Вечерние разговоры

Эти фрагменты не попадают в основной текст, но, мне кажется, будут интересны читателю. Так, байки, случаи, разговоры вечером...

Про кота и начснаба

- А с котами у нашего начснаба вообще все сложно. Стояли мы с год назад в деревне, на бабушкином аттестате, и жил там у хозяйки кот - пушистый, здоровенный, черно-белый. Вместе с хозяйкой оккупацию пережил, к нашим все "мур" да "мур", а вот как он начснабов вещмешок обнюхивать стал - что-то начальнику не понравилось.

Взял кота за шкирман да через всю избу и запустил. Неча, мол, к казенному салу подбираться.

А кот оказался опытный, умный и мстительный.

Два дня делал вид, что ничего не случилось. А потом - подъем до света, грузимся, поехали.

И вот в машине к начснабу принюхиваться стали.

Оказалось, что черно-белый с дотошностью опытного финиспектора произвел... хм... опись имущества. Особое внимание уделил портупее.

Было бы время - начснаб бы вернулся и порвал врага на стельки, но кто ж ему ради такого дела отпуск даст?

Попробовал бензином почистить - неладно вышло. Пахнуть стало, как будто целый отряд котов-диверсантов над складом ГСМ надругался. Так и ехал в кузове.

Вечером истребовал в аптеке карболки, и запах более-менее перебил. Зато с десяти шагов стало ясно, чьим снабжением заведует. При первой возможности, конечно, новой портупеей обзавелся.

Котов он через это любить, вестимо, не стал. Но уважает. Даже голоса не повысит, не то, чтобы рукоприкладствовать...

Как Стеша командиру нос разбила

Майору Николаенко Стеша разбила нос до крови. Не со зла, просто так вышло.

В тот день ей, как обычно, принесли мешок трофейных полевых сумок - разобрать документы. И Стеша, как обычно, ими занялась. А потом вдруг выползла на коленях из блиндажа и ее мучительно стошнило. На звук из соседнего блиндажа выскочил начальник второго отделения штаба дивизии - разведки. И, с дура ума-то, спросил - "Ты что, беременна?"

Стеша со всей силы махнула кулаком на звук и угодила точно в нос.

- Там, - просипела она, - Там...

Николаенко метнулся в блиндаж, выхватывая на ходу пистолет. Через минуту вышел, мрачнее тучи. В руках у него была пачка каких-то бумажек.

На месте происшествия уже собрались.

- Товарищ капитан, подойдите ко мне, - произнес Николаенко голосом, тяжелым, как 152-мм снаряд.

- Документы, прежде, чем передавать переводчику, сами фильтруйте. Не имеющее ценности для разведки - передавайте... в трибунал, пусть они хранят.

- Что там у вас? - спросил командир разведроты, взял в руки фотографии и аж отшатнулся, - Господи...

- Вот. Тебе "господи", а Никифоровой каково?

- Есть, товарищ майор, проверять документы перед передачей. Разрешите идти?

- Идите. Вставай, Стеша, вставай.

- Товарищ майор... я вам нос разбила?

- Бывает. Поделом мне, дураку. Думать надо, прежде, чем спрашивать.

- Как же это они так?

- Вот так, Стеша. Вот такие они. Ничего. Всех в землю уложим, и осиновыми кольями приколотим. Иди, отдохни. Вечером в санчасти снотворного попроси, глядишь, отпустит...

Морда фиолетова

Начальнику Особого отдела дивизии капитану НКВД Нараевскому не везло с женским полом. Вроде и на лицо был симпатичен, и не дурак, и не злой, да только стремительное повышение в должности и звании, лично взятый в расположении штаба немецкий диверсант с ракетницей и пропавшее без вести где-то наверху представление к награде странно повлияли на его характер. В нем взыграл какой-то настолько польский гонор, что ухаживания у него стали подозрительно похожи на команду "Ложись!", а первой, на кого он обратил внимание, оказалась старший сержант Лыкова. Уж на что она не была тургеневской барышней, а и ей стало как-то обидно, в общем, утерся капитан, втуне пригрозив власть употребить. Командир дивизии, живи он лет на триста раньше, был бы железнобоким из железнобоких и круглоголовым из круглоголовых, и употребление власти в личных целях пресекал всегда на корню.

Лыкова после этого высказалась в плане того, что товарищ капитан НКВД такими средствами не то, что у кошачьего племени взаимности не добьется, а и к козе должен подходить с осторожностью, и с тыла, и с фланга.

Нараевский в ответ упомянул, на свою, беду, что Лыкова у него на карандаше.

- Ой, девки, что ж он так про себя? - спрашивала в тот же день Лыкова, - Или, впрямь, настолько калибром не вышел? Я-то не видела и желанием не горю, мне как-то посолиднее прибор нужен.

Так что, про карандаш товарищ капитан пожалел, но было поздно. Слово — не воробей! Не зря задушевные беседы женской части личного состава звались за глаза "бабьим трибуналом".

