Ведьма на выданье

Ведьма в тридцать — и не замужем?!

Для любого стороннего наблюдателя это звучало бы как недоразумение или дурная шутка. Но для нашего, ведьминского сообщества, это был настоящий приговор.

Позор! Дисквалификация! Вселенский провал! Со всеми вытекающими: колкими взглядами на шабашах, сочувственными вздохами тетушек и едкими комментариями мамы: «Ну что, Лиза, так ни одного-то нормального мужика приворожить и не смогла?»

А самое ужасное, что никто даже не допускал мысли, что я, возможно, и не хочу!

Что мне претит сама эта идея — ловить мужчину, как бабочку сачком, с помощью липких и душных чар.

Вот обычные люди знакомятся, влюбляются, женятся по велению сердца, а не по велению заклинания! А мы, обладательницы древней силы, вынуждены пахать, как ломовые лошади: эликсиры варить по ночам, ингредиенты для них собирать под луной, заклятия шептать на перекрестках, рискуя быть сбитыми пьяным лихачом. Где же справедливость? Я всегда хотела, чтобы все было «как у людей» — естественно, честно, по-настоящему. Но нет, моя судьба — это рецепт, доставшийся от прабабки, запах сушеных жабьих лапок и тоска в глазах.

А ведь мне в это Рождество стукнет тридцать. Тридцать! Магический, судьбоносный, последний рубеж. И вот тут уж не до романтики и высоких моральных принципов. Пора включаться в гонку за выживание.

Мы, ведьмы нашего рода, все как одна — рождественские. Так уж исторически сложилось. Моя мама, бабушка, прабабушка и еще с десяток пра-пра-пра — все мы появились на свет в этот светлый праздник. А все потому, что главное родовое заклятие на вечную и счастливую любовь принято читать именно в самую волшебную ночь в году. Нехитрая арифметика: провели обряд, месяца три на ухаживания и конфеты, ну, а там, глядишь, через девять месяцев — нате вам, новорожденная ведьмочка, как полагается. Прямо как в том самом аисте с капустой, только аист у нас — заклинание, а капуста — сушеная полынь.

Чувствую я своим ведьминским нутром — в это Рождество мне не отвертеться. Придется идти по стопам мамы, бабки и всей нашей длинной вереницы предков. Все вокруг бегают по распродажам, выбирают подарки, пахнут мандаринами и глинтвейном, а мне предстоит варить лягушачьи лапки, толочь в ступе чешую дракона (к слову, невероятно вонючую) и посыпать все это пеплом Птицы Феникс. Вот такой у меня, видимо, и выдастся праздник — не с огоньками гирлянд, а с чадящим котлом и противным скрежетом в ступке.

Потому что тридцать — это не просто цифра. Это — кирпич. Нет, даже не кирпич — целый булыжник, прилетевший прямиком в физиономию. Больно, обидно и крайне непристойно!

С такими веселенькими, прямо-таки праздничными мыслями, я в последние предновогодние дни носилась по магазинам, скупая подарки для родни. Попутно, вздыхая, заскакивала в специализированные лавки, где пахло пылью, травами и тайной. И приобретала там все необходимое для своего позора: тот самый пепел Феникса, сушеные лапки лягушат (мелкие, противненькие) и три волоска от белого козла, который смотрел на меня с немым укором.

Загрузившись пакетами до состояния вьючного осла, я сложила все свои покупки — и праздничные, и колдовские — в свой бордовенький «Джук» и, чтобы проветрить голову, решила прогуляться. Выпить горячего кофе на морозе, вдохнуть предпраздничный воздух и сходить на каток. В последний раз в своей холостой, свободной жизни.

Кофе я взяла с собой, прихватила еще и ватрушку с творогом (ну, надо же себя хоть как-то баловать!) и направилась на лед. Снежинки кружились в свете фонарей, люди вокруг смеялись, держась за руки, в воздухе витало то самое, неподдельное предвкушение чуда… И я, словно дура, поддалась этому всеобщему настроению. Засмотрелась на парочку, лихо выписывающую пируэты, и… не заметила, как под меня въехал самокат доставщика пиццы.

