Вечная Маша и Чернобыль

Припять, 26 апреля 1986 года, 1:30.

Маша втиснулась в "буханку" с пожарными, её лицо скрыто под респиратором, волосы — под засаленной косынкой. По-дурацки пёстро выглядывал из-под расстёгнутой куртки воротник купленной в Киеве вышиванки.

В кармане — пропуск НИИ радиационной безопасности, подписанный кем-то, кто давно стал прахом.

Водитель, парень лет двадцати, дрожащими руками закуривал.

— Эй, санитарка, — он кивнул на её сумку с красным крестом, — что там, в четвёртом? Говорят, графит по крыше рассыпан, как конфетти...

— Спички раздают бесплатно. — Маша достала флягу коньяка, отпила, протянула ему. — Выпей. Запомни: через час ты будешь рвать с себя кожу клочьями, так что сразу езжай обратно. Не геройствуй. И никого не жди. Перед КПП брось машину, ее все равно не пропустят. Мужики, не обижайтесь, — она обратилась к попутчикам, — иначе не получится. Повезет, заберут вертолетом...

Пожарные, первыми начавшие работу на аварийной Чернобыльской АЭС. Герои Советского Союза (посмертно).

Водитель замолчал, потом резко рванул с места. Машину дико трясло, хотя дорога была на зависть всем советским дорогам, как будто машина боялась ехать в ядерный ад. Впереди, над четвертым энергоблоком, небо светилось синим.

ЧАЭС, Блок управления. 2:17.

— Где Дятлов? А впрочем... не надо, он своё уже сделал. — голос Легасова перекрыл гул сирен. — Кто эта девица?

Маша втирала в руки гель с ферроцианидом. Её документы лежали на столе, но глаза академика выхватывали несостыковки: дата рождения — 1932-й, фото двадцатилетней давности — та же юная девушка...

— Да, опять забыла поменять паспорт. Не обращайте внимания. Вы не умрёте сегодня, Валерий Алексеевич, — сказала она, подходя к пульту. — Потом — да. Но сегодня нет.

Анатолий Степанович Дятлов, заместитель главного инженера ЧАЭС, руководитель испытаний реактора, приведших к катастрофе

Он схватил её за локоть, пальцы впились в плоть, будто проверяя реальность.
— Кто вы?
— Тень, которая вечно тушит ваши пожары... — она взглянула на дозиметр, стрелка уже не дрожала, уверено поселившись в правом углу шкалы. — Слушайте: нижние водяные клапаны целы. Нужно залить реактор бором, но насосы отключатся через двадцать минут. Ваши люди не успеют.

Легасов побледнел:
— Вы предлагаете послать кого-то одного? В ад?

Маша достала из кармана осколок камня, тёплый, как живой. Улыбнулась:
— У меня билет туда-обратно, отзовите людей.

ЧАЭС, Центральный зал реактора, 3:04.

Свинец плавился на сапогах...

Надо же, как красиво звучит, журналисты ещё лет сорок будут вставлять в свои статейки. Нет на сапогах свинца, пробовали вставлять сетку, выломанную из старого аккумулятора, она сыплется.

Зато кирза и резина спекаются с носками и портянками, воняют даже в этом пекле. И дико жгут ноги.

Маша шла сквозь дым, её кожа покрывалась волдырями и заживала, будто кто-то перематывал плёнку вперёд-назад.

В ушах звенели потусторонние голоса: "Смерть здесь — как игла в яйце. Осторожнее".

— Эх вы, "мальчики иных веков...", — шептала она, читая оплавленную табличку «Сервисная шахта 305», — видели бы большевики, во что превратились их "кони стальные"...

Насосы вибрировали, подавая воду. Осталось вручную открыть клапаны. Рукоятка прикипела. Рука прикипела к рукоятке.

— Чёрт! — Маша упёрлась ногой в стену, мясо на ладонях зашипело. Металл заскрипел, сдвинулся. Горячая вода хлынула вниз, унося частицы распада.

Дозиметр взорвался. Её волосы вспыхнули, как магний, обуглились. Она рухнула на колени, смеясь сквозь кровотечение из носа:
— Видали, пан Анджей? Я ж говорила — удержу... Тут вам не мостовые шестерёнки...

Андрей Павлович Пшеницкий, инженер-архитектор Дворцового моста в Санкт-Петербурге.

ЧАЭС, Медпункт, 5:30.

Легасов сидел на коробках с йодом, его лицо было серым. Маша вошла, завернутая в брезент, будто призрак.

— Вы... вы живы? — потом добавил совсем уж нелепое, — Как дела?

— Пока не родила, — она швырнула на стол обгоревший дозиметр. — 15 000 рентген. Вашим учёным это пригодится. Не трогайте руками! Накройте хотя бы газетой, потом в брезент завернёте.

Он схватил её за запястье, нащупывая пульс.
— У вас его нет.
— Вот потому и жива. — Маша высвободилась, доставая из сумки яблоко. — Ешьте. Радиация — та ещё баба, любит мужчин с пустым желудком.

— Вы прямо как из Стругацких, бессмертный Камиль в «Радуге»... всё время шлем носил...
— Беляев лучше, — она повернулась к выходу. — Он верил, что люди станут богами без лишних жертв. А тут попробуй...

Легасов улыбнулся во сне, впервые за ночь.

Подвал старого особняка, 30 апреля 1986 года.

Маша поднялась у каменного куба со слегка светящимися рунами, голое тело привычно замёрзло на полу.

Волосы — белые. Не седые, как были у бабки Вейды, теперь это называют платиновой блондинкой. Редкая масть.

По телевизору профессор Легасов делал доклад на Политбюро. Его руки дрожали, голос ломался. Она выключила звук.

Валерий Алексеевич Легасов, действительный член Академии наук СССР, Герой России.

— Дурак, — прошептала Маша, — умрёшь через пару лет, но правду скажешь. А я... я буду варить кофе для ликвидаторов в Институте радиологии и изображать исцелённую. Им тоже понадобится сказка о бессмертии для всех, а не только для древней девки...

Камень загудел. Маша налила коньяку в чашку с весёлым мишкой и надписью «Олимпиада-80»:
— За ваше здоровье, смертные. И за моё... вечное упрямство.

На экране беззвучно мелькнули кадры с проектом будущего саркофага. В его тени, прямо на горящем энергоблоке, будто мираж, стояла девушка в респираторе, машущая рукой. Конечно, мираж.