Venusian Thunderstorm; The Sky of Morning Star

«На Венере, ах, на Венере
Нету смерти терпкой и душной,
Если умирают на Венере —
Превращаются в пар воздушный» —

Николай Гумилёв, «На далёкой звезде Венере…», 1921

金星の嵐；明星空

Kinsei-no Arashi; Myouzyou-kuu

«Венерианский Шторм; Небо Утренней Звезды»

Последняя ступень ракеты-носителя колоссальных размеров отделилась от аппарата, и единственный ковчег, которому улыбнулась удача оказаться работоспособным после невероятно поспешного строительства, покинул орбиту Земли.

И в рации слышим взволнованные голоса:

— Мало! Очень мало! Ничего нет! Мы не успели взять даже достаточного количества шаблонных конструкций для модулей, и если высадимся на Луне, то не сможем согреть всех. И Марс неразвит... Все сценарии проигрышные! Чёрт!

— Господи... Господи... У нас нет выбора...

— Что ты делаешь? Мы не можем!.. Нам нельзя туда!

— Это последний шанс! Мы и так обречены! И лучше сдохнуть в борьбе, чем в смирении с участью!

И тьма космического пространства растворила их в своей густой, посыпанной точками звёзд дымке.

***

~1000 лет спустя

За шумом ветров мы с вами бы еле услышали мычанием старушки, ведомой своим давно возмужавшим сыном по всему селению. Люди смотрели на проходящую пару и догадывались, что именно происходит.

На краю платформы, огороженной сетчатого забора, стояла скамейка, но мать и сын прошли мимо неё. Идя вдоль низкой стеклянной оградки, которой была обрамлена вся платформа, пара дошла до нужного места этой «набережной». Пока мать что-то мычала, сын огляделся по сторонам. Убедившись, что улица за высоким забором пуста, и увидеть что-то могли бы лишь жители верхних этажей домов, сын начал снимать одежду со старой материи. Он аккуратно сворачивал эти обноски, что для нас сгодились бы только на половые тряпки, но для него это были всё ещё дорогие вещи.

Положив стопку одежды на газон под оградой, отец и сын в одном лице повернул старушку грудью к краю, где ограды не было. Возможно, это покажется чем-то диким, но стеклянной ячейки не было не потому, что над оградой поработали вандалы... Это дырка была оставлена специально. И таких было четыре во всех направлениях от поселения.

— Всё хорошо, мама, — успокаивал громко мычащую женщину сын и мягко подталкивал её идти вперёд, в неизвестность облаков. — Придём домой, ослащу воду купленным вчера рафинадом, и... покушаем... всей семьёй покушаем... Я тебе её, как всегда, буду остужать и поить с ложечки. Тебе же вроде нравилось, да?

— Амнанмнанмн! Грмнарабы!

— Да-да, и грибы тоже. Я тебе их пережую и покормлю. Давно не ели уже, да? Ну, что ж поделать? — пропасть была всё ближе. — Совсем начальник потерялся; не знал, где деньги взять. Но всё обошлось, — пропасть подступила на сантиметр, и... — Теперь всё будет хорошо.

Хотя старушка пыталась повернуться, мужчина крепко держал её и не давал вырваться или сбежать. К тому же, вряд ли она уже понимала, что будет дальше. Она хотела повернуться просто потому, что хотела повернуться. Ничего больше. В ней уже замолкли все инстинкты и память. Она — нежилец.

Сын со всей силы толкнул мать в пропасть, и старая женщина, пискнуть не успев, исчезла в океане из густых облаков. И сын, нагибаясь за вещами, не пролил ни единой слезы, ибо такова была норма.

— Юдзуцу, Госпожа Из Злата, Хозяйка Мира, обратно плоть, что ты подарила, прими да упокой, прими да упокой, прими да упокой, — произнёс мужчина, словно читая какая-то заклинание, и вышел за забор...

... нечаянно наступив в лужу грязи...

... своей босой ногой в дырявом носке.

***

Мужчина, только что скинувший свою мать с платформы, вошёл в пределы бурлящего города, который был размером как село, оттого и называли такие поселениями.

— Что?.. Что вы делаете? — услышал он (а мы вместе с ним) визг женщины с базара. Два незнакомца с тряпками на лицах, пытались отобрать у неё обе корзинки грибов. Остальные люди, находящиеся на базаре, кинулись помогать и избили воров.

— Держи своё крепче, — отругал чуть не ограбленную женщину старый человек, подавший ей корзинку, часть грибов из которых была рассыпана по полу. — Тогда никто не украдёт.

— Мерзавцы! — слышалось от толпы, избивающей воров. — Сейчас найдём того, кто меньше занят, и пусть ведёт вас к инспектору Дилбату. Клетка быстро вам мозги вправит.

Учитывая суровые условия Венеры и необходимость самообеспечения, грибы стали краеугольным камнем венерианского сельского хозяйства. В частности, были разработаны устойчивые к сере микокультуры, которые процветали в кислой, бедной кислородом атмосфере Венеры. Эти грибы были генетически модифицированы для быстрого роста на искусственных плантациях, встроенных в инфраструктуру поселения. Им требовалось минимальное количество света, вместо этого они получали энергию из богатой серой атмосферы и были способны преобразовывать серные соединения в съедобную биомассу.

Эти микокультуры выращивались в сложенных друг на друга цилиндрических стручках, которыми выстилались нижние уровни поселения, где они поддерживались влажными и тёплыми за счёт постоянного тёпла двигателя и серных паров. Грибы не только являлись важным источником пищи, обеспечивая богатую белком пищу, но и играли роль в фильтрации воздуха, расщепляя вредные газы и помогая поддерживать пригодную для дыхания среду.

Женщина пришла домой и поставила грибы на стол. Её пятеро детей были недовольны.

— Аааа! Опять «пузырчатки». Опять! — жаловались дети. — Они такие пресные и дурно пахнут!

— Заткнитесь! — завизжала мать и дала каждому по оплеухе. — Либо жрите пузырчатки, грёбанные свиньи, либо пухнете от голода! Забыли, что вам отец говорил? Если кто-то из вас умрёт из голода, его сварят! Хотите, чтобы вас сварили, спиногрызы?

— Ааааа! — разбежались кричащие дети. — Не хотим, не хотим!

Ох уж эти вздохи нищей матери...

***

В густых, закрученных облаках Венеры, где сернокислотный дождь никогда не касался тверди, висело плавучее поселение под названием Сандзанкаго1. Подвешенное на древней скрипучей технологии дирижаблей и сети огромных воздушных шаров, наполненных смесью водорода и гелия, Сандзанкаго представляло собой раскинувшиеся в небе трущобы. Всё поселение представляло собой лоскутное одеяло из ржавого металла, найденного когда-то на таинственной и легендарной Земле — мира, из которого, по рассказам, снизошло Человечество в ад, построив в аду свои города из деталей и любых материалов, которые смогло модернизировать из остатков старых исследовательских миссий. Воздух в этом посёлке был густым от едкого запаха серы, смешанного с резким запахом машинного масла и вечным туманом горящего топлива.

