Вечная Маша. Измаил

Лагерь русской армии в Причерноморье, декабрь 1790 года.

Холодный ветер с Дуная свистел в щелях походной палатки, где Александр Васильевич, обернувшись потертым плащои, чертил на карте последние стрелы штурма. Заныла нога в валенке вместо сапога, носившая в себе обломок иглы растяпы-денщика.

Внезапно полог откинулся, и внутрь шагнула женщина в мужском кафтане, заиндевевшем от мороза. Её волосы, цвета меди, были стянуты под треуголкой, но командующий узнал её сразу — по слухам, ходившим ещё от прадедов.

— Ваша светлость, — Маша бросила на стол турецкий кинжал с насечкой в виде полумесяца, — комендант Айдослы-паша пьёт кофе с кардамоном и клянётся повесить вашу голову на ворота. Приказ готов?

Александр Васильевич Суворов

Суворов хмыкнул, разглядывая клинок:

— Ты и впрямь та самая... Кощеева дочь? Говорят, под Очаковом ты туркам порох в кофе сыпала.

— Не порох в кофе, — она усмехнулась, — а кофе в пороховницы. А теперь дайте мне дюжину гренадеров-добровольцев. Или я пойду одна.

Ночь. Ров перед Измаилом.

— Сумасшедшая! — шептал поручик, прижимаясь к мокрой земле. — Даже если проберёшься — тебя на дыбу!

— У меня уже было. В Угличе, при Годунове. Полезно для осанки. — Маша стянула кафтан, оставаясь в рубахе и шароварах. — Ждите взрыва. Или мою голову на стене.

Она поползла к каменной кладке, где из бойницы сочился свет. Турецкий часовой, грея руки над жаровней, даже не успел вскрикнуть, когда её пальцы сжали ему горло.

Крепость. Пороховой погреб.

Айдослы-паша, толстый, как бочка нардека, толкал и толкал кулаком в грудь артиллерийского капитана:

— Гяуры не возьмут Измаил! Аллах подарил мне сон: их кости станут нашей мостовой!

Айдослы (Айяс) Мехмед-паша

— Аллах щедр, — раздался женский голос с акцентом константинопольской блудницы. Из тени вышла стройная девица в прозрачной шали и с кувшином вина.

Паша ахнул, узнав в ней танцовщицу Мариам из своего сна. Через час она уже сидела у него на коленях, подливая мальвазию, а его рука дрожала, обнимая девичью талию. Где-то там, под шелком, прятался фитиль с огнивом.

Штурм.

— Что это?! — Суворов выбежал из палатки, когда северная башня Измаила вспыхнула, как факел.

— Сигнал, — усмехнулся светлейший князь Потемкин, наблюдая, как русские штурмовые лестницы уткнулись в стену. — Ваша ведьма сдержала слово.

В подвале замка прусского барона ожила голая брюнетка.

Турецкая молва разнесла, что в ночь штурма из огня вышла женщина с лицом девочки и волосами цвета пепла.

А Суворов, докладывая Потемкину, сказал:

— Бог войны — мужчина. Но у смерти — женское лицо.

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический и Её величество императрица Екатерина Алексеевна.

Особняк Потемкина в Санкт-Петербурге, март 1791 года.

На столе лежала газета: "Граф Суворов награждён за Измаил. Турецкий комендант пропал без вести".

— Врёте, писаки, — она развела с помощью газеты огонь в камине. — Он сгорел вторым. Первой я. Да и откуда вам...

За дверью послышался скрип сапог. Глухой голос Григория Александровича:

— Мария... Матушка Екатерина Алексеевна желает знать, что вы потребуете за услугу.

— Передайте императрице: пусть присмотрится в сторону ее любимой Франции. Там России очень понадобится помощь друга. И лучше, если этим другом окажется Александр Васильевич. Мне всего и так довольно.

Капитан Набулеоне Буонапарте

Когда шаги светлейшего затихли, она допила вино, глядя на портрет юного честолюбивого и гордого артиллериста Бонапарта, некогда обиженного при наборе в русскую армию.

— Может, скоро и встретимся, корсиканец. Твой черед быть побежденным.