Дивизия стояла в тылу, когда Лыкова устроила на начальника засаду по всем правилам военного искусства. Капитан шел ночью по своим капитанским делам, когда из-за кустов у дороги на несколько голосов глумливо заорали:

- Асабист ты, асабист,
Морда фиолетова!
Тибе девки не дают
Только из-за этаваааа!

Успех был полный. Нараевский, размахивая фонариком и выкликая нецензурные и не слишком связные угрозы лично неуставным способом покарать охальниц, ломанулся через кусты. О кювете и прошедших ливнях он совершенно предсказуемо забыл, так что треск и мат внезапно сменились коротким "Ааа!" и громким плюхом. Окунулся он с головой, и долго, оскользаясь на глине, выбирался обратно. Вылез, перемазанный по самую маковку, потеряв фуражку и фонарик и испортив водой часы.

Побежал было в расположение медсанбата, но ветерком его обдуло и разум возмущенный кипеть перестал, а вместо того выдал вполне разумные мысли.

Primo, как выразился бы начсандив, охальницы за время, потребное, чтобы выбраться из ловушки да вылить воду из сапог, не то, что до МСБ, а до соседней дивизии добежать успеют, разденутся и спать лягут, как бы с отбоя спим. И весь личный состав в один голос будет твердить - да, с отбоя из палаток не выходили! Наизнанку вывернись - не докажешь.

Secundo, начсандив свой вверенный личный состав в обиду не даст, Лыкова, конечно, та еще пройда, каких поискать, но «Отвагу» не за фигуру получила, начсандив у комдива на хорошем счету, и устраивать маленькую и заранее почти безнадежную гражданскую войну по такому поводу никакого интереса нету. Разве что гонор свой польский потешить…

Но тут в голову пришел главный аргумент. Чем бы та война не кончилась, а Лыкова успеет сказать, как припечатает. В лучшем случае, до победы над Германией будут его за глаза называть "упал, намоченный", а что в худшем - даже думать неохота.

В общем, развернулся капитан, да и пошел к себе. До утра приводил обмундирование в относительный порядок, с утра в военторге купил фуражку, отобрал у на беду подвернувшегося под руку связиста фонарик, а за часами сходил к самому знаменитому трофейщику разведвзвода сержанту Иващенко. Так что, как бы никто позорного поражения не заметил, а кто наблюдал - по понятным причинам молчал и не разглашал даже шепотом.

Что удивительно, гонор свой польский товарищ капитан, по-видимому, утопил в том же кювете. Следующий подход начал с букетика полевых цветов, имел полный успех и даже, чтобы не рисковать конфликтом с комдивом, при первых признаках приказа 009 расписался. Имея совершенно честное намерение после победы жить долго и счастливо.

Правильно поставленная воспитательная работа коллектива, сказал бы замполит, узнай он все детали истории…

Про пьяного фрица

- В сорок третьем это было, зимой. Послали нас в разведку, за языком. Выбрались на нейтралку, лежим, смотрим, куда ползти. Холодно - до костей пробирает. Но глядим - на ловца и зверь. Идет прямо по снегу, по самой целине к нам фриц. То есть как идет, ползет, потому как пьян совершенно в дрова. Аж до нас запах доносит. Согреться небось хотел, да перелишил. И теперь выписывает по сугробам кренделя, нога за ногу цепляет. Ну, думаем, вот и дело сделано. Дальше можно не идти. Сейчас мы этого забродыгу возьмем тепленьким. Надо еще понимать, что фриц этот настоящим образом заблудился, потому что зовет по-ихнему кого-то. Я чуть не засмеялся, звучит так, будто он компанию ищет. Командир язык знает, потом объяснил, что это он "где моя рота?" спрашивал. Ну, товарищ лейтенант немецкий понимает, окликнул его: "Здесь мол, твоя рота, топай сюда шнеллер". Но какое тут быстро, когда немец пьяный как штопор? Он ползет как вошь по мокрому тулупу, а мороз-то лют.
Еле дождались. Сцапали, понятное дело, и назад. В расположение наше выбрались, у него вообще ноги чуть не отказывают. Тащим его, честное слово, как наряд милиции пьяницу. Самим смешно. Однако же, сомнение меня берет, не зря ли ходили? Велика ли добыча - пьяный фриц? Вот сейчас его в блиндаже в тепле-то развезет совсем и что с ним таким делать? Ждать, пока проспится? А ну как командование скажет: Это кого же вы это нам, товарищи разведчики, притащили? У нас тут, между прочим, разведотдел, а не районный вытрезвитель! Какой же это язык, если у него самого язык заплетается? Некогда нам ждать, пока он очухается. Шагом марш обратно и приведите нам другого немца, трезвого, такого, чтобы последний раз в рюмку до 1939 года заглядывал. И придется опять идти.
Явились, доложили, предъявили фрица. А тот осмотрелся, на портрет Сталина глаза выпучил и говорит что-то обиженное. Переводчик чуть с табуретки не упал, оказывается, сказал фриц "Это не моя рота!”. Догадливый. Что его скрутили да тащили, похоже, вовсе забыл. Но - ничего так, ефрейтор оказался, из только прибывшей части. Даже солдатская книжка от него дорогого стоила.