Великое Делание

Вселенная безгранична.

С древних времен человечество стремиться познать ее,

но ограниченое мыгление подовляющего большинства,

ограничивает их понимание.

(Ученый в состоянии вдохновения)

*****

Лес в тот час стоял тих и неподвижен, как замерший в благоговении храм. Но тишина, как это часто бывает в судьбоносные мгновения, была лишь предвестием грядущего ужаса. Молодой человек — всего лишь двадцатилетний лекарь по имени Эйрен — мчался меж деревьев, ветви царапали лицо, одежда прилипала к вспотевшему телу, а в глазах плясали отблески паники и тревоги. И всё же в этом юноше была какая-то светлая решимость, присущая лишь тем, кто с юных лет посвятил себя исцелению боли других.

Судьба и вправду была к нему благосклонна: за столь короткую жизнь он сумел не только заслужить уважение односельчан, но и стать их незаменимой опорой в дни недугов и хворей. Утро того злополучного дня началось как всегда — с похода за травами. Эйрен шагал с корзиной по знакомым тропам, собирая целебные листья и ягоды, отбрасывая ненужное и подмечая редкое. Даже удача, казалось, сопровождала его: ему попались не только сезонные травы, но и редчайшие ядовитые грибы, с помощью которых он рассчитывал разрабатывать противоядия.

Он возвращался в деревню, когда лес внезапно содрогнулся от звериного, леденящего душу рева. Волна звука, словно плотная стена, сбила юношу с ног. Всё перемешалось в голове: звон, клочья мыслей, пыль. Казалось, сам воздух содрогнулся от присутствия нечто древнего и зловещего.

Очнувшись, он увидел: прямо перед ним, в двадцати шагах, лежала туша дикого кабана, гиганта здешнего леса. А чуть дальше стояло существо. Оно не принадлежало этому миру — колоссальное, уродливое, лишённое глаз, но с пастью, полной лезвий острых клыков. Его тело было испещрено странной, пёстрой окраской, что неожиданно напомнила Эйрену украшение - подарок от дочери кузнеца, девушки с добрым сердцем, что не раз приезжала в их глушь с отцом.

Чудовище шумно втянуло воздух, и лекарь понял, что медлить нельзя. Он стал пятиться, затем перешёл на бег. Но вот — падение, пыль в глазах, дрожащие руки. Воля боролась с телом, требуя встать. Лес исчез, осталась только боль в груди, мутное зрение — и силуэт зверя, нависшего над ним, как сама смерть.

Но Эйрен не закричал. Он замер, пристально глядя в изуродованную морду. В его памяти всплыл старик, укушенный бешеной лисой — человек, чьё сознание было отравлено безумием, и кому он, увы, не смог помочь. Тогда — нет. Но сейчас...

— Тебе больно? — тихо произнёс он, не узнавая собственного голоса.

Не монстра он видел перед собой — пациента. И потому, с верой в то, что даже самое ужасное существо может страдать и быть излечено, он протянул руку.

Касание — холод. Неестественный, леденящий. И тут же — вспышка света, слепящая, невыносимая.

Когда зрение вернулось, чудовище исчезло. И лишь тяжёлое тело древнего кабана, лежащее в двадцати шагах, свидетельствовало о реальности происшедшего. Эйрен остался лежать, прислушиваясь к внезапной тишине. Звон в ушах исчез. Всё казалось сном. Но нет, он знал — это было.

Он встал, стряхнул пыль с одежды и, сдерживая дрожь, направился к деревне. Прежде всего, надо сообщить охотникам — мясо кабана не должно пропасть. Размышлять он будет потом. Сейчас он снова был лекарем. Человеком, призванным спасать, а не судить.

******

Прошла неделя с того рокового дня. Неделя тяжёлого, почти истеричного труда, в который юный лекарь бросился с отчаянием человека, пытающегося убежать от собственной тени.

