Великое открытие

Кипягин рассказывал:
«В далёкой уже молодости я был на экскурсии в квартире-музее родителей Ленина. Девушка-экскурсовод показывает нам нехитрую мебель: шкаф, стол, кровать. Рассказывает про их жизнь — как они потом уехали в Симбирск, и там родился Вождь мировой революции Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

И тут меня переклинивает. Я вспоминаю дату рождения Вождя, отнимаю девять месяцев...
И говорю экскурсоводу:
— То есть получается, что Владимира Ильича зачали в этой квартире. И, возможно, на этой кровати.

Девушка сразу покраснела:
— У биографов товарища Ленина ничего об этом нигде не сказано. Поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть вашу догадку я не могу. Пройдёмте лучше в следующую комнату.

Но меня уже было не остановить.
— Подождите. Ведь мы с вами находимся в святом для каждого советского человека месте! Ведь именно здесь находится настоящая колыбель Русской революции. Наша чаша Грааля. Наш Стоунхендж.

Девушка побледнела и пропищала:
— Я не понимаю, о чём вы. Давайте лучше не будем отвлекаться и пойдём по утверждённому плану.

Но её уже никто не слушал. Участники экскурсии окружили кровать. Кто-то даже присел на неё. А одна бабушка, по виду участница тех самых событий в октябре семнадцатого, сказала:
— Пень в Разливе, на котором Вождь работал, видела. Броневик, с которого он выступал, — тоже. А теперь вот сподобилось узнать и это.

И бабушка внезапно запела:
«Это есть наш последний и решительный бой!»

Вся группа тут же подхватила. Пела даже, немного запинаясь, девушка-экскурсовод. Пел и я».

Кипягин замолчал, достал сигарету из портсигара, закурил.
— Ну и что было дальше? — не выдержал я.
— Что, что... Приезжала специальная комиссия из Москвы. Установила, что кровать та выпущена Сормовской артелью в 1928 году. И велела снять уже повешенную руководством музея табличку:
«На этой кровати был зачат будущий Вождь мирового пролетариата товарищ Ленин».

А мне кажется, что зря. Ведь поток в тот музей тогда сильно увеличился. Приезжали даже делегации из капстран, хотя город был для них закрыт. Пускали в виде исключения.

А мне в институте объявили сначала благодарность, а потом — выговор с занесением. Чтобы не высовывался, значит, когда не надо. Вот с тех пор и не высовываюсь.

Кипягин докурил, выбросил окурок в форточку и сказал:
— Давай лучше выпьем. За Вождя — и не чокаясь».