Центральный узел Сандзанкаго был огромным переделанным дирижаблем, его некогда безупречный корпус теперь представлял собой пёструю смесь залатанной кожи, стальных пластин и самодельных ангаров. Вокруг парили десятки меньших платформ и похожих на трущобы сооружений, которые цеплялись к нему и друг за друга паутиной верёвочных мостов, ржавых дорожек и шатких лестниц. Само же поселение — вертикальный лабиринт с домами и мастерскими, нагромождёнными друг на друга, ибо каждый дюйм пространства на протяжении тысячелетия использовался здесь по максимуму.

Небо вокруг было полно постоянным жужжанием и рёвом авиационных двигателей. Гордые асы — венерианские пилоты, проносились сквозь облака на своих лоскутных самолётах и дирижаблях, всегда готовые защитить свой дом или совершить набег на вражеское поселение. Эти самолёты изготавливались на заказ, с открытыми двигателями и крыльями, сделанными из остатков земных транспортных средств, что придавало им угрожающий, сколоченный из кусков вид.

В основном, конструкция самолётов была винтовой, ибо электричество перестало быть знакомо людям, и строить истребители, навороченные всяким гаджетом, они разучились. Хотя не смейте думать, что профессия авиаконструктора как-то умалила своё величие из-за того, что технологии вдруг позабылись. Наоборот, конструкторы самолётов были священны и неприкасаемы, о них слагали легенды, их печати на бортах самолётов делали аппараты дороже. Они были словно кузнецы древности. Без них не было бы жизни. Их очень ценили и оберегали. Уход авиаконструктора из селения мог означать только вымирание.

Итак, ночью Сандзанкаго светилось тусклым оранжевым светом ламп, работающих на сере, отбрасывая жуткие тени, в такие моменты заполоняющие поселение. Были посёлки сильные, были посёлки слабые. И вот жители посёлка Сандзанка жили в постоянном страхе перед набегами со стороны конкурирующих плавучих городов или постоянной опасностью разрушения конструкции, поскольку кислотные облака медленно разъедали их импровизированные дома.

Хотя чего люди не потеряли, так это химических технологий, позволяющих время от времени реконструировать инфраструктуру поселений.

***

В запутанной паутине плавающего в серных облаках поселения, день начинался как любой другой — гнетущий и густой от запаха горящего топлива и серы. Ржавый металл и заплатанная кожа поселения стонали, покачиваясь на ветрах верхней атмосферы. Араши, восьмилетний мальчик с яркими глазами и копной чёрных волос, был на почте со своим младшим братом Рейни.

Почтовое отделение представляло собой небольшую, обветшалую хижину в центре поселения, стены которой едва держались под тяжестью времени и коррозии. Оно служило центром для немногих сообщений и посылок, которым все же удавалось пробраться сквозь опасные небеса. Пока узкие переулки и шаткие платформы создавали бесконечный лабиринт, два ребёнка ждали, когда из помещения почты выйдут их вечно занятые родители.

Рейни, которому было всего четыре годика, был маленьким для своего возраста, но быстрым. Его смех эхом разносился по улице, когда он преследовал Араши, притворяющегося одним из асов, который будто самолётом парил в облаках, вскинув руки в стороны. Но их игра была прервана, когда небо над ними потемнело, а гнетущие облака зловеще сгустились.

— Братик, смотри! — Рейни указал вверх, его лицо сморщилось от страха.

Сердце Араши упало к основаниям его ног. Он знал: надвигался кислотный дождь.

— Быстрее, младшенький! — крикнул Араши, хватая брата и колыбель, с которой он играл.

Этот дождь не был обычным; это был токсичный ливень, который мог разъесть как металл, так и плоть. Они вбежали в почтовое отделение, едва успев войти, когда начали падать первые капли, шипя при ударе о платформу.

Внутри Араши усадил Рейни в колыбель и прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Но когда он выглянул через щель в двери, что-то привлекло его внимание — фигура, едва заметная сквозь пелену дождя, съёжившаяся в переулке возле каких-то контейнеров, переполненных мусором.

Это была женщина с накинутым на голову капюшоном. Её фиолетовые волосы спутались и намокли, облепляя её, как вуаль. Она была завёрнута в рваные тряпки, держа что-то большое и тёмное...

— Вау, — широко разинул рот с недостающим передним зубом Араши, когда его глаза достаточно привыкли к пелене дождя, чтобы рассмотреть это «что-то».

Трезубец. Чёрный и угрожающий. Его зубцы были тусклы, но не сломаны. И глаза его хозяйки были устремлены на землю, а её тело дрожало, когда она изо всех сил пыталась удержаться на ногах.

Сердце Араши сжалось от представшего перед ним зрелища. Чужестранка выглядела потерянной, забытой миром, призраком среди руин сломанного общества. Не задумываясь, мальчик полез в карман и вытащил небольшой кусочек гриба, последний кусочек еды, который он сохранил из их пайка. Но вид женщины, одинокой и беззащитной под кислотным дождём, заставил его двигаться вперёд.

— Оставайся здесь, Рейни, — прошептал Араши, смотря на родителей у прилавка. — Не теряйте меня, ладно?

Под узким навесом дождь был не таким сильным, но все равно капал, прожигая маленькие дырочки в его изношенной одежде. Когда мальчик осторожно приблизился к женщине, его сердце заколотилось сильнее. Когда он приблизился, женщина подняла внимательный взгляд, переливающийся оттенками фиолетового.

— В-вот, — тихо сказал Араши, протягивая шляпку гриба.

Женщина удивлённо подняла брови, но её хватка на трезубце оставалась крепка. Через мгновение же она протянула дрожащую руку и взяла гриб.

— За... Зачем? — спросила она грубым и слабым голосом.

Араши ответил просто...

— Ты выглядишь голодной, тётя.

Она рассмеялась — звук был больше похож на кашель.

— Тебе не следует тратить свою еду на кого-то вроде меня.

Араши пожал плечами. «Это всего лишь гриб». А женщина посмотрела на шляпку в своей руке, и затем снова на мальчика.

— Тётя, скажи, — почесал зад Араши, и у него потекли сопли, — эта палка у тебя... Она, может, денег стоит? Почему ты голодаешь, если можешь обменять свою палку на что-то полезное?

— Ты добр, — сказала женщина, и стало заметно, как её голос смягчился. — Но ты не понимаешь. Это, — она носом указала на трезубец, — не то, от чего так просто избавиться.

Араши нахмурился, не совсем понимая.

— Тогда зачем тебе хранить его?

