Вечность

В четверг, рано утром, когда город ещё спит, утонув в промозглом тумане, она ждёт его на тесной улочке, насквозь пропахшей тухлой рыбой. Картины прошлой ночи по-прежнему отчётливо стоят перед глазами, словно вырезанные в камне; поэтому она не боится и знает, что поступает правильно.

Он появляется со стороны замка, взъерошенный и возбуждённый. Похоже, он не спал. Здоровается, мнётся и, похоже, совершенно не представляет, о чём сейчас говорить.

— Здесь людно,— она хмурится,— Мне надоели люди. Пошли куда-нибудь, где потише.

Они идут и говорят ни о чём. Людей вокруг почти нет. Населённые кварталы быстро заканчиваются — вокруг дровяные сараи, дряхлые лачужки и заброшенная лесопилка на горизонте. К ней и сворачивают.

— Полезли?

— Давай.

На девятой ступеньке (стремянка стонет и прогибается) она вспоминает, что сегодня ей пятнадцать, можно замуж выходить. А вот в институт благородных девиц уже не принимают.

Они сидят на краю пролома, совсем одни, и смотря на город. Потом надоедает.

Он говорит, что любит её.

Она отвечает, что знает.

Он хочет её обнять. Она разрешает, а потом достаёт кинжал.

— Это ритуальный,— говорит она,— Для жертвоприношений. Настоящий.

Он не верит.

— Не хочешь — не надо,— хватает за волосы и одним ударом перерезает ему горло.

Вытащив всё необходимое, заталкивает тело в старый ящик, накрывает крышкой и отправляется на поиски трёх белых кошек с чёрным пятнышком на правой передней лапе.

В пятницу у неё всё готово — и то, и это, и всё, что про запас. Она накрывает котелок крышкой и отправляется к Анаклету, прославленному лекарю, человеку учёному и уважаемому. Уже неделю он не принимает пациентов и вообще посетителей, поэтому пробираться приходится через чердак.

Прославленный лекарь лежит в кровати и пьёт красное вино прямо из бутылки.

— Вы странная девушка,— только и говорит он,— вы знаете, что с вами будет, если кто-нибудь вспомнит, чьи жрицы носили такую одежду?

Она пропускает мимо ушей — у неё своя линия. И говорит:

— За визит не заплачу. После указа об Иноверцах мои родители лишились всего. Их бы изгнали, если бы рискнули дотронуться.

— Земляная болезнь?

— Она.

— Уходите,— ещё глоток,— Я не лечу мертвецов. И одержимых тоже.

— Я расскажу вам, что с вашей дочерью.

Доктор дёрнулся, словно его ударили плетью. Потом сел на кровати и посмотрел багровыми глазами.

— Вы действительно знаете?

— Да, знаю. А всё ингредиенты с собой.

— Подождите, что с ней...

— Вы хотите знать, что с вашей дочерью? Тогда начинаем.

Перегонный куб несут вдвоём. Дисциллиратор тоже. Колбы, вытяжки, кузнечные меха... Распоряжения домашним: не подниматься, не беспокоить. К вечеру мазь готова — полный горшок.

— Пусть остывает,— Анаклет смотрит на мазь с благоговением и робостью, словно на занемогшую королеву,— И будет готово. Вы знаете, как это употреблять?

— Знаю,— врёт она.

— Удивительное вещество, готовится против всех правил. Я говорю серьёзно — не одно лекарство так не делают. В "Общих Основах" сказано, что это панацея и вообще не принадлежит нашему миру. Оно как бы... я не знаю, как сказать...

— Извне. Пограничное.

— Да, верно. Как роса, как пляж, как сумерки. Ни день, ни ночь, ни вода, ни земля. Гефур писал, что оно дарует бессмертие.

— Бессмертие? Но даже боги умирают.

Доктор посмотрел на её рясу и покачал головой.

— После ЭТОГО любые боги будут для вас всё равно, что дерево во дворе. Оно вас старше, только и всего. Даже если спилят, вам нет дела.

Она прикрыла горшок и замотала тряпкой.

— Благодарю. Я уйду, как пришла.

Лицо доктора скривилось, словно отражение в треснувшем зеркале.

— А... плата?

Она встала на подоконник.

— Ваша дочь жива, здорова и счастлива. Она сбежала из дома вместе с одним незнакомым вам человеком. Сейчас они возвращаются в его родной город. Она знает, что выйдет за него замуж, но не знает, что таких жён у него было уже пять и все ушли под землю самым заурядным способом.

Он бросается на неё, замахиваясь стулом. Она, не глядя, бьёт его кинжалом и выбирается на карниз.

В субботу она удостаивается аудиенции Первого Королевского Математика — прославленного Магнуса из Дукмы. Старик бодр и полон сил, в его кабинетике множество книг в бордовых переплётах из кожи.

— Что вы понимаете под бессмертием?— вопрошает он,— Вечную юность?

— Что угодно в этом роде.

— Сложный вопрос. Я, конечно, изучал его, не скрою. По-моему, в самой сущности материи и духа заложена его невозможность. Посудите сами — каждому человеку изначально даётся некий заряд духа и некий объём тела. Дух неуклонно растёт и в зрелости достигает пика: тело развито и совершенно. Позже топливо кончается и наступает старость. Получается, нужно либо закладывать топливо, либо заморозить огонь, заморозить горение. Только так. Первый путь — путь вампиров, гулий и ламий, они сосут чужое топливо. Второй мне неведом. Разве что кому-нибудь удастся заморозить огонь.

— То есть, не поглощая чужих энергий, вечно жить невозможно?

— Это вытекает из самой сущности мироздание. Существо живёт, существует, дышит, двигается, спит и просыпается. Оно непрерывно меняет мир, а мир, по закону равновесия, меняет его. Чтобы не стареть, нужно не допускать изменений, но ведь они происходят каждое мгновение. Иными словами, чтобы стать вечным, нужно не влиять на мир — а значит, исчезнуть. Вовсе не жить. Как не погляди — нет горшей кары.

— Есть ли другие миры, которые устойчивы к влияниям?

— Этого не знаю.

— Возможно,— она достаёт кинжал,— сегодня вечером вы сможете это узнать.

В понедельник утром Магнус истекает кровью, так ничего и не сообщив. Натура у него была как у горожанина, а допрашивать таких одно мучение. От первых же капель крови в осадке.

Приходится отправляться. На площади глашатай; она узнаёт, что объявлена в розыск, но у неё нет времени на переодевания и маскировку. Горшочек с собой, а конюшня охраняется слабо. На посту возле Сакхурийских ворот её узнают, но реакция у стражников слишком медленная, а к кинжалу она приучена с детства. Ночует в лесу, в небе полная луна.

Вторник — это погоня. Золотистый песчаный склон с красными соснами, слева море, а по песку, едва заметные среди деревьев — всадники в серых плащах. Впереди, на одуревшей от непривычной скачки лошади — низкорослая девушка с горшком. Она легче и намного быстрее.

На холме — черные решётки ограды. Девушка осаживает лошадь, соскакивает на землю, цепляется за решётку и спрыгивает на той стороне. Всадники тоже остановились, но немного поодаль. Они обсуждают, что делать — здесь ведь уже частные владения.

Девушка бежит по заросшей тропинке к огромному дому с рухнувшей крышей — только стропила торчат, похожие на скелет доисторического ящера.

— Держись мама,— шепчет она,— держись папа. Я всё привезла. Сердце влюблённого, три белые кошки, кожа, травы, золотой корень... Всё здесь.

Слуг нигде нет, руки заняты — поэтому дверь она открывает ногой. Гудят, раздвигаясь, тяжёлые створки. Она забегает внутрь и видит пустую, разграбленную прихожую и рухнувшую лестницу на второй этаж. Не останавливаясь — в западное крыло, где спальни. Распахивает дверь и застывает.

В спальне никого и ничего, только лежит в углу разломанная рама без зеркала — и всё ей вдруг становится ясно. Все фантомы сна тают и гаснут, как туман под солнечными лучами.

— Богиня, Богиня,— глаза становятся мокрыми и испуганными,— милосердная Богиня, что же я наделала?..

С каждым словом мир рушится. Из живота словно вынули, все, разом, и теперь только ветер воет внутри, чудовищный ледяной ветер, злой, иссушающий, уносящий всё живое и оставляющий только исцарапанную мёртвую боль.

Стукает дверь, топочут сапоги. Две стражника врываются в комнату и замирают, не очень понимая, что дальше.

— Это ведь сон был,— говорит она им, словно оправдываясь,— про лекарство. Просто сон. А они, они... ОНИ УЖЕ ГОД, КАК УМЕРЛИ!!!

Когда её везут в город, она уже превратилась в нормальную испуганную девочку. Беспрерывно плачет и даже не пытается думать, что дальше.

Всю среду заседает суд. Ближе к вечеру приговор оглашён. Ввиду юного возраста и одержимости пыток и позорного столба не будет: казнят простым колесованием. В зале возмущенные выкрики — для этой гнусной колдуньи могли бы придумать что-нибудь помучительней.

Ей всё равно. Она думает, что сегодня же ночью покончит с собой — не важно, как — но, оказавшись в камере, моментально валится на кровать и засыпает мёртвым сном.

В четверг за ней приходят. Последнее желание — привести себя в порядок. Она причёсывается перед зеркалом дочери тюремщика и замечает, что парадное одеяние в порядке — такое, же, как неделю назад. Зеркало — из посеребрённой меди, его не разбить и даже не поцарапать.

Пока её ведут на эшафот по длинному, выложенному белыми кирпичами, коридору, она орёт и вырывается, пытается разбить голову об стену или хотя бы получить нож в спину от стражников. Те, однако, держат крепко, не желая лишать зрителей заслуженной забавы.

Тюремщик распахивает последнюю дверь. Она делает шаг (верёвки на запястьях вздрагивают и растворяются) и снова стоит на тесной улочке, насквозь пропахшей тухлой рыбой. Раннее утро, город ещё спит, утонувший в промозглом тумане.

Она стоит на том же месте, что и неделю назад и смотрит по сторонам, словно надеясь найти следы каких-нибудь перемен. Потом падает на камни мостовой и начинает реветь, молотя кулаками.

Она знает, что через несколько мгновений забудет всё и опять будет ждать — а он придёт, придёт непременно.

***

Кто-то назовёт это "ад".

Кто-то — Вечность.