терзали, а потом бросили на произвол.

— Кажется, очнулся... — прозвучал голос над ухом.

В нос ударила вонь. Все сточные канавы мира смежили русла и направили потоки прямо сюда, чтобы богатейшая палитра самых убойных и отвратительных запахов мигом вытащила меня из темноты забвения.

Я пришёл в себя.

Чёрт побери, я не должен тут находиться. Никто не должен — такое пробуждение и врагу не пожелаешь. А за свою жизнь я накопил большое количество недоброжелателей.

— Ты как?

Будто сквозь мутное стекло вижу лицо, вытянутое, с бородой. Оно и говорит со мной. Наблюдаю за движениями губ, как если бы стремился выудить хоть какой-нибудь смысл из этого немого представления, и спустя несколько секунд понимаю, что звук доходит до мозга с опозданием. Изображение есть — речи пока что нет.

— Ты как, спрашиваю?

Отвечаю честно:

— Херово.

Из всех вариантов реплик я по наитию выдал именно эту. Во-первых, потому что мне действительно херово. А во-вторых, потому что ничего другого я о себе не знаю.

Эта мысль молнией озарила сознание. Я не знаю, кто я. Моё прошлое, мою предысторию словно стёрли, оставив сосущую пустоту отшибленной памяти. Я не просто потерял случайные эпизоды жизни, нет, я будто возник из небытия прямо сейчас, в этот момент. И почему-то из кармического ничто меня выплеснуло, судя по застоявшемуся запаху мочи, дерьма, грязи и пота, в безвестную клоаку. С другой стороны, запах это единственное, что на данный момент настроено против меня, раз люди озадачиваются моим самочувствием.

— Крепко же тебе досталось, воевода...

Кто?

Воевода?

За спавшей с глаз мутью прямо перед собой я увидел группу людей; все сидели у подножья деревянной решётки и были одеты в наряды, что навевали воспоминания о школьных учебниках по истории Древней Руси. Героические воины, стоящие на страже славянских земель... Только теперь эти герои лежали на дне деревянной клетки, сбитые в кучу, потому что сама клетка не отличалась большим объёмом. Спустя мгновение понимаю, что моё положение ничем не лучше — я лежу на устланном соломой деревянном настиле, а ко мне жмутся чужие тела. И пол почему-то дрожит и качается.

— Долго же едем, — сказал мужик справа от меня. Тоже с бородой, лоснящейся от пота.

Едем?

От удивления повернув голову, я чуть было не высвободил содержимое желудка. К горлу поднялся ком, а на глаза накатила тьма. Собрав силы, я подавил, насколько мог, дурноту, и осмотрелся.

Мы ехали в группе из нескольких повозок, в которых тоже сидели в клетках типичные персонажи славянского фэнтези. Все с пустыми глазами и пожелтевшими лицами.

Кругом лишь выжженная пустыня и палящее солнце. И сопровождение — странные существа в рыцарском облачении. Которые не были людьми. С одной стороны, я должен был изумиться такому повороту истории, с другой — сама реакция изумления как бы удалилась на необходимую дистанцию, чтобы я воспринял её как своего рода программную команду: здесь я поражаюсь тому, что вместо человеческих всадников вижу человекоподобных ящеров, с острыми лицами (или физиономиями...), большими ядовито-жёлтыми глазами с вертикальными зрачками и длинными хвостами. И в глубине души, вероятнее всего, я был потрясён. Но на деле рассматривал ящеров с безразличием туриста в очередном музее.

— Нас кто-то сдал, — произнёс мужик напротив меня.

Логические цепочки нехотя собирались в более-менее осмысленные последовательности: нас везут в клетках ящероподобные существа; кругом солнце и зной. Мы здесь не по своей воле. Осталось только выяснить общий контекст.

В горле пересохло так, что я готов убить за глоток свежей воды. Впрочем, так скажет каждый, с кем я разделяю сейчас плен.

Точно! Скорее всего, нас пленили. Эти самые ящеры. Воевода, «крот» — элементы складывались в целостную картину. Но причём здесь я?