Женщина грустно улыбнулась.

— Потому что он держит меня.

Прежде чем Араши успел спросить, что она имела в виду, до его ушей донёсся слабый звук — тихий, высокий крик. Он замер, поняв, что это исходит не от женщины, а из темноты позади неё.

Она заметила его реакцию и быстро переместилась, открыв небольшой свёрток, спрятанный в тени. Глаза Араши расширились, когда он увидел источник плача — ребёнка, завёрнутого в слои тряпок, с крошечным личиком, сморщенным от дискомфорта.

— У тебя есть ребёнок? — ошеломлённо прошептал Араши.

Женщина кивнула, её лицо было искажено беспокойством.

— Такая же потеряшка как я.

Плач ребёнка стал громче, эхом разносясь по узкому переулку. В глазах женщины мелькнула паника.

— Прощай, мальчик, — сказала она, прижимая к себе ребёнка и сильнее закутываясь в свои тряпки. — Я буду обязана тебе жизнью за то, что ты был добр ко мне.

— Подожди... — начал было Араши, но она уже двигалась, заползая глубже в тень, чтобы найти более тайное укрытие.

Араши стоял там, его сердце было тяжёлым, а дождь стучал по железным крышам и полу. Мальчик хотел помочь больше, но ничего не мог сделать. Он повернулся к почте, чувствуя, что в груди больно колют чувства его вины и страха.

Когда он вошёл в почту, он увидел, что Рейни смотрит на него широко раскрытыми глазами. «Куда ты ходил, Араши?» — невинно спросил Рейни, хотя окно было перед ним, и он прекрасно мог видеть развернувшуюся сцену.

— Никуда, — солгал Араши, выдавив улыбку. — Пойдём к маме и папе.

Но когда они вернулись домой, беспокойство Араши возросло. Оказалось, кто-то видел, как он разговаривал с чужой женщиной. К тому времени, как они добрались до своего импровизированного дома, люди, видевшие поступок Араши, уже достигли его родителей и поведали о случившемся.

Его отец, суровый человек, закалённый реалиями жизни в поселении, запер его в чулане, а затем пришёл к нему. В тот момент, когда он вошёл внутрь, рука отца сильно опустилась, ударив сына по лицу.

— Как ты только посмел! — взревел его отец. Голос дрожал от гнева. — Отдать еду! И кому? Чужачке! Какой-то привезённой издалека шлюхе!

Араши отступил назад, схватившись за щеку. Слёзы навернулись на глаза. Он попытался заговорить, объяснить, но ярость отца была неумолима. Избиение продолжалось, и каждый отцовский удар напоминал о беспощадном мире, в котором они жили.

Когда всё закончилось, Араши лежал на холодном металлическом полу. Его тело ныло, его дух был сломлен. Его мать стояла в углу, молча; её глаза были полны печали, но она не могла бросить вызов мужу.

— Больше никогда, — прошипел его отец. — Ты больше никогда не должен тратить то немногое, что у нас есть, на чужаков и всяких смутьянов. Ты понял?

Араши слабо кивнул, чувствуя привкус крови во рту. Его мысли вернулись к женщине и её ребёнку — одиноким в темноте, сжимающим этот таинственный трезубец.

Мальчик задавался вопросом, что с ними случилось, нашли ли они безопасное место, чтобы спрятаться, или кислотный дождь разъел их, как и многих других.

Когда Араши провалился в беспокойный сон, одна мысль задержалась в его голове: в таком жестоком мире, как этот, доброта была опасной вещью. Но, несмотря на боль, Араши не мог избавиться от чувства, что, каким-то образом, он совершил правильный поступок.

***

В лабиринтных просторах одного из иных поселений жизнь, как и везде, тоже балансировала на грани хаоса. Непрекращающийся гул двигателей и едкий запах серы были постоянными спутниками его жителей, которые влачили жалкое существование среди ржавого металла и латаных конструкций. Но однажды, в период, когда Араши и Рейни росли где-то там, в дальней Сандзанке, в воздухе повисло беспокойство — ощущение, что вот-вот должно было развернуться что-то ужасное.

Всё началось с низкого, зловещего грохота, который разнёсся по бесчисленным платформам и проходам поселения. Жители прекратили свои повседневные дела, устремив взгляды в небо, где густые облака Венеры кружились в вечном движении. Быстро распространился шёпот: Гирион, самопровозглашённый сёгун без сёгуната, начал штурм.

— Гирион! — вопили часовые. — Это банда Гириона!

— Какая банда? Какая банда? — причитали жители. — Это же целый флот!

Гирион восстал из тени Венеры, харизматичный и безжалостный лидер, объединивший различные фракции бандитов, мусорщиков и недовольных бывших асов. Его амбиции были простыми, но ужасающими — построить своё государство, захватить контроль над парящими поселениями и подчинить их жителей своей садистской воле. Вооружённые захваченным оружием и захваченными дирижаблями, силы Гириона представляли собой грозную армаду.

И вот, без предупреждения небо над селением взорвалось шквалом движения. Тёмные силуэты захваченных дирижаблей и турбовинтовых самолётов опустились на поселение. Двигатели ревели, а пропеллеры рассекали пропитанный серой воздух. Взрывы сотрясали плавучие платформы, когда силы Гириона открыли шквал огня и зажигательных устройств, нацелившись на ключевую инфраструктуру и посеяв панику среди населения.

— Ружья к бою! — кричали инспекторы, кидая толпе ружья и сернистый порох к ним. — Все на защиту посёлка! Не мешкать!

Крики наполнили воздух, когда здания загорелись, а металл согнулся под натиском. Бандиты хлынули по узким переулкам, грабя всё, что могли схватить — еду, медикаменты и любой ценный мусор. Некогда хаотичный, но управляемый беспорядок поселения превратился в поле битвы, где под перекрёстный огонь попали невинные мирные жители.

Среди хаоса и дыма, созданного выстрелами мушкетов, быстро мобилизировались асы. Их самолёты — лоскутное одеяло из спасённых деталей и импровизированного оружия — были последней защитой от натиска Гириона.

— В ангары! Приготовьтесь к битве! — скомандовал суровый ас, и его голос прорезал какофонию.

Асы оседлали свои самолёты, их двигатели зашипели, несмотря на повреждения, нанесённые первоначальной атакой. Небесная кавалерия взмыла в небо, и решимость была написана на лицах её всадников, когда они приблизились к эскадрильям захватчиков.

Небо над посёлком превратилось в водоворот стрельбы, дыма и огня, когда асы вступили в бой с силами Гириона. Группа асов упорно преследовала особенно агрессивный дирижабль бандитов, ловко лавируя в пылу битвы, чтобы получить тактическое преимущество. Внизу поселение дрожало от беспощадной бомбардировки, строения рушились, а пожары быстро распространялись.