Эйрен запирался в своей маленькой лаборатории при доме, часами возился с растворами и отварами. Его пальцы были исцарапаны, обожжены и испачканы соками редких трав, найденных в тот злополучный поход. Он не позволял себе остановиться. В каждый пузырёк, в каждый настой он вкладывал не только знания, но и надежду забыться, ускользнуть от воспоминаний.

Но каждую ночь, когда глаза смыкались от усталости, в темноте сознания всплывал тот рев. Одинокий, пронизывающий, первобытный — звук, который уже не казался враждебным, но всё равно вызывал дрожь. Он не называл это существо чудовищем. Не мог.

В тот вечер он готовил мазь против ожогов — средство, которое особенно часто заказывал Ханс, кузнец с добрым сердцем и изрядным животом. Именно его дочь когда-то подарила Эйрену странный крестик из янтаря — яркого, словно солнечный луч, заключённый в бронзу. Только недавно юноша узнал, что это действительно янтарь котрый девушка нашла недалеко от реки. До той встречи он не придавал амулету значения, не был суеверным или религиозным. Но теперь он носил его на шнурке под рубахой, как ребёнок держится за руку матери в бурю.

Но в этот вечер — словно судьба решила снова подать знак — Эйрен поскользнулся на валяющейся ступке и с глухим стуком упал на деревянный пол. Он вздрогнул — спина отозвалась нестерпимой болью. Казалось, под ним скрывался камень. Он дотянулся с трудом — в районе между лопаток, в центре спины, под кожей что-то пульсировало.

Сняв рубаху и взглянув в бронзовое зеркало, он увидел: в его теле застрял треснувший, овальный фрагмент янтаря. Он пытался вытащить его, но едва пальцы коснулись камня — в голове раздался рев. На этот раз — не просто звук. Это была боль. Жгучая, невыносимая, всепоглощающая. Как будто не он сам, а кто-то другой кричал изнутри его тела.

Шли дни, и он всё яснее чувствовал, что с того момента их пути — его и существа — больше не расходились. Тот, кто когда-то напугал его до одури, теперь жил внутри. Наблюдал. Медленно восстанавливался. Эйрен чувствовал, как сознание этого древнего зверя, примитивное, хищное, но по-своему живое, переплетается с его собственным.

Он пытался не думать об этом. Пытался отвлекаться. Но порой, взглянув на свою руку, он ощущал, что движется она не только по его воле. Что его разум — уже не только его.

Он был не один. Но пока не знал, благословение это... или проклятие.

*****

Прошла ещё неделя, и безмолвное погружение в труд, в стеклянную гладь алхимических опытов, было прервано единственным человеком, способным вытащить Эйрена из этого самоотверженного затвора.

Александра — дочь кузнеца Ханса — вбежала в его мастерскую, как летний вихрь в пыльную комнату. Её волосы, пылающие оттенком раскалённого металла, напоминали юному лекарю о языках пламени в кузнечном горне, а характер её был столь же неукротим и порывист, как та сила, что способна согнуть железо. Тем удивительнее было то, что именно она, со всей своей яростью жизни, обладала недюжинным терпением в искусстве тончайших ремесел — изготовлении украшений с кропотливой филигранной точностью. Иногда Эйрен шутил про себя: вся её выдержка уходила в работу, а на остальное просто не оставалось.

Среди всех обитателей деревни лишь она по-настоящему была ему близка. После смерти отца — прежнего лекаря, строгого, но доброго, человека, чья рука вывела первые строки в травнике Эйрена, — осталась лишь Александра. Отец научил его исцелять, но и дал важнейший урок ценой собственной жизни: не стоит продавать весь запас лекарств, как бы ни было трудно отказать. Его ошибка — продать всё Ехану — стоила ему отца. Лихорадка пришла внезапно, и не осталось ни капли того, что могло бы облегчить жар.