Скромная персона, что обнаружила себя в повествовании, точно не подходящем моим изначальным характеристикам, и как только я добирался до этого пункта, дальше сознание рисовало перед мысленным взором глухую стену из космического вакуума, потому что ничего другого, кроме банальнейшего факта самосознания, моя память выдать не могла. Я появился здесь случайно. Я не знаю, кто я. Меня зовут воеводой; меня окружают люди, которых раньше я видел только на картинках или в кино, но, вашу мать, что было-то в этом раньше!? И что такого в нём произошло, чтобы я очутился тут? И куда это раньше делось!?

Вопросы требуют ответов.

И вряд ли меня просветят эти добрые люди. Они смогут сказать, что произошло до того, как мы все очутились в этих клетках. Но как я здесь появился – это знание, смею предположить, находится за границами их понимания.

Шагающие рядом с нашей повозкой ящеры о чём-то говорили друг с другом, несколько раз оглядываясь на нас и с отвращением щуря глаза. Состоящая из шипения, щелчков и свиста, речь этих существ казалась весьма зловещей.

— Найти бы гада! — сказал мужик, сидящий слева от меня. — Я бы ему башку оторвал!

— А откуда нам знать, что не ты лазутчик? — спросил тот, кто сидел напротив.

— Я знаю, что я не предатель. Я за своих горой. Это все знают. И воевода наш знает. Да?

Я хотел было ответить, что, конечно же, знаю, но проблема заключалась в том, что я не знаю ровным счётом ничего. Ни как меня зовут. Ни кем я был раньше. Я даже не знаю, кто я сейчас. Слово «воевода» мне мало что говорит.

— Да отстань ты от него, — сказал сидящий справа. — Не видел что ли, как нашему воеводе по черепу врезали? Ему бы сейчас лекаря...

— Ребята, — произнёс я, — спасибо вам. По башке я и правда получил знатно. Да так, что забыл всё.

— Это что ты такое говоришь? — спросил тот, кто напротив меня сидел. — Как так-то?

— Наверное, амнезия...

Чёрт меня дёрнул сказать «амнезия»! Это ж всё равно что какая-нибудь колдовская хрень для них. С каких это пор в Древней Руси знают, что такое амнезия? Хотя, когда воюешь с ящерами, всё может быть.

— И правда врезали сильно. Аж не по-нашему говорить начал.

— Это потеря памяти.

Все в повозке замолчали. Видимо, слова о потери памяти заставили их серьёзно задуматься. Сидящий напротив мужик хитро смерил меня хитроватым взглядом. Хреновый из него игрок в покер. Раз у воеводы память отшибло, есть шанс перехватить место командира? Я не знаю, кто я, но характер-то остался, поэтому, кем бы ты ни был, человек с обложки древнерусской истории, а воеводой тебе не быть.

— Идан, а что последнее ты помнишь? — спросил этот мастер маскировки.

— Пытаюсь вспомнить, да вот не получается никак.

Значит, Идан. Так меня зовут. Собственное имя звучит как абсолютно чужое, далёкое, экзотическое. Ведь к имени привыкаешь с рождения, оно становится тебе родным и ты практически сливаешься с ним в едином образе личности, но сейчас «Идан» не отзывается во мне ни одним откликом. Я словно смотрю на себя со стороны, и это не типичный литературный троп, которым злоупотребляют писатели, не в состоянии описать момент, когда герой теряет сознание или погружается в глубокий сон. «Посмотреть на себя со стороны» — вполне обычное дело. Мы в любом случае остаёмся в пределах собственной индивидуальности, собственного самосознания. А здесь я правда глядел на себя со стороны. Вернее, глядел на человека по имени «Идан». Он — не я. А кто я... Скопление боли, недоумения и жажды.

— Радим, а помнишь, было также у одного из дружины Ярослава? Там тоже дубинкой по башке дали, так человек как дитя стал? Его и ходить учили заново, и с ложки есть.

— Ну, с воеводой нашим, вроде, всё не так плохо.

— Обнадёжили вы меня, — сказал я и закрыл глаза.

Наивно полагать, что, закрыв глаза, я возьму и проснусь — и получится, что это был лишь сон. Очередной штамп, очередной дешёвый трюк, чтобы запутать читателя. Запутался в итоге я сам.

— Проклятые русы! — закричал один из ящеров-конвоиров. — Убьём вас всех! Не останется на земле вашего рода поганого!