Несмотря на свою храбрость и мастерство, асы были в меньшинстве и уступали в огневой мощи. Гирион тщательно подготовил свой флот, оснастив каждое судно превосходной огневой мощью: ни один самолёт не смог подойти ближе к дирижаблям за счёт дирижабельной артиллерии. Самолёт капитана асов, хотя и был манёвренным, не мог сравниться с огромным количеством вражеского огня. Пули пронзали его корпус, посылая искры и осколки в пылающее небо.

— Отступайте! Мы не можем их удержать! — крикнул капитан сквозь рёв своего повреждённого и загоревшегося двигателя.

Но силы Гириона продолжали наступать, их натиск был неумолим. Один за другим самолёты асов были выведены из строя, их пилоты были вынуждены совершать отчаянные манёвры, чтобы избежать захвата или уничтожения.

— Моооооомоооо! — послышался крик с одного из самолётов, который тут же врезался во вражеский аэроплан.

В этот момент по скинутым на посёлок тросам стали спускать бандиты: и люди, и механизмы. Общими усилиями они вырезали население, не способное дать достойный отпор (почти все сухопутные защитники были убиты в бомбардировке).

По мере того, как разгоралась битва, становилось болезненно ясно, что бандиты Гириона были сильнее и лучше организованы, чем посёлок, который они грабили. Их скоординированные атаки использовали уязвимости асов, и всё закончилось так как должно было закончиться при таких условиях.

— Баста! — смаковал Гирион, держа сапог на отрезанной голове старой женщины. Её труп был одет в рясу, и, видимо, она была одной из старейшин поселения. — Дело сделано, ребят!

Собравшиеся вокруг вожака бандиты подняли над головами своё оружие и издали клич «Баста!»2.

Больше вестей из этого посёлка не было. Караваны перестали приходить оттуда, и, в конце концов, о нём все забыли.

***

9 лет спустя

Пламя окутало поверхность облаков. Иссиня-чёрное небо побагровело и одновременно почернело, ибо посёлок пылал так, как ещё ничто не пылало в целом мире — горели целые залежи серы. В нескольких километрах от подпалённого порта находился небольшой флот из одного «облачного кита» и тридцати «небесных дрейфующих». Вокруг роем летали ветрорезы, у одного из которых было аж целых шесть пропеллеров.

«Облачные киты» — гиганты венерианского неба, огромные дирижабли, которые дрейфовали сквозь облака с величественной, почти безмятежной грацией. Их конструкции были удлинены и усилены, чтобы выдерживать давление верхней атмосферы. Газовые оболочки, которые обеспечивали подъём, были сделаны из прочных многослойных тканей, покрытых смесью отражающих и изоляционных материалов для устойчивости к коррозионной среде. Эти оболочки заполнялись смесью водорода и более лёгких, чем воздух, соединений, полученных из венерианской атмосферы.

В отличие от знакомых нам дирижаблей, «облачные» киты могли быть как «мягкой», так и «твёрдой» конструкции. Мягкие ничем не отличались от знакомых дирижаблей, а твёрдые были огромными — объёмом до пятиста тысяч кубометров3, — и жёсткой конструкции, с металлической обшивкой. Они были чёрным, хотя в «облачном ките», который мы могли увидеть в тот момент, обшивка имела вкрапления для солнечных батарей.

Облачные киты приводились в действие большими винтовыми двигателями, установленными по обе стороны от основного корпуса, приводимыми в действие редкими электродвигателями на солнечных батареях. Эти двигатели вращались медленно, но мощно, позволяя дирижаблям сохранять устойчивый курс сквозь плотные облака. Для более точного управления во время стыковки и боя вдоль корпуса были установлены меньшие по размеру двигатели и манёвровые сопла. Если «облачный кит» имел крылья (как у самолёта, естественно), его называли просто — «крылатым китом». Дирижабль, парящий над атакованным портом, был не крылатым. Но то, что он был «твёрдым», закованным в броню из наслоённых друг на друга чёрных пластин, говорило о статусе его владельца.

Боевые дирижабли всегда были тяжело вооружены, служили как транспортными судами, так и передвижными крепостями. Они оснащались бортовыми пушками, зенитными орудиями и гарпунными пусковыми установками, а также отсеками для запуска более мелких судов, таких как «ветрорезы», «штормовые всадники» и «небесные змеи».

Внутренняя часть дирижабля представляла собой лабиринт грузовых трюмов, лабораторий, мастерских, жилых помещений для экипажа и командных центров, соединённых узкими, тускло освещёнными коридорами. Гондолы под дирижаблями часто служили смотровыми площадками и или капитанскими мостиками, оборудованными армированными стеклянными окнами и коммуникационными системами. Большинство «облачных китов» имело два мостика — второй на самом верху, за пределами гондолы, прямо на самой высокой точке оболочки, заполненной газом. Такие мостики назывались экзогондольными.

Венерианские самолёты, называемые «ветрорезами», представляли собой небольшие, манёвренные суда, предназначенные для быстрого перемещения в плотной атмосфере. Эти самолёты строились из лёгких, но прочных материалов. Их корпуса — гладкие и обтекаемые, — покрывались лоскутным одеялом из металлических пластин и керамической плитки, чтобы противостоять коррозионным элементам. Крылья — широкие и усиленные, с несколькими элеронами и закрылками для обеспечения максимального контроля в условиях турбулентного ветра.

Движение ветрорезов чаще всего обеспечивали турбодвигатели, в которых в качестве носителя энергии выступал атмосферный воздух, который, сжимаясь и расширяясь в двигателе, приводил самолёты в движение. Но были и более дорогие ветрорезы, имеющие модифицированные реактивные двигателями, приспособленные для сжигания густой, богатой серой атмосферы Венеры. Эти двигатели издавали низкий, гортанный рёв, оставляя следы тёмного дыма, когда разрезали небо. Некоторые самолёты также оснащались вспомогательными пропеллерами, что давало им дополнительную тягу, необходимую для навигации в густых облаках.

Ветрорезы обычно вооружались пулемётами, ракетными шахтами и резервуарами с зажигательными бомбами — всё это грубо вмонтировалось в фюзеляж, но было смертоносно по своей эффективности. Кабины ветрорезов всегда были тесны, с минимальным количеством приборов — ровно столько, чтобы пилот оставался жив и не сбивал курс. Большинство самолётов также имели усиленные фонари с тонированными козырьками для защиты от интенсивного яркого света и излучения венерианского солнца. Да, здесь, на высоте пожара, Солнце было тусклым и разряженным, но вот если взлететь выше, то слои облаков расступались, и могло быть очень ярко. Опасно ярко для навигации.