Теперь же Александра стала его путеводной звездой. Её живость, порой непредсказуемая, порой упрямая, дарила ему ощущение уюта. Они ещё не были обвенчаны, но лишь потому, что ждали «сияния небес» — явления, почитаемого в их краях как знак благословения на союз. Лишь раз в году, в ночи весеннего равноденствия, небеса вспыхивают завораживающим светом, и тогда свершались браки.

До тех пор она перебралась в его дом, настояв, чтобы братья соорудили для неё кузницу у самого заднего двора. Часто случалось, что их дни проходили в трудах, и только ночью они, измотанные до последней жилки, находили друг друга под одной крышей — в тишине, где даже слова были лишними.

Сегодняшний день был иным. Александра, освободившись от дел, предложила приготовить ужин вместе. Они принялись за рагу из мяса того самого старого кабана — теперь уже почти легендарного. У них был свой порядок: один большой казан на день — либо она, либо он. Сегодня — вдвоём.

День прошёл в тихом счастье, без громких слов, без споров. В этом было их единство — как солнце и луна, не мешающие друг другу сиять, а вместе создающие равновесие. Не было между ними резких углов. Ни одной ссоры — ни по мелочам, ни по привычке. Может быть, именно потому, что каждый из них вырос среди примеров того, как можно иначе — в криках, в раздражении, в мелочной борьбе за право быть услышанным.

И всё же Эйрен жалел об одном. Он не мог подарить ей ничего, чего бы она сама не могла создать. Ни драгоценностей, ни амулетов, ни подвесок — всё это выходило из-под её рук в изяществе, которому позавидовал бы любой столичный мастер.

Так проходили дни — между сборами трав, лечением жителей и совместными обедами. Их дом дышал тишиной, наполненной смыслом.

Когда наконец настал тот долгожданный день, и они, под сиянием небес, дали друг другу клятвы, их союз обрёл законченную форму. И уже спустя месяц Александра с улыбкой, смешанной с волнением, сообщила ему о своей беременности. Эйрен замер, а потом — впервые за долгое время — позволил себе слезы. Тихие, почти детские.

Он стал заботиться о ней с трепетом, граничащим с благоговением. Готовил для неё особые отвары, готовил пищу — лёгкую, питательную, насыщенную всем, что только могло понадобиться развивающейся жизни. Александра, с присущей ей силой, легко приняла перемены. Она понимала, что муж знает её тело и потребности малыша лучше кого бы то ни было. И потому, всякий раз, когда ей чего-то страстно хотелось — будь то ягоды, пахнущие летом, или кусочек обугленного хлеба — она не стеснялась просить. Ведь, как сказал однажды Эйрен, в эти моменты говорит сам ребёнок, и его голос стоит услышать.

******

Прошёл год с той самой встречи, что когда-то изменила ход жизни молодого лекаря. Но память — странный дар: она способна убирать даже самые чудовищные тени, если в сердце появляется новый свет. Для Эйрена этим светом стала Лилия — его дочь. Ребёнок, рождённый в любви, воспитывался в спокойствии. Она была похожа на отца — сдержанная, молчаливая, но с пытливым умом и удивительной способностью наблюдать.

Шли годы, и, быть может, это была иллюзия, но Эйрен почти забыл о существе в своей плоти. Янтарь в спине всё ещё пульсировал слабым теплом, но боль утихла, а с ней и тревога. Он стал жить как человек, а не как носитель тайны. Пятнадцать лет — всего лишь мгновение на шкале вечности, но для него это было целой жизнью. Самым счастливым временем, которое он когда-либо знал.

ВОднако ничто не вечно. Первым звоночком стал взгляд соседа. Потом — разговоры за спиной. Люди начали замечать: Эйрен не стареет. Он пытался скрыть это — отрастил бороду, стал носить плащ. Александра знала правду. Она знала и молчала. Она понимала, что её время однажды закончится, а он — останется.

Но трагедия ворвалась не так, как он ожидал.