— Чтоб ты сдох, ублюдок! — заорал мужик слева от меня. — Ты отродье сатаны!

— Ты первым умрёшь, рус, — прошипел ящер. И загоготал.

— Младен, хватит, — сказал Радим. — Нечего их потчевать нашей злобой.

Ящер поскакал дальше, и разговор вернулся к теме того, что я помню.

— А сколько мы уже в пути? — спросил я.

— Да дня четыре, — ответил Младен. — Как нас разбили у речки той окаянной, так нас и везут.

— У ящеров там, наверное, погранзастава, — добавил Радим. — Сдаётся мне, не просто так они нас схватили.

— А что же? — удивился тот, кто сидел слева от Радима. — Раньше иначе было, что ли?

— Не вижу смысла в том, чтобы тащить нас за тридевять земель непонятно куда, — сказал Радим.

— Так всегда ящеры пленных брали.

— Но не в таких количествах. Только если...

— Чего?

— Если им нужны жертвы для обрядов.

Мужик слева от Радима охнул.

Для каких таких обрядов нужно так много людей, я решительно не понимал, но догадка насчёт того, что обряды явно несут насильственный и кровавый характер, теплилась где-то в глубине рассудка, и мне очень хотелось, чтобы это действительно оказалось обычным сном.

Бывают же сны, которые не отличишь от реальности? Почему-то данный принцип не работает тогда, когда должен работать.

— Тогда надо что-то придумать, чтобы выбраться отсюда, — сказал я.

— Воевода дело говорит! — поддержал Младен.

Видимо, Младен не отличался интеллектом, потому что идея того, что надо как-то вырываться из плена, роилась в мозгах каждого, кто находился в клетке.

— И куда ты побежишь, а? — спросил Радим. — Пустыня кругом, а мы не знаем, куда едем. Ты умрёшь раньше, чем доберёшься до наших.

— Да мы тут и так сдохнем, — отрезал Младен.

— Хватит спорить, — произнёс я. — Всему своё время.

Чувствовал я себя немного лучше. Боль не ушла, но я с ней смирился, отчего умственные процессы протекали быстрее. Радим был прав, бежать сейчас смысла нет. Во-первых, нас догонят. Во-вторых, даже если не догонят, окружающий ландшафт (в котором, скорее всего, водятся разнообразные виды плотоядной фауны) покончит с нами резво и шустро. Поэтому оставалось только одно — ехать и ждать, пока ситуация не прояснится.

Ящеры, что шагали рядом с нашей повозкой, продолжали трепаться о чём-то своём. Я слушал их речь, как музыку, поймав себя на мысли, что нахожусь в некоем трансе — отрешённый от положения дел, от всего материального, плыву незримым духом близ новоприобретённого тела и будто ловлю волну хаотического, безродного бытия, по прихоти которого оказался здесь. Стоящие широченной стеной вопросы вдруг повалились наземь, как стволы деревьев ложатся под ураганным ветром, и перед мной распростёр объятья недостижимый горизонт знания, что, скорее всего, раскрыл бы мне все карты, но горизонт подрагивал, точно марево в жаркий день, прямо как сейчас, когда солнце в зените, и ты не чувствуешь даже собственного сердцебиения... Чужеземная речь баюкала меня, но спать не хотелось. Я просто отпустил то, что не мог контролировать. В данный момент я был абсолютно беспомощен и бессилен. Чёрт возьми. Меня не должно здесь быть.

Все мужики молчали, погружённые в свои думы. Все крепкие, плечистые, одним словом, дружинники-богатыри, витязи, но такие жалкие — пленённые, брошенные в клетку, сродни животным. Впрочем, воины стойко переносили унижения. С виду они ничего не боялись, но всех, кажется, беспокоило то, что уготовили пленным ящеры. Я представлял себе буйные танцы вокруг гигантских костров, когда жертве вспарывают живот, вырезают сердце, съедают её плоть... Не зная, откуда в голове рождаются подобные образы, я просто фантазировал на тему собственной гибели. Это не самый катастрофичный исход. Кто знал, что я уйду из мира столь быстро. Не так легко, конечно, как в него попал, но всё же не придётся жить с интригой, а как же я тут очутился. Загадки меня нервируют. А загадка вроде истока моего бытия так вообще сносит башню и оставляет вместо неё зияющую дырень немого изумления, которое несколько мешает жить.