В представленном флоте были заметны небесные дрейфующие — самые простые и самые старые из венерианских летательных аппаратов, созданные по образцу первых земных воздушных шаров. Они состояли из больших сферических оболочек, наполненных нагретыми, более лёгкими, чем воздух, газами, прикреплёнными к небольшим открытым гондолам. Оболочки делались из разных материалов, например, из многослойных тканей, обработанных антикоррозионными покрытиями, в то время как гондолы представляли собой грубые металлические корзины, усиленные дополнительным покрытием для защиты.

Небесные дрейфующие полагались на естественные воздушные потоки для движения, хотя они оснащались небольшими, примитивными нижними плавниками и для базового маневрирования. Эти винты приводились в действие руками пилотов, ещё называемых операторами «небесных дрейфующих».

Воздушные шары в основном использовались для наблюдения, разведки и лёгкого транспорта. Чаще всего их использовали для передвижения разные караваны или путешественники. Они обычно не были вооружены, хотя некоторые из них оснащались небольшими пулемётами и гранатомётами для самообороны. Боевые воздушные шары были наполнены стрелками и бомбардирами.

Гондолы были тесными и часто — открытыми что делало их уязвимыми для атак. Некоторые делали из гондол закрытые хижины и жили в них, кочуя от посёлка к посёлку (зачастую торгуя).

Итак, на «внешнем», экзогондольным мостике «облачного кита» стояли две тени — мужская и женская. Преклонив колено, мужчина произнёс: «Госпожа...», в то время как женщина, не обратив на это никакого внимания, наблюдала за гигантским пожаром. А тот был просто колоссален.

— Я сделал всё, как Вы того и хотели, — продолжил мужчина, не смотря на лицо своей визави. Он врезался взглядом в пол и выдавал слова с большим волнением, словно у него защемило в сердце. — Никс-Хэйвен был стёрт с лица Неба. Во имя Вашей славы...

Женский силуэт обратил лицо к мужскому и положил свою руку ему на голову. Женщина холодно ответила:

— Во имя Фосфорной Империи4, — и прошла к ступеням, ведущим по обшивке вниз, на первый мостик, оставив мужчину наедине с возложенной на него миссией.

А он же, хныкая и шмыгая носом, подставил к своему виску пистолет и... выстрелил.

***

Зал старейшин и жрецов в Сандзанке был местом, пропитанным как почтением, так и упадком. Подвешенный в облаках Венеры, зал был одним из старейших сооружений в поселении, построенным из найденных частей древних воздушных кораблей и укреплённым заплатками металла, спасённого из руин Земли тысячу лет назад. Он ненадёжно висел над бездной, свидетельство изобретательности и отчаяния последних выживших людей человечества.

Сам зал был большой продолговатой комнатой с высокими сводчатыми потолками, поддерживаемыми ржавыми балками и старыми такелажными канатами. Стены были завешены тяжёлыми темными занавесками из толстой тканой ткани, окрашенной годами воздействия кислотной атмосферы. Эти занавески несли выцветшие символы потерянной цивилизаций Земли вроде бабочек, цветов и птиц, напоминания о мире, которого больше не существовало.

Воздух внутри зала был тяжёлым от запаха горящей серы и ладана, смеси, призванной скрыть вонь разложения, но только делавшей атмосферу ещё более гнетущей. Впрочем, венерианцам было не привыкать.

В дальнем конце зала стоял длинный полукруглый стол из тёмного, выветрившегося металла. Его поверхность была покрыта ямками и шрамами от многолетнего использования. За столом был расставлен ряд стульев с высокими спинками, каждый из которых отличался от другого — некоторые были сделаны из металла, другие из дерева; все спасены и переделаны из руин забытых времён. Стулья были покрыты толстой грубой тканью, их спинки украшали выцветшие знаки отличия некогда великих народов Земли.

Старейшины и жрецы, собравшиеся здесь тем конкретным днём, были лидерами селения, направлявшими его через суровые реалии жизни на Венере по «правильным путям». Их внешность отражала борьбу и стойкость их народа. Старейшины были сборищем мужчин и женщин, их лица были изрезаны глубокими морщинами, их кожа обветрилась постоянным воздействием жестокой среды.

— ... — глаза их были острыми и холодными, тяжесть бесчисленных решений и жертв была видна в их взгляде.

Каждый старейшина носил длинную, струящуюся мантию из слоёв плотной ткани, сшитой из любых материалов, которые удавалось найти. Мантии были тёмными, в основном в оттенках серого и коричневого, с полосами тусклого, выжженного оранжевого и охристого — цветов сернистого неба. Эти одежды были украшены символами, сшитыми грубыми нитками и металлическими безделушками, которые тихо звенели при движении. Некоторые носили капюшоны, низко надвинутые на лица, отбрасывающие тени, скрывающие их черты, в то время как другие оставляли головы непокрытыми. Их волосы — седые и редеющие — развевались на постоянном ветру.

Жрецы, напротив, носили более сложные и церемониальные, хотя все ещё утилитарные одежды. Их мантии были сделаны из смеси почерневшей кожи и темной, тяжёлой ткани, усиленной металлическими пластинами, вшитыми в ткань. На этих пластинах были выгравированы древние символы зеркала Венеры — остатки забытых религий Земли, которые теперь использовались в качестве оберегов от зла нового мира.

— Приветствую вас, старейшины. Приветствую.

Одеяния жрецов были закреплены широкими поясами из плетёной верёвки, на которых висели небольшие мешочки со священными реликвиями — частичками прошлого Земли, фрагментами писаний и осколками некогда драгоценных металлов.

Лица жрецов были скрыты масками, сделанными из грибниц, и останков машин — их глаза были скрыты за темными линзами или полированным стеклом. Эти маски, искусно вырезанные и украшенные металлом и человеческой костью, придавали им устрашающий вид, как будто они были живыми воплощениями духов, которым они поклонялись. Их руки были одеты в перчатки из толстой защитной кожи, пальцы заканчивались металлическими когтями или кольцами, как для совершения ритуалов, так и для самозащиты в случае необходимости.

На таких жрецов нельзя было не смотреть косо — пока остальные (даже старейшины) ходили в каких-то мешках, жрецы могли позволить себе металл, блестяшки, безделушки из столь важного металла. У жрецов Сандзанки не было украшений из костей животных, но у очень богатых посёлков жрецы могли позволить себе не только кости своих предшественников. Дороже костей животных было только их мясо или шерсть. Одна живая овца могла стоить пять поселений сразу! А свежая тушка — как два! Животноводы жили на отдельных платформах вдали от посёлков и могли позволить себе хорошую охрану. Настоящие магнаты!

Но вернёмся в зал совета старейшин. По центру стола встала большая жаровня. Она горела слабым синим пламенем, которое питалось медленным сгоранием серы и других химикатов. Свет отбрасывал жуткие тени по всему залу, делая старейшин и жрецов похожими на призрачные фигуры, правящие остатками мира, который давно уже рухнул. Мерцающее пламя было одновременно символом надежды и напоминанием о постоянной опасности, тонкой грани между вымиранием и выживанием.

