Вечный Скорпион

Пыль. Она въелась не просто в складки потертой кожаной куртки – она стала частью кожи, грубым напоминанием каждого дня, прожитого здесь. Она забивалась в морщины у глаз, которые видели слишком много, и в трещины на потрескавшихся губах. Она скрипела на зубах, смешиваясь со вкусом дешевого самогона и консервов. Даже верный «Скорпион», замерший сейчас на вахте у ворот нашего жалкого укрепления под названием «Гнездо Сойки», дышал пылью. Его броня, сварная, в заплатах и шрамах от пуль и осколков, была покрыта толстым серым налетом, который не брала даже редкая буря. Десять лет. Целое десятилетие с тех пор, как наша обескровленная, потерявшая все группа, отбросившая друг друга на краю гибели лишь ради глотка воды, сползла с выжженных радиацией холмов в эту проклятую Долину. Тогда она казалась лишь очередной раной на теле мертвого мира – безжизненная, продуваемая ледяными ветрами пустошь, где ржавел хлам былых времен, а небо было вечно затянуто ядовитой желтой мглой. А теперь? Теперь это дом. Кровавый, жестокий, выжимающий все соки, но дом. И я был здесь с самого начала. Видел, как рождались и умирали надежды быстрее, чем люди от пули бешеного. Слышал, как скрежет металла о металл, лязг гусениц и рев форсированных моторов стали новой симфонией жизни. Чувствовал, как пыль замесили кровью, машинным маслом и потом.

Помню первые месяцы. Хаос абсолютный. Закон джунглей, где джунгли – это кучи ржавого лома и бетонные остовы. Каждый сам за себя. Горстка уцелевших, выброшенных Последней Войной и последовавшей за ней Смертью на обочину истории, копошилась в руинах полуразрушенных ангаров на северной окраине, которую позже назовут Старым Терминалом. Мы дрались не за идеалы – за ржавый болт, который мог пригодиться; за канистру с мутной, пахнущей железом водой; за тень под обвалившейся плитой в полуденный зной. Доверие? Смешное, опасное слово. Тогда я был просто «Механик». Не имя, а функция, кличка выживания. Потому что мои руки, покрытые ссадинами и ожогами, еще помнили, как заставить шевелиться мертвый металл. Из обломков развороченного бронетранспортера, пары сдохших мотоциклов времен Рассвета и горы случайного хлама я собрал своего первого «Жука» – убогую, корявую тележку на кривых колесах, с чадящим двухтактным моторчиком и приваренным спереди грубым листом железа в качестве щита. Но он *двигался*! Помню тот день. Запах горячего металла и бензина. Первая попытка запуска – мотор чихнул и заглох. Вторая – закашлял сизым дымом. Третья… Рев! Хриплый, надсадный, чахлый, но это был РЕВ! Гимн победы над мертвой, угнетающей тишиной Пустошей. С этого рева все и началось.

Потом пришли *они*. Сначала слухи, шепотом у костров: «Видели… не люди… бегают на четвереньках… глаза горят…». Потом следы на песке – странные, с длинными когтями, нечеловеческие. Потом начались исчезновения по ночам. Сторожей. Одиночек. Бешеные. Те, кого радиация, голод и абсолютное отчаяние свели с ума окончательно, превратив в хищников. Они не строили, не торговали – они только разрушали, пожирали и утаскивали в свои норы все, что могли унести. Их первые наглые атаки сплотили нас, как ничто другое. Страх перед общим врагом сильнее голода. Из разрозненных групп выживших начали кристаллизоваться первые подобия фракций. Кто-то, как старый Баркер – седой, с трясущимися руками, но с глазами, горевшими фанатичным светом возле чертежной доски – потянулся к порядку, точности, восстановлению знаний. Он копался в уцелевших обрывках данных, в библиотеках рухнувших бункеров. Так зарождались Инженеры. Другие, более жестокие и прагматичные, вроде Клыка – бывшего охранника, чье лицо было перекошено шрамом от когтя бешеного – видели силу в хаосе, дикости, беспощадной силе. «Выживает сильнейший, Механик!» – орал он, стуча кулаком по столу в импровизированной таверне. «Закон джунглей! Только так!» Так начинали формироваться Степные Волки.

Я? Я остался Механиком. Моя верность была не флагу, не идее, а железу, мотору, тому, что можно пощупать, починить, заставить работать. Моя мастерская – несколько навесов из рваного, промасленного брезента, сваренный из труб каркас и горы хлама, рассортированного с педантичностью маньяка – стала островком нейтралитета. Ко мне шли все, кто мог заплатить. Болтами, подшипниками, трофейным топливом, иногда – информацией или просто куском хлеба. Я чинил «Косухи» для Волков, которые они привозили, еще дымящиеся после стычек, и ювелирно настраивал точные прицелы для будущих Следопытов, которые появлялись тихо, как тени. Выживание диктовало свои законы, и мой закон был прост: платишь – чиню. Неважно кто.