Во всяком случае, кое-что я узнал. Радим очень хочет стать командиром. А Младен не способен мыслить стратегически.

И меня зовут Идан. Странное имя. Оно пока что оставалось для меня только случайным набором букв, что логично, ведь узнал я его совсем недавно. Создавалось впечатление, что меня просто запихнули на место другого человека. И осталось лишь моё «Я», которое говорит, мыслит, что-то пытается сообразить, а всё остальное — это Идан. Однако предысторию, полагаю, выяснять не придётся — всё равно скоро убьют.

Не помню, когда я начал относиться к смерти с такой лёгкостью. Просветлённый потерей памяти, мой разум проникся глубинным смыслом существования — смерть это просто эпизод жизни. Она ничего не стоит, ничего не значит. Знал бы я, что для просветления достаточно полной амнезии... Конечно, это ирония. Смерть не пугала потому, что ничего в этом мире не держало меня, не привязывало к себе. Мы боимся потерять нечто дорогое, сокровенное. Из последних у меня были только ноющая боль во всём теле, пекло и невыразимая вонь.

***

На пустыню опустилась ночь, и разогретая за день земля в мгновение ока остыла, сковав наши тела ледяным дыханием беззвёздной тьмы. Ящеры начали весело улюлюкать и кричать. Хор сотен чешуйчатых пастей слился в ужасающий вой, несущийся над песками неприкаянным призраком.

Вдалеке засверкали огни сторожевых башен.

— Конец вам, твари, — прошипел тот же ящер, что решил попугать нас днём.

— Это мы посмотрим ещё, — сказал я с наигранной бравадой. Просто решил немножко войти в роль. Раз я воевода, следует соответствовать.

Радим опешил и посмотрел на меня растерянным взглядом. Да, Радим, я пусть и без памяти, но уступать свой титул не собираюсь.

Скоро мы доехали до крепостных ворот.

Стражники приветствовали своих.

Раздался клич, словно удар хлыстом, и сквозь гул нечеловеческих голосов зазвучали цепи и механизмы: ворота из тяжёлого, усиленного железными пластинами дерева, медленно разъезжались в стороны.

Нас вели маршем сквозь широкую площадь, и ящеры галдели и присвистывали, видимо, сходя с ума от своего военного триумфа. Издавая гладкий блеск в свете факелов, чешуйчатые морды походили на волнующуюся гладь морского залива, а вой и гогот добавляли картине оттенок чего-то жуткого, отталкивающего, как если бы я видел то, к чему давно привык, но в совершенно другом тоне.

Повозки остановились, и главный ящер (я его так для себя определил) поднялся на одну из клеток. Воздев руки к небу, он раскрыл пасть и завопил, точно дикий зверь. Толпа поддержала лидера. От шума заложило уши.

— Видимо, сейчас с нами пока ничего делать не будут, — предположил Радим.

— Значит, будет передышка, — сказал я. — Можем что-нибудь придумать.

Главарь выступил с пламенной речью. От незнания языка содержание речи всё равно оставалось понятным и доступным: враги падут под нашим неколебимым натиском. Снова клише. Кажется, что жизнь — сборник готовых формул, конструкций и знаковых фигур, а мы только скачем между ними, не успевая включить сознание. И кто бы на каком языке ни выражался, примерный смысл всегда можно считать.

Повозки тронулись, и скоро клетки с нами опустили с помощью крюков на землю. От ощущения твёрдой опоры под ногами стало спокойнее, и на меня вдруг навалилась усталость.

— И повоевать-то толком не успел, — сказал дружинник из соседней клетки. — Только отправили сюда, и тут же в плен попал.

— Не раскисай, болван! — гаркнул сидящий с ним воин. — Ящеры этого и добиваются!

Я не понимал, как играть роль военачальника. Будто игра, в которую только зашёл, высыпала на меня набор из бесчисленных опций, каждая из которых обладала особым, специфическим значением. И всё бы ничего, да правила мне неизвестны.

И какая мне разница, что произойдёт с этими людьми? Мне бы самому выбраться — из клетки, из этого тела, из этого мира...

Та ещё задачка!