Когда старейшины и священники собирались на свои собрания, тяжесть их обязанностей передавалось самому воздуху. Они говорили тихими, размеренными голосами, их слова были пронизаны серьёзностью их положения. Каждое принятое ими решение могло представлять собой пропасть меж жизнию и смертию. И бремя их знания было запечатлено в каждой черте их усталых лиц.

В этом зале, в тени прошлого, они изо всех сил пытались вести свой народ через неумолимое настоящее, всегда осознавая, что будущее никогда не посмеет дать никаких гарантий.

— Не буду терять времени, господа, — когда все расселись, сказал своё слово староста — избранный старейшина. — Впереди ночь, и я должен передать свои полномочия. Однако вопрос выбора нового старосты мы займёмся завтра... Э... Если вы ничего не имеете против, конечно.

— ... — присутствующие покачали головой.

— Меня обеспокоили новости, идущие к нам с юга. Говорят, ближе к полюсу началась какая-то подозрительная возня. НекаяМария собрала людей и постепенно идёт по поселениям юга.

— Мария? — почесал бороду один из жрецов. — Знакомое имя. Господа, если вы не знаете, то слухи об этой женщине пошли ещё несколько месяцев назад. К нам заходил один караван, чтобы сделать подношения и похоронить одного из своих людей. Тогда мне с господином Исии и рассказали всякие новости.

— Да, — покивал староста. — Однако теперь это официальная информация. Вот, — староста дал по кругу какую-то бумагу, — эта телеграмма пришла мне из посёлка Широ два бункацу назад.

分割 bunkatsu — «деление». Пятнадцать классических человеческих часов (считающихся по часам с песком или железными опилками). По сути, календарный день, из которых состоит тонэн-бункацу — «декада бункацу», то есть 150 часов, то есть календарная неделя. Календарный месяц — это ёндзю-бункацу, то есть «пятнадцать часов по сорок раз», то бишь 600 классических часов, то бишь 25 календарных дней. Около семи ёндзю-бункацу (175 календарных венерианских дней) составляют один тэнканки, то есть «поворотный момент». Календарный год состоит из двух тэнканки — тэнканки дня и тэнканки ночи). По земным меркам, та же ночь длится на Венере 115 земных суток. За один астрономический венерианский год случается около трёх или четырёх тэнканки (то есть два с половиной или два цикла смены дня и ночи).

— Так вот, один цикл назад стало известно, что банда Марии не ушла в спячку. Из-за этого она захватила около четырёх селений.

— Ты боишься, что за грядущую ночь они продвинутся ближе, в нашу воздушную зону?

— ... — староста покивал. Он сглотнул. — На экваторе Гирион с его деспотией, с южного полюса — Мария. Мы всегда должны использовать период ночи, чтобы подготовить новых пилотов, но, боюсь, на сей раз нам придётся подготовить намного больше, чем восемь человек.

— Это невозможно, — вошёл в зал мужчина в форме и с красным шарфом. — Тогда нам придётся смягчать вступительные, а из слабых ребятишек хороших пилотов не получится, — он сел за свой стул и пододвинулся к столу. — Только мясо.

— Насколько это «мясо», как Вы выразились, будет полезно селению?

— Не Вам решать, господин Чтец Солнц.

Чтец Солнц — это аналог звездочёта, астронома. На протяжении поколений память о Земле превратилась в мифы и легенды. Истории о «зелёном мире» с огромными океанами и голубым небом передавались из поколения в поколение как рассказы о рае, но они были абстрактными и наполненными мистицизмом, без конкретных знаний о том, чем на самом деле была Земля.

Из-за плотной атмосферы по небу каталось только Солнце — другие звёзды были не видны. Астрономия не могла развиваться. При её отсутствии и при отсутствии знаний о других планетах Венера воспринималась как целостность бытия, как вся вселенная (за исключением «пропавшей» Земли и Солнца). Планета была обожествлена, а Госпожа Из Злата (или другое местное название) воплощала её волю — капризную, могущественную сущность, которую нужно постоянно умилостивлять. Штормы, гнетущая жара или, наоборот, нечеловеческий холод под облаками и чужеродная среда за тысячелетие начали рассматриваться как проявления настроений Венеры.

Регулярные ритуалы в честь Венеры и умилостивления её воплощения являлись значительной частью повседневной жизни. Подношения могли включать драгоценные украшения, символические жертвоприношения или проведение сложных церемоний, призванных обеспечить выживание сообщества. Сбрасывание обклеенных бумагой мумий умерших жителей посёлков и других отходов на поверхность являлось ритуалом и воспринималось как «возвращение в утробу Венеры».

— Как Вы смеете? — поскольку Чтец Солнц был верховным жрецом в селении, он не мог позволить, чтобы к нему обращались так пренебрежительно.

— Староста, мы не сможем подготовить больше восьми пилотов.

— Я... Я понимаю, что наша программа обучения складывалась веками, но... Но неужели ничего нельзя поделать?

— Если немного смягчить экзамен, то десять человек смогут пройти. Десять из двадцати еженощных желающих. Я не знаю, какие лёгкие должны быть испытания, чтобы их прошли хотя бы одиннадцать человек из двадцати соискателей.

— Зачем Вы слушаете этого вояку, староста? Все решения в селении принимает совет старейшин на основании большинства голосов.

— Подождите, господин. Я хочу, чтобы мы приняли взвешенное решение.

— Но его слова звучат неубедительно. Он просто не хочет, чтобы A.S.A.M.I. тратило больше ресурсов на жизнь новобранцев. Меньше ртов — больше еды, да?

— Прекратить! — ударил кулаком по столу ас и в гневе скривил лицо. — Вы понимаете, что говорите?

— ... — сказавший не те слова смутился.

— Ежедневно мы теряем по пять — восемь пилотов. Как бы хорошо вы все ни жили, как бы мало атак ни было на поселение, в наших рядах всегда освобождаются места, хотим мы этого или нет. И ресурсов, выделяемых селением, нам всегда достаточно. И на проживание двадцати новобранцев их бы хватило по самое горло! Но вы просто не хотите понять, что не каждому дано стать асом. Нам не нужна толпа! Хотите мясо — собирайте его здесь, на твёрдой платформе. А в воздухе эта тактика не сработает.

— Вековой опыт, — начал умничать жрец, — показал, что для обороны от абордажей не хватит и целого поселения, так как перед тем, как сойти вниз, атакующие уничтожают постройки и защитников сверху. Собственно, поэтому пилоты и стали основной боевой силой Человечества. Ополчение из селян — это крайняя мера, последний рубеж обороны, по эффективности уступающий даже рогатинам, стреляющим всяким мусором.