Что произошло дальше, напоминало сцену из немого кино. Пицца полетела в одну сторону, самокатчик — в другую, а я, описав в воздухе не самый изящный кульбит, приземлилась на каток прямо под коньки веселящейся публики. Рыбкой. Точнее, тюленем.

Очнулась я уже на холодном, жестком льду. Сверху медленно падал снег, а я сидела в луже, отдаленно напоминавшей по цвету и консистенции разбавленный клюквенный морс, и не могла пошевелить ногами. Мне по ним не только самокатчик проехался, но и несколько пар коньков основательно прошлись, оставив на память внушительные порезы.

Боль была дикая, тупая и растекающаяся. Мир поплыл перед глазами, и я с облегчением отключилась, пока какой-то добрый народ судорожно набирал номер «103».

Медики появились с поразительной скоростью. Меня, бесформенную массу, погрузили на каталку и повезли в ближайшую больницу — зашивать, латать, приводить в человеческий вид. Самокатчика, надеюсь, ожидал суд и кара небесная!

Вновь я открыла глаза уже в больничной палате. Лежала, хлопала ресницами, пытаясь прогнать белую пелену и дымку в голове. «Вот и попила я своего кофейку под Рождество», — с горькой иронией подумала я.

— Как себя чувствуете, Елизавета Елисеевна?

Голос был низким, бархатным, таким, от которого по коже бегут мурашки и по спине — приятная дрожь. Я даже на своем больничном ложе непроизвольно подпрыгнула.

Надо мной склонился мужчина. Брюнет. Высокий, статный, во взгляде читалась профессиональная усталость и легкий прищур. Очень… симпатичный.

Я сглотнула ком в горле и поняла, что не могу издать ни звука. Видимо, отскакивая от самоката, я ударилась еще и головой.

— Нам бы на вашу работу сообщить и родственникам, что вы у нас тут недельку другую пробудете… На все Рождество задержаться придется… — продолжал он, и его голос звучал как самая сладкая музыка.

— Откуда имя мое знаете? — просипела я наконец, ведьмовская подозрительность взяла верх над всеми остальными чувствами.

В голове тут же пронеслась мысль: «А не мать ли это мне дива какого подсунула? Или ведьмака?» Дивы — народ коварный, очаруют, добьются своего и бросят. Мой дед был дивом, и бабушка до сих пор при одном его имени впадает в праведный гнев и швыряет в стену самые дорогие вазы. Ведьмаки тоже не лучше — самовлюбленные и наглые.

А брюнет смотрел на меня с нескрываемым интересом, его голова была слегка наклонена набок, отчего он казался еще симпатичнее.

— Ваши документы в кармашке пальто лежали, Елизавета Елисеевна… Или они не ваши? — он хмыкнул, и в уголках его глаз собрались лучики морщинок. Видно, чувство юмора у него было своеобразное.

Только мне было не до смеха. Мне ж в Рождество обряд проводить! Иначе — кранты. Позор на весь род. Точно из ведьм выгонят со свистом.

— А вас как… — попыталась я прочитать имя на его бейджике, но глаза все еще отказывались фокусироваться. Да, меня здорово встряхнуло.

С внезапным, чисто ведьмовским порывом, я рванулась и попыталась встать с койки.

Врач аж подскочил на месте и бросился ко мне, чтобы остановить.

Мы, ведьмы, народ резвый. Так что я успела вскочить на ноги, но мои травмированные конечности тут же предательски подкосились, и я… упала. Прямо в его заботливые и, как оказалось, очень сильные руки. Надо же, успел подхватить! Обычно за нами, порывистыми и стремительными чертовками, уследить сложно. Мы быстрые, непредсказуемые и… да, страстные.

Я застыла, оказавшись в его объятиях, и уставилась прямо в его глаза. Они были темными, почти черными, и в них читалась неподдельная тревога. И в тот же миг в голове пронеслась единственная мысль: «Женат?!»

Впервые в жизни меня так, до дрожи в коленках и мурашек по спине, пробирал самый что ни на есть обычный, не магический человек.

— Елизавета… Елисеевна… — прошептал он, и его дыхание коснулось моего лица. И тут я почувствовала, как он сам застыл, а по его щекам разлился яркий румянец. Он резко, почти грубо, перестал меня прижимать и усадил, а потом и уложил обратно на койку.

— Вам скакать еще месяц как не положено будет, — произнес он уже назидательно, пытаясь напустить на себя суровость. — Все же пятнадцать швов мне пришлось наложить…

— А осматривать будете? — кокетливо, по-ведьмовски обольстительно, я откинула полы больничного халата, демонстрируя перебинтованное бедро.

— Осмотр по плану завтра, — отрезал мой спаситель и пулей вылетел из палаты, словно за ним гнался сам рогатый.

Да, с нами, ведьмами, непросто. Если мы берем в оборот, сопротивляться бесполезно. Химия бьет через край, из глаз искры так и сыпятся, энергетика такая, что удержаться может только мертвый. А мой врач явно не был мертв. Напротив, живее всех живых!

Я откинулась на подушки с чувством глубокого удовлетворения. Значит, правильно я всегда сторонилась своих, магических кавалеров. Может, и правда, все сложится по-человечески…

Мама с бабушкой ворвались в палату минут через десять, словно вихрь. В руках они сжимали скромный букетик мимоз. Но мне, опытной ведьме, было с порога видно, что это не цветы, а замаскированный веник Непомора — сильнейшее средство от смертельных ран. С ним все заживало за пару дней без единого следа.

Моя родня, не долго думая, захлопнула дверь и с видом знахарок, пришедших на помощь, начала совать мне в нос склянку с каким-то отвратительно пахнущим отваром. Но я уперлась. Уворачивалась, сжимала губы и наотрез отказывалась принимать их снадобья.

— Доча, ты сильно там об лед-то долбанулась? — зашептала мать, эффектная блондинка, чей истинный возраст был государственной тайной. — Наши средства всегда безотказно действуют! Встанешь на ноги за ночь!

— А мне швы наложили! — выпалила я с необъяснимой гордостью. — Мой хирург меня вылечит быстрее вашего!

Мать и бабка переглянулись. Бабушка, женщина с огненными глазами и стальным характером, вдруг замерла, и в ее взоре вспыхнуло новое пламя — подозрительное, хитрое и очень заинтересованное.

— Хирург молодой? — уточнила она, прищурившись.

Я нехотя кивнула. Бабка тут же изящно приподняла тонкую, соболиную бровь, подхватила под руку растерявшуюся мать и потащила ее к выходу.

— У них тут все по-человечески, — прошипела она матушке на ухо, но я-то отлично слышала. — Пусть внученька побольше отдыхает. А что на все Рождество тут застряла, ну, значит, так уж судьба назначила… Может, и к лучшему.

В итоге их визиты сменились регулярными звонками и передачами с невероятно вкусными домашними пирожками. А я осталась долеживать свой срок в хирургическом отделении на все праздники.

Врач, которого, как я выяснила, звали Олег Вениаминович, видимо, решил скрасить мое больничное заточение. Он притащил в мою палату маленькую, но очень нарядную елочку и поставил ее на тумбочку.

Отделение стояло полупустое, большинство пациентов разобрали по домам на праздники. А Олег Вениаминович, как заметила болтливая медсестра, взял внеочередные дежурства. Совпадение? Не думаю.

В итоге он лично осматривал мои раны почти каждый день. И перевязки делал сам, с сосредоточенным и таким милым видом. Его пальцы буквально порхали над моим израненным тельцем.

А я тем временем, используя нехитрые чары (траву незабудь и пару простеньких заклинаний на болтливость), вызнала о своем спасителе всю подноготную. Оказалось, он — ведущий специалист, местное светило, в свои тридцать три года — холост и никогда не был женат.

Вообще.

Никогда.

Это смущало. Для живого, симпатичного и явно не бедного мужчины обстоятельство было более чем странное. Медсестры втихомолку подозревали его в «дезориентации», но я-то видела — с Олегом был полный порядок, и ориентация его была совершенно отменная.

Он явно интересовался девушками. А точнее — одной конкретной девушкой. Мной.

Но потом пришло известие, которое заставило мое сердце упасть куда-то в пятки. Я узнала его фамилию. Дивов.

Сижу в палате и в прямом смысле грызу ногти, в предвкушении неминуемой беды.

Дивов.

Наши, магические. Ведьмаки и дивы редко идут в обычную хирургию. У нас и своих средств навалом, чтобы с того света возвращать. Хирургию мы, конечно, уважаем, как экстренную меру для простых смертных, но потом всегда доводим дело до конца проверенными, веками наработанными методами.

Так что, когда Олег Вениаминович Дивов вошел ко мне в палату в последний день праздников, я была напряжена как струна. Не может же быть со мной такой подставы!

Неужели мать и бабка все же подстроили эту «случайную» встречу?

Рана моя, благодаря сильной ведьминской крови, зажила почти без следа. Так что я уже стояла в своем самом красивом платье и на каблуках, собираясь ехать домой. Без мужа. Без заклинания. Но с пятнадцатью швами в прошлом.

— Я сегодня заканчиваю раньше, могу подвезти, — сказал Олег как бы невзначай, разглядывая историю болезни.

А я смотрела на него и не могла отвести глаз.

Див? Не див?

У многих магических существ фамилии говорящие. Но иногда бывают и простые, дурацкие совпадения… Может, его предки просто из деревни «Дивово»?

Я лишь молча кивнула и, взяв свою сумку, вышла с ним под ручку из больницы.

Снег шел не переставая, завалив все улицы пушистым одеялом. Машины еле ползли, буксуя в сугробах. До моей квартиры было рукой подать, пару кварталов, и мы решили прогуляться.

Пока шли, Олег купил нам по стаканчику горячего шоколада и огромному прянику в виде звезды. И я, как завороженная, принимала из его рук эти дары, не в силах отказаться.

Это было так по-человечески… так нормально…

Вот мы и подошли к моему дому. Я застыла у подъезда, не зная, что сказать. «Прощай» или «до встречи»? Сердце сжалось от тоски.

— Лиза, — сказал он мягко, так нежно, что я готова была расплакаться или броситься ему на шею, — у тебя рана зажила очень быстро. Феноменально быстро. За неделю — полная регенерация без рубцов. На моей врачебной практике такое впервые…

— Диссертацию про меня напиши, — прошептала я и сделала крошечный, почти нерешительный шаг ему навстречу.

— Диссертацию я буду писать. Обязательно. Но… о людях… А с тобой же не тот случай… — произнес он, и от этих слов по моей коже побежали ледяные мурашки. Даже снежинки, падающие с неба, вдруг стали колючими, как иголки.

— Все верно, — тихо согласилась я. — А ты значит… Дивов? По-настоящему?

— Из рода Горынычей, если быть точным, — усмехнулся он. — Только я решил пойти своим путем. Стать хирургом. Чтобы все было… как у людей.

Горынычи! Один из самых древних и могущественных драконьих кланов! У меня перехватило дыхание.

— Я… я тоже так хотела, — с трудом выдавила я, но слова будто застревали в горле. Потом прокашлялась. — А тебе обязательно нужно, чтобы все было «как у людей»?..

Хирург из рода Горынычей смотрел на меня долго и пристально. И в его темных глазах вдруг вспыхнуло самое настоящее, дикое пламя его предков, а зрачки стали узкими, вертикальными щелочками, как у рептилий. В них отражалась тысячелетняя мощь и магия.

А потом он, не говоря ни слова, схватил меня в охапку. И мы взмыли вверх. Не в метафорическом, а в самом прямом смысле. Он парил в воздухе, держа меня на руках, а мы кружились среди снежинок и вихрей вьюги. Я едва успела шепнуть заклинание невидимости, чтобы случайные прохожие не стали свидетелями этого безумия.

— Ведьма! — прошептал он уже не с укором, а с плотоядным, драконьим восторгом, когда с моих пальцев сорвалась очередная искорка магии, скрывая нас от чужих глаз.

— Всегда ею была! — заливисто рассмеялась я, обнимая его за шею. — Но влюбилась в тебя как самая простая, глупая девушка!

— За это я тебя люблю еще сильнее! — прорычал он, и в его голосе послышался легкий, совсем не человеческий раскат.

Мы кружились в вихре Рождества, над огнями города, в самом сердце метели. И я понимала, что мне идет тридцать первый год. И что это будет самый счастливый, самый волшебный и самый прекрасный тридцать первый год на свете. И никакие заклинания мне для этого не понадобились.