Одним из первых постоянных клиентов стал Гризли. Кличка говорила сама за себя – рост под два метра, плечи, как у шкафа, руки, которыми он мог гнуть арматуру. Пришел в Долину чуть позже нас, с юга, с парой таких же здоровяков. Его «Медведь» – настоящая крепость на гусеницах, груда бронелистов, сваренных с яростью, увенчанная спаркой пулеметов «Молот» – был его домом, крепостью и вечной головной болью. Гусеницы рвались, двигатель перегревался, система охлаждения текла. Гризли стал… не другом, пожалуй. Союзником по необходимости. Постоянным клиентом. Иногда – прикрытием в рискованных набегах на старые склады или завалы, где можно было найти что-то ценное. Он верил только в силу кулака и пулеметную ленту. Помню, как мы сидели у костра после особенно удачного (и очень кровавого) рейда на склад ГСМ у Старой Дороги. Мы отбили атаку бешеных, добыли несколько бочек солярки. Гризли, обтирая масло и чужую кровь с лица грязной тряпкой, хрипло сказал, глядя на языки пламени:

«Видал, Механик? Видал, как они разлетаются? Как мясо?» Он сплюнул в огонь. «Мир сдох. Окончательно. Здесь выживает не тот, кто умнее, а тот, кто зубастее, быстрее, безжалостнее. Заруби себе это на носу. Слабость – смерть».

Я не спорил. Просто покрутил в руках болт, только что вытащенный из гусеницы его «Медведя». Он был теплым, покрытым маслом и песком. Я глядел на искры, взлетающие от костра к ядовито-желтому небу, в котором не было видно звезд из-за вечной пыли и смога, и думал о другом. О том, что даже в этом аду, среди этого хаоса разрушения, кто-то должен собирать разбитое. Чинить. Создавать. Хотя бы для того, чтобы завтра можно было снова разрушать. Иначе – конец всему. Просто ржавая пустошь.

Потом появились *они* – Следопыты. Не просто выживальщики, а искатели. Искатели знаний Старого Мира, технологий, артефактов. Умные, скрытные, движимые не голодом или жаждой разрушения, а любопытством и… надеждой? Их техника была другой: не грубые сварочные швы Волков, а аккуратные стыки, скрытые панели, странные излучатели на башнях. Они платили хорошо, часто не болтами, а редкими чипами, стабилизированными батареями, кусками непонятных сплавов или – что было ценнее всего – информацией. Их интересовали не только детали, но и данные: координаты завалов, записи в уцелевших терминалах, странные безделушки, излучающие слабый свет.

Именно для одного из них, для Лиры, я впервые собрал что-то… другое. Не просто функциональную железяку, а машину, в которой была почти красота. Лира была стройной, быстрой в движениях, с глазами серыми, как пепел, которые видели сквозь тебя и сквозь пыль. Она принесла чертежи, нацарапанные на обрывке пластика, и кучу специфических деталей.

«Мне нужно быстро, тихо и незаметно, Механик, – сказала она, ее голос был низким и спокойным. – Глаза и уши, а не кулак. Может собрать?»

Я посмотрел на чертежи, потом на детали – легкую раму из алюминиевых сплавов, бесшумный электродвигатель на гибридных батареях, компактные сканеры. Задача была вызовом.

«Дорого, – пробурчал я, уже мысленно примеряя детали. – И времени нужно. Батареи эти… капризные».

«Время у нас есть. Цена – договоримся. – Она положила на верстак небольшой кристаллический чип, мерцавший голубоватым светом изнутри. – Аванс. За качество».

Работал я над этим «Тенем» (так она его потом назвала) несколько дней, забывая про сон. Не просто сварить – подогнать, сбалансировать, сделать так, чтобы мотор не гудел, а шелестел. Когда я впервые выкатил его из мастерской – низкий, приземистый, почти невидимый в сумерках, с обтекаемыми формами – на Лире не дрогнул и мускул, но в ее глазах мелькнуло удовлетворение.

«Заводи, Механик», – приказала она.

Я щелкнул тумблером. Ответил лишь легкий гул, едва слышный над шумом ветра. Лира кивнула, села за руль. Багги тронулся бесшумно, как призрак, и растворился в сгущающихся сумерках каньона. Глядя ему вслед, я впервые за долгое время почувствовал не просто удовлетворение от выполненной работы. Гордость. Почти… красоту в этом утилитарном ремесле выживания. Красоту функциональности и тишины в мире рева и грохота.

Но Долина не терпит спокойствия, как гнилая рана не терпит чистоты. Конфликт между Волками, рвущимися к абсолютной власти через грубую силу и страх, и набирающими влияние Следопытами, с их тайнами, технологиями и непонятными целями, нарастал с каждым месяцем. Инженеры, в лице старого Баркера, пытались лавировать, продавая оружие и тем, и другим, играя в свою игру. А Бешеные, как саранча, нападали на слабых, на караваны, на отдаленные посты. Мы с Гризли оказались по разные стороны этой нарастающей бури. Он рвался в бой с «ботаниками» и «колдунами», как он презрительно называл Следопытов. «Они копаются в старом хламе, Механик! Думают, что найдут там спасение? Ха! Спасение – вот!» – он стучал огромным кулаком по броне «Медведя». Я… я чинил машины для тех, кто платил. Но нейтралитет становился роскошью, за которую скоро придется платить кровью.

Кульминацией стал набег на «Оазис» – скрытую, хорошо замаскированную базу Следопытов в Глубоком Каньоне. Волки, ведомые новым молодым и амбициозным вожаком по кличке Ястреб, решили разом покончить с «угрозой». «Они слишком умнеют! Слишком много знают!» – орал Ястреб на сходке. Гризли был в первых рядах, его «Медведь» – таран ударной группы. Меня… меня попросили обеспечить тыл. Не воевать. Чинить. «Есть пара подбитых «Рысей» на подступах к каньону, Механик. Подлатай, чтобы могли отползти. Оплата – двойная», – бросил мне Ястреб, уже садясь в свою украшенную шипами боевую машину. Я не отказался. Двойная оплата в те времена значила много.

Я подогнал «Скорпиона» к месту, где два легких разведчика Волков, «Рыси», получили попадания из засадных минометов Следопытов. Одна потеряла колесо, у второй заклинило башню. Мои помощники, парнишка Винт и молчаливый здоровяк Болт, уже возились под ними. Сам я стоял на башне «Скорпиона», наблюдая в бинокль за входом в каньон. Видел, как ударная группа Волков, с ревом моторов и воем сирен, ворвалась в узкое горло ущелья. Ответили выстрелы – точные, частые. Следопыты подготовились. Началась мясорубка. Грохот выстрелов, взрывы гранат, лязг гусениц по камням, крики раненых – все слилось в один оглушительный гул, отражавшийся от скал. Я видел вспышки, видел, как одна из машин Волков вспыхнула факелом, как другая, потеряв управление, врезалась в скалу. Сердце сжалось. Там был Гризли.

И тут… пришли *Они*. Бешеные. Целая орда, привлеченная грохотом битвы, как стервятники запахом падали. Они не шли – они неслись с диким воем, скачками, на своих жутких, сколоченных из хлама и плоти «пауках» и «блохах». Они врезались во фланг атакующим Волкам и обороняющимся Следопытам одновременно, не разбирая своих и чужих. Ад смешался в кровавую кашу. Хаос стал абсолютным.

«Босс! Смотри!» – закричал Винт, вылезая из-под «Рыси» и показывая пальцем в сторону каньона.

Я навел бинокль. Сердце упало. «Медведь» Гризли, отстреливаясь из своих «Молотов» от двух «пауков» Бешеных, получил точное попадание в ведущую гусеницу. Машина дернулась и замерла на месте, как раненый зверь. Толпа орущих, воющих мутантов уже бежала к нему, карабкаясь по броне, стуча по люкам, пытаясь влезть в амбразуры. Старые споры, фракционная вражда – все это исчезло в одно мгновение, смытое волной первобытного ужаса. Это был Гризли. Тот, с кем мы делили консервы и пули у костра. Тот, кто прикрыл меня огнем, когда я вытаскивал Винта из-под обстрела полгода назад. «Запомни это!» – эхом отозвалось в памяти.

Без единой мысли, на чистом адреналине и ярости, я вцепился в рычаги управления «Скорпиона».

«Винт! Болт! Цепляйтесь! Быстро!» – заорал я, срываясь на хрип. «Циклоны» на башне взвыли, проверяясь.

Я вдавил педаль газа в пол. Дизель «Скорпиона» взревел, как раненый дракон. Машина рванула с места, поднимая столб пыли, несясь наперерез бегущей орде, к замершему «Медведю». Пулеметы завыли непрерывно, вырезая огненную линию между Гризли и бегущими Бешеными. Трассирующие пули, как светляки смерти, впивались в плоть, рвали металл «пауков». Я видел, как падали изуродованные тела, как взрывались топливные баки на одном из уродцев. «Скорпион» врубился в самую гущу. Удар! Тряска! Скрежет металла по камням и костям. Я давил гусеницами, поливая свинцом все, что шевелилось вблизи «Медведя». Один из «пауков», объятый пламенем, рухнул на бок прямо передо мной. «Скорпион» переехал его, гусеницы скользнули по горящему металлу.

Добрался! Встал бортом к борту «Медведя», прикрывая его своим корпусом. Люк на «Медведе» с треском откинулся. Оттуда вывалился Гризли. Весь в копоти, крови – своей и чужой – с диким взглядом. В руке – огромный монтировочный лом. Он увидел меня в открытом люке «Скорпиона». На его лице, обычно выражавшем лишь злобу или презрение, мелькнул шок, потом… что-то вроде старой, грубой признательности. Без слов мы поняли друг друга. Он метнул лом в ближайшего лезущего мутанта, сбив того с ног, и в два прыжка перебрался на корпус «Скорпиона», цепляясь за поручни.

«Гони, Механик! Гони отсюда к чертовой матери!» – заревел он, припадая к корпусу и отстреливаясь из карабина по преследователям.

Я дал полный газ, развернул «Скорпион», чувствуя удары пуль по корме. Болт, стоя на корпусе рядом с Гризли, поливал огнем из автомата. Мы вырывались из ада. Последнее, что я видел в зеркало заднего вида – его «Медведь», нашпигованный мутантами, медленно опрокидывающийся на бок под их напором. Крепость пала. Дом на гусеницах остался там, навсегда погребенный под обломками скал и трупами.

После той бойни у Глубокого Каньона многое изменилось. «Оазис» пал. Следопыты понесли тяжелые потери. Но и Волки Ястреба были разгромлены, сам он погиб в первой же атаке. Бешеных разбили, но ненадолго – они, как сорняки, вырастали снова. Гризли… он задержался в «Гнезде Сойки» ровно настолько, чтобы залатать легкое ранение и понять, что его место здесь утрачено. Он пришел в мастерскую на рассвете, когда я возился с пробитым радиатором на «Букашке» одного из мусорщиков.

«Механик, – сказал он тише обычного. – Долг… отдал. Там, у скал. Ты вытащил. Значит, квиты».

Я вылез из-под машины, вытирая руки тряпкой. «Куда?»

Он махнул рукой на восток, где пыль уже начинала розоветь от восходящего солнца. «Туда. Дальше. Здесь… мне больше нечего делать. Волки – дерьмо. Следопыты – тараканы. Инженеры…» Он усмехнулся. «Баркеру скажи… пусть его чертежи подавится. А тебе…» Он замолчал, потрогал шрам на щеке. «Спасибо, Механик. За «Медведя»… и за спину там. Не ожидал».

Он протянул руку. Его ладонь, огромная, покрытая мозолями и шрамами, сжала мою с такой силой, что кости хрустнули.

«Береги свою кучу железа, – он кивнул на «Скорпиона». – И себя. Может, еще встретимся на дорогах».

Он развернулся и ушел. Через час он укатил на восток на сляпанной на скорую руку из остатков «Рыси» и какого-то грузовичка машине, названной им «Клык». Исчез в утренней пыли, как многие до него. Лира и уцелевшие Следопыты стали еще скрытнее, ушли глубже в свои каньоны и бункеры. Инженеры, как тараканы, продолжили торговать, а Баркер, узнав о словах Гризли, лишь вздохнул и пробормотал: «Варвары… вечные варвары…».

А я остался. Механик. Со своими шрамами – видимыми и невидимыми. С шумом в ушах от вечного рева моторов и грохота боя. С запахом солярки, горячего металла и крови, въевшимся в кожу навсегда. Мой «Скорпион» стоит сейчас, весь в новых заплатках после вчерашней стычки с бандой мародеров у Соляных Копей. Я только что закончил латать пробоину в боку – аккуратный сварной шов, как новый шрам. Солнце встает над Долиной, окрашивая вечную пыль в кроваво-оранжевый, почти медный цвет. Скоро придут первые клиенты. Услышу скрежет тормозов, лязг открываемых люков.

«Механик! Глянь, что эти ублюдки с моим «Шершнем» сделали!» – это будет Волк с пробитым радиатором и помятым крылом.

«Тише, Механик. Нужна помощь с подвеской… очень тихо», – прошепчет чья-то тень из Следопытов.

«Эй, старик! Мотор чихает, как старуха! Поможешь за пару банок тушенки?» – крикнет веселый мусорщик.

Я отопру ворота мастерской, зажгу автоген. Знакомый запах гари и раскаленного металла смешается с пылью и утренней прохладой. Потому что здесь, в этом проклятом месте, которое стало домом, жизнь измеряется не годами, а количеством починенного железа, пройденных километров по выжженной земле под бешеным солнцем, и звуком работающего мотора. Это моя хроника. Хроника пыли, металла и рева. И пока крутятся колеса, стреляют пушки и скрипят гусеницы, Механик будет чинить. Чтобы Долина, этот безумный, жестокий, но живой мир, продолжал свое движение вперед. Скрипя, грохоча, ломаясь и чинясь снова. Под вечный, нерушимый аккомпанемент рева мотора. Моего мотора. Моей жизни.

---