— А я что могу поделать? Вы хоть подумайте: если собрать слишком много пилотов, то на них ветрорезов не запасёшься.

— А... — староста решил подать идею. — А если готовить резерв?

— Резервисты? А с ними что делать? У нас есть резервисты, которые всегда в отряде, и их навыки и привычки не теряются со временем. Если подготовить кучку молодых резервистов и отпустить её в гражданскую жизнь до тех пор, пока не прижмёт, её потом всё равно придётся заново готовить. Как минимум, морально.

— ...

— Вы что тут, думаете, что в других селениях за столько лет не пытались сломать систему асов? Не работает это. Мы эффективно сражаемся только как профессионалы. Как кадры, постоянно поддерживающие свою квалификацию. A.S.A.M.I. — закрытое сообщество, и кучка дерьмоедов нам там не нужна. Нам нужна способная ребятня, которая останется в рядах A.S.A.M.I. до тех пор, пока не потеряет дееспособность.

— Хм...

— Вопрос закрыт, старейшины. Я выделю два места и подготовлю к концу ночи десятерых пилотов. Дед Гикай и его ученики как раз выполнят заказ на два новых ветрореза. У нас десять активных пилотов, ещё двадцать в резерве иногда заменяющих их в нарядах. И всего двадцать один ветрорез. Плюс ещё два будут готовы к концу ночи.

— Двадцать три ветрореза... — задумались старейшины.

— Этого мало, чтобы защититься от Гириона.

— А ты откуда знаешь, вояка?

— Прекратите фамильярничать, Чтец Солнц. Гирион наводит свой ужас на восточное полушарие уже не один год. Я постоянно на связи с коллегами из союзных поселений. Слухами небо полнится. И о тактике, и о количестве техники Гириона. Ещё ни один посёлок не дал отпор.

— Ну, окромя Кидзоры, которая заключила союз с Сэйрю-го и Фуумими-го.

— А разве их союз не оказался бессмысленнен из-за расстояний между этими селениями?

— Да, они просто не успели прийти друг другу на помощь, и Названный Сёгун уничтожил их поодиночке.

— Что касается Марии, — продолжил ас, — то тут всё сложно. Даже при наличии официальных новостей, слухи звучат более правдиво.

— Да про Марию и её флот что-то как-то мало слухов.

— Южный полюс далеко от экватора. Большинство поселений расположены вдоль него или следуют внутри ураганов. Конечно, с юга новости редки.

— По хорошему, староста, нам бы стоило отправить в ночную поездку одного из наших асов, чтобы он разведал обстановку на полюсе. Ибо Гирион сейчас далеко, на предрассветной стороне, у нас вот-вот будет закат. Гирион сильно задержится в восточном полушарии. А мы — одно из первых селений от полюса. Мы расположены прямо на линии тропика Тельца, первые за южным полярным кругом. Кого нам и следует ждать к утру, так это флота Марии.

— Один из слухов, — Чтец Солнц перестал подтрунивать аса и сурово задумался, — звучал так, что флот Марии именуется Фосфорным Флотом.

— Откуда мы знаем, что это официальное название? — уточнил староста, а Чтец просто пожал плечами.

— Я всё же не про то, — продолжил Чтец Солнц. — Один из менее реалистичных слухов, принесённых беженцами с полюса, сказывает о том, что Фосфорный Флот перемещается с ураганом. И... он очень быстр.

— То есть как?

— Медлительный захват южных поселений Фосфорным Флотом, — предположил ас, — может быть объяснён тем, что Мария делала долгие перерывы на захваченных платформах. Однако беженцы говорят, что Флот двигается быстрее, чем должно.

— А как должно?

— Так, что на ветрорезе, каким бы быстрым он ни был, нельзя преодолеть такие большие расстояния.

— Да-а... Дело в топливе, верно?

— Всё так: при больших перелётах ветрорезы хранятся в ангарах «облачных китов», но «облачные киты» двигаются в пять раз медленнее, чем платформы поселений. У Марии же, если россказни беженцев не лживы, скорость флота выше, чем у «облачного кита». Гипотетически она могла бы располагать флот в урагане. Но... это представляется возможным. Верно, жрецы и господа инженеры?

— ... — старейшины покивали.

— Если Мария захватила сначала Кумики, а затем двинула на юг, к южному полюсу, и захватила станцию Аска, значит, ураган двигался неестественно. Они не проходят на южный полюс. К тому же, телеграфные сводки со станции Аска стабильно каждый раз просчитывали траектории возникающих за полярным кругом ураганов. И почти никогда эти ураганы не возникали ночью, когда была захвачена Аска. И никогда они не достигали прямо южного полюса. Есть что-то в этом странное, не так ли?

— ...

— Хотите сказать, — закрыл рот ладонью староста, — что Фосфорный Флот управляет ураганом, в котором передвигается?

— Нет, — повертел головой ас. — Это исключено. Это невозможно.

— Это духи, — уверенно сказали жрецы. — Да, видимо, поселения за южным полярным кругом разгневали венерианских духов, и духи ветра подарили Марии способность седлать ураганы, чтобы она покарала еретиков. Значит. Нам бояться нечего. Смело буду утверждать, что Сандзанка — самое богобоязненное поселение на западе южнее экватора.

— Духи? — даже ас задумался. — Возможно. Тогда, что, отменяем план на десять пилотов?

— О, нет-нет, — повертел руками староста и попытался всех успокоить. — Даже если духи благоволят нам, Сандзанке требуется быть осторожной, ведь и берегут-то духи, — староста покивал жрецам, — только рачительных.

— ... — жрецы покивали в ответ, соглашаясь со старостой.

— Так что давайте будем практичнее.

— Хорошо, — вздохнул ас и поднялся со стула, — десять мест вместо восьми. Впервые за сто лет.

— Добро, добро.

Ас ушёл, а староста пустил по кругу другую телеграмму.

***

Школа. Кто из вас не был в школе? Кто не видел школу? Школа у нового Человечества являлась свидетельством суровых реалий жизни в плавучих поселениях Венеры. Само здание, ненадёжно возвышающееся на краю металлической платформы поселения, представляло собой очередную импровизированную конструкцию, слепленную из подобранных материалов. Оно являлась символом стойкости общества, но также и его отчаяния — место, где будущее поколение формировалось в условиях, которые испытывающих как их выносливость, так и их интеллект.

От описания школы в Сандзанке вам станет плохо...

Здание представляло собой низкую, приземистую конструкцию. Его внешняя часть являлась лоскутным одеялом из ржавых металлических пластин и старого, обветренного стекла. Металл был изъеден и в конец проржавел, покрашенный кислотной атмосферой, со следами зелёных и жёлтых остатков серы, прилипшими к швам.

