Ведро яблок

Ведро яблок

Я давно хотел написать этот рассказ. Не знаю, что меня останавливало. То ли неверие в свои силы, как прозаика, то ли лень, то ли кажущаяся бесконечность жизни и уверенность, что ты всё успеешь, всё сделаешь, но потом, попозже, когда-нибудь. Стоит ли говорить, что это иллюзии? А может сейчас, по прошествии тридцати лет, в памяти выветрились ужасы той войны, трупы, смерть, гарь, подлость собратьев по оружию… да, мне пришлось пережить и такое. Хочется ли мне рассказать об этом? Нет. Хочется ли рассказать об ужасных условиях, в которых приходилось воевать там? Нет. Это война. Там стреляют. Там убивают. Это путь воина и стоика, и он воспитывается, в том числе, не солёной кашей и не сладким чаем. И это не имеет значения, я не помню, ни запаха, ни вкуса той еды, но помню, что там, в землянке-столовой нашей роты нашлась ложка, точно такая же, как у родителей. И хочется рассказывать о тех крохах хорошего, человеческого, что было там.

Помню, что наша отдельная хим.рота владела коровой. Где её взяли я не знаю, это было до моего прибытия в часть. Вроде бы легенды нашей роты рассказывали о каких-то брошенных советских складах, на которые ездили, конечно, не за снабжением, а так — доска с пола на баньку (была, была у нас банька-то), всякие ящики, и такая же никчемушная в обычной жизни мелочёвка, но которая в условиях боевых обретает сверхценность. Так вот, в одну из таких поездок, из посадки, наперерез колонне, выбрела мычащая корова с раздутым выменем, не доенная пару дней, наверное. Мужики хотели пристрелить бедолагу, но возиться с разделкой было особо некогда, а бросить такую гору мяса было жалко. Корову пригнали в роту, совершенно случайно среди бойцов нашёлся деревенский мужик, который умел доить. Ну вот и решили её оставить. Выгнали в поле подальше, привязали. А Константин, каждое утро и вечер ходил её доить, поить, переводил с места на место. Было это недалеко от Шали, наша часть стояла в поле, рядом с огромным птичником. А по времени — как раз между двумя чеченскими кампаниями — хрупкое перемирие, боевые действия почти не велись. Нас, например, не обстреливали. Так и дожила корова до декабря. Когда я попал под ротацию, она ещё была жива, но уже было принято решение не мучить животину. Кормить её было нечем. Сена естественно не было, трава в декабре даже в Чечне уже пожухла и пропала. Корову кормили как поросенка – отходами с кухни, но видимо, ей эта еда не больно-то и подходила, молока становилось всё меньше, да и было оно какое-то с синевой, жидкое, не жирное. Часть молока уходила в штаб, в другие подразделения, например, соседней роте связи тоже перепадало.

Но рассказать мне хочется не про эту корову. Хотя про неё я уже рассказал, — её молоко, хоть и было его по чуть и не каждый день, было одной из тех немногих ниточек, которые связывали с домом, не давали забывать, что эта липкая шалинская грязь, хмурое небо, моросящие бесконечные дожди – это ещё не весь мир. У нас, в хим. роте, была БРДМ – 2 РХБ, это старенькая, но бегучая машинка, ценная тем, что в нашей бригаде было не так уж много колёсной бронированной техники, а только колёсные машины могли сопровождать колонны снабжения, которые ходили в Ханкалу или в Северную Осетию. Как-то раз нашу БРДМ назначили в сопровождение в Беслан. Туда ездили в основном колонны за продовольствием, вещевым снабжением. Мы ехали замыкающими.

Стояла та самая преддождливая осенняя погода, хмуро, но не холодно, в воздухе – кроме предчувствия осенних дождей, тоскливое обещание грядущих холодов, отягощённое малокислородным горным воздухом. Мы выдвинулись рано утром, к ночи были в Беслане. Я намеренно опускаю подробности путешествия, это отдельная эпопея, которая так и останется во мне, черными, незаживающими ранами моей души.

Утром машины встали под погрузку, загрузились очень быстро, к обеду уже выдвинулись назад. Планировалось идти в колонне до точки, где могли заночевать. Только-только мы отъехали от складов, как наша колонна остановилась на железнодорожном переезде.

Около дороги, почти до самого переезда, образовался сам собой стихийный базарчик. Осетинки, молодые и не очень вынесли на продажу нехитрый товар — в основном овощи и фрукты, но было и вино, и тут же жарился шашлык. Я думаю многим знакомы такие южные стихийные рынки. Мы стояли напротив самого конца торговых рядов, тут несколько женщин без столиков и ларьков торговали овощами и фруктами – вёдрами. Минут через пять к ним подошла молодая женщина с ведром яблок, причём ведро было большое, эмалированное, она несла его явно с трудом. Рядом с ней семенил сосредоточенный парень лет шести. Осетинка держала его за руку. Подойдя к самому концу торгового ряда, она поставила ведро и осмотрелась, перекинулась парой слов с торговками. Шансов что-либо продать у неё явно не было — никто бы не пустил её на более бойкое место — порядки в таких местах очень жёсткие. А может у неё не было времени, я не знаю… Но вдруг подхватив своё тяжеленное ведро с яблоками, она перешла дорогу, всё так же держа своего серьёзного сына за руку, подошла к нашей БРДМке.

— Возьмите яблок,— глядя из-под ладони на нас сказала женщина.

Мы растерялись.

— У нас нет денег.

— Не надо ничего, ведро только верните.

Я спрыгнул на землю, подхватил ведро, протянул его солдату. Надо же… не помню, как его зовут… Водителя, Мишку Харитонова помню, а солдата нет…

Он подхватил ведро, высыпал прямо в люк, там Мишка предусмотрительно постелил спальник. Всё это время женщина терпеливо стояла рядом с нами, мне казалось, что я вместе с ней ловлю осуждающие взгляды торговок.

—Спасибо, — я протянул ей ведро.

Получив его назад, она развернулась и молча пошла домой.

Боже мой, как пахли те яблоки… Наша БРДМка, в которой двое суток ночевали три мужика, пропитанная запахами бензина, масла, пота, сигарет, вдруг наполнилась райским благоуханием. Я не помню вкуса яблок, но запах... запах я помню. И он иногда мне снится, наряду с другими не самыми лучшими эпизодами той войны. Если мне снится запах яблок, я просыпаюсь в слезах счастья и тоски.

Я не знаю, как зовут эту женщину, как зовут её серьёзного малыша, но я не могу не думать о другом эпизоде, о захвате террористами школы в Беслане через несколько лет. По возрасту, её малыш как раз, наверное, был бы в классе седьмом-восьмом. Все эти годы я вспоминаю эти яблоки и молюсь о том, чтобы этой женщины и её сына не было в этой школе, а если были, чтобы они выжили. Если парень жив, ему, наверное, около сорока, у него наверняка есть свои дети. Дай вам бог, потому что ваше ведро яблок, это было гораздо больше, чем лакомство. Это было обещание нормальной жизни, человеческого отношения, посреди ада, только надо было немного потерпеть. Это ведро яблок оставило во мне неизгладимый след, спасибо тебе и твоему сыну, добрая женщина. Жаль, что ты никогда этого не прочтёшь, но я буду помнить тебя всю жизнь.