Сначала пришёл королевский гонец. Сухой, бесстрастный, он принёс повеление: передать секрет вечной молодости. Эйрен, с присущей ему прямотой, сказал правду — секрета нет. Только неизвестная сила, заточённая в янтаре. Глупо было бы ждать веры от тех, кто ищет бессмертие.

Но старый король не поверил и во второй раз они пришли в его дом с оружием, пока его не было дома, они убили его свет и схватили его дочь, а позже когда он вернулся его так же взяли в плен.

Люди короля заперли его в казематах крепости и допрашивали его день и ночь, если бы их инструменты могли пробить его кожу, возможно они бы и отстали от него и его дочери, но нет.

Однажды они привели его дочь в камеру исхудавшую от недоедания в грязной разорваной одежде и в попытках выпытать у него секрет молодости, насиловали ее прямо на его глазах, на его же глазах ее лишили рук и ног превращая прекрасную девушку в жалкий обрубок плоти для удовлетворения своих похотливых желаний. Он видел как в ее глазах пропадает искра жизни, как ее разум рассыпаеться у него на глазах, пока и глаз ее не лишили.

Они не верили. Ни его словам, ни боли. Янтарь в его спине, быть может, и хранил его от времени, но не мог защитить от отчаяния. И когда всё кончилось — не внешне, а внутри — его зрение исчезло. Глаза больше ничего не видели. Сознание замкнулось, скрывшись в глубинах разума. Наступила полная тьма.

В этой бескрайней темноте возник силуэт.

Она выглядела как Александра. Волосы — яркие, как в день их знакомства, но теперь они переливались янтарным светом. А в глазах её мерцали звёзды.

— Неужели ты сдался? — спросила она, и голос её был тихим, но пронзающим.

— Уже поздно. Я бессилен… — прошептал он, не в силах сдержать слёз.

— Тогда отомсти за них! За меня. За Лилию. За нас! — воскликнула она.

— Но я прикован… Я даже пальцем пошевелить не могу…

— Тогда я дам тебе силу, — сказала Александра, протягивая руку. — Возвращайся в мир… и исполни правду своей боли.

Он смотрел на её ладонь, пока внутри него не вспыхнуло новое пламя. Свет — тёплый, как её объятия. Ярость — холодная, как камень в груди.

В тот же миг в казематах замка кулак Эйрена сжал воздух — и металл, сковывавший его, преобразовался в готические перчатки из метала. Он всё ещё не видел глазами, но земля сама говорила с ним — эхом, пульсацией, дрожью. Он чувствовал её, как слепой чувствует тепло солнца.

Тело дочери, неподвижное, всё ещё висело на крюках. Эйрен подошёл. С нежностью и благоговением он коснулся её лба, и в тишине оборвал её страдание. Это было милосердие.

Крики часовых остались позади, как далекие звуки прошлого. Эйрен шёл сквозь замок, как кара небесная. Он больше не щадил — ни солдат, ни слуг. Никто не выступил за его семью. Никто не протянул руку помощи.

Он нашёл короля — дряхлого, испуганного старца — в зале совета. Подняв его в воздух одной рукой, Эйрен заговорил:

— И стоило это того?

— Пощади… — хрипел король, дрожа всем телом.

— А твои люди пощадили мою жену? Мою дочь?

Голос бывшего лекаря был спокоен, почти ледяной.

— Ты не достоин пощады. Даже быстрой смерти, которую ты не дал другим. Твоя агония будет долгой.

Словно откликнувшись на его слова, из-под кожи короля начали прорастать каменные иглы. Они медленно проникали в кости, разрывая плоть изнутри, превращая его тело в гнездо боли.

Эйрен стоял девять часов. Он не позволял старику потерять сознание. Он наблюдал, как смерть приходит не с криком, а с безмолвным ужасом.

В тот день Эйрен исчез. Его больше не было.

Из осколков сломанного сердца, из пепла боли и утраченной любви родился новый человек. Ван Хоэнхайм. Алхимик. Тень королей. Хозяин янтаря и земной воли. Человек, что стал легендой.