Окна были маленькими и грязными, но, тем не менее, укреплёнными металлическими решётками, чтобы их не выдуло сильными ветрами, которые иногда проносились через поселение. Единственная дверь, тяжёлая и скрипящая на петлях, завела бы вас в школу, отмеченную выцветшей табличкой с незамысловатым словом «Школа».

Внутренний класс был большой прямоугольной комнатой, которая служила и аудиторией, и основным учебным помещением для всех шестидесяти детей в посёлке. Стены из голого металла, окрашенного в зеленовато-жёлтый цвет отложений серы. Низкий потолок, усиливающий гнетущую атмосферу, с открытыми трубами и проводами, перекрещивающимися над ним. Тусклые, мерцающие лампочки свисают с потолка, отбрасывая болезненно-жёлтое свечение, которое едва пронизывает мрак. Вот уж место, где хочется получать знания о мире, которые за тысячу лет так нормально и не изучили.

В комнате было полно самодельных столов и скамеек, все они были сделаны из подручных материалов... Некоторые — старые железные ящики, перевёрнутые на бок, другие — заготовки из стекла, уравновешенные на ржавых металлических рамах. Столы были тесно прижаты друг к другу, и между ними едва ли хватало места, чтобы хотя бы двигаться. Из-за этого детям приходилось сидеть плечом к плечу. Может, потому-то их лица и были так часто скользкими от пота в этой духоте?

В передней части класса большая, поцарапанная доска доминировала над стеной. Её поверхность была покрыта слоем пыли и остатков мела. Старая, с глубокими выбоинами, портящими её поверхность, доска, которой никогда не хватало мела. В коробке учителя мел часто сводился к крошечным огрызкам, которые трудно было держать между пальцами.

Сам по себе учительский стол — прочный, но потрёпанный предмет мебели, стоял сбоку. Он был завален бумагами, обрывками старых учебников и несколькими драгоценными письменными принадлежностями — многие из них давно уже изношены вплоть до бесполезности.

Учитель, известный просто как сэнсэй, — мужчина больших лет, который нёс на своих дряхлых, сгорбленных плечах бремя будущего. Каждый день дети видели это изрезанно глубокими морщинами лицо, изъеденное годами стресса и воздействия суровой окружающей среды. Его кожа имела бледный, почти болезненный оттенок от многих лет вдыхания сернистого воздуха, а его глаза — уставшие, но пронзительные — пронзали мрак.

Сэнсэй носил длинное выцветшее пальто из тяжёлой, заплатанной ткани. Пальто скорее функциональное, чем модное, предназначенное для защиты его от стихии во время прогулок в школу и обратно. Под ним он носил потёртую рубашку и брюки, имевших места истёртую, местами заплатанную ткань. Пара старых, потрескавшихся ботинок завершала его наряд — их подошвы были укреплены металлическими пластинами, чтобы противостоять едкой атмосфере. Он носил тонкую трость, не столько для ходьбы, сколько как инструмент для поддержания порядка среди учеников. О да, хотя Сэнсей не был садистом, бить учеников по горбам приходилось часто. Правда, вряд ли он получал от этого хоть какое-то удовольствие.

Вы только взгляните на его мозолистые руки в пятнах от чернил. Его ногти обломаны и потрескались. Уставший, на шее он носил лёгкую как пёрышко пару маленьких круглых очков с треснувшей линзой, сидящих на тонкой изогнутой оправе. Несмотря на его внешность, ученики чувствовали в нём спокойную властность. Те из редких родителей, который когда-либо за весь период обучения детей в школе видели Сэнсея, считали, что он — человек, посвятивший свою жизнь преподаванию в мире, где знания являются одновременно и обузой, и надеждой.

Ученики этого — не постесняюсь сказать! — героя были разнообразной группой, возраст которой варьировался от маленьких детей пяти — шести лет до подростков, приближающихся к взрослой жизни. Все они теснились в одной комнате, вынужденные учиться бок о бок, несмотря на огромную разницу в возрасте и способностях. Их одежда представляла собой уже знакомую нам по прошлым эпизодам смесь из рваных поношенных вещей, сшитых из любых материалов, которые только смогли найти их семьи. Некоторые носили пальто на размер больше, в то время как другие были одеты в узкие лохмотья, и их ноги были босы или обёрнуты полосками ткани.

Лица детей были испачканы грязью, их кожа огрубела от суровой жизни. Многие из старших учеников, приближающихся к выпуску, несли на себе шрамы от тяжёлого труда или травм — следы суровой жизни, которую они вели. Несмотря на их закалённый вид, в их глазах светилась решительная, яростная воля к выживанию. А трость учителя заставляла их глаза светиться ещё и тягой к обучению.

Младшие дети сидели впереди. Их глаза были раскрыты широко: им было и страшно, и любопытно, и страшно любопытно. Они часто изо всех сил пытались не заснуть в изнуряющей духоте, их маленькие тела ссутулились над партами. Некоторые, не выдержав давки и духоты, теряли сознание, и старшие ученики оттаскивали их в конец класса, пока они не придут в себя.

Старшие ученики сидели сзади, их лица были более жёсткими, выражения — более серьёзными. Они понимали важность своего образования, зная, что это одна из немногих вещей, которая может предложить им лучшее будущее — или, по крайней мере, лучшие шансы на выживание. Они действовали как наставники и защитники для младших, держа их в узде и следя за тем, чтобы такой заполненный до отказа класс не погрузился в хаос.

— Что ж, — учитель ударил мелом по доске и окончил писать фразу «Поздравляем с выпуском!». Он ещё не повернулся к классу, а уже сгорбился в шее и прохрипел сорванным голосом, — вот и начался ваш последний классный час...

Венерианский класс — это место постоянного шума и напряжения, где густой от гула голосов, скрипа стульев по металлическому полу и постоянного шелеста бумаг. Духота, усугубляемая огромным количеством тел, забитых в небольшое пространство, запах пота и серы, смешивающийся со слабым запахом мела и чернил... Несмотря на гнетущие условия, в классе было ощущение цели. Дети могли быть уставшими, голодными и чувствовать себя неуютно, но они были полны решимости окончить школу и получить долгожданную свободу.

— Учитель, Учитель! — поднял руку, но не стал дожидаться разрешения один из старших учеников, сидящий на последнем ряду, прям под самим кондиционером. — А чего это Вы такой весёлый! Неужто ждали нашего выпуска сильней, чем мы? Ха!

Учитель вздохнул, глядя на переполненный класс:

— Араши, — обратился к последним рядам и пошоркал ладони друг о друга, чтобы протереть их от мела, — я помню, каким ты был маленьким хулиганом, сидел прямо вот тут, — учитель показал пальцем на нужную парту, — на первом ряду, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми во время моих уроков.

Араши: ухмыльнулся:

— А теперь я в последнем ряду, сэнсэй, изо всех сил стараюсь не дать всем остальным уснуть!

Учитель сдержанно усмехнулся:

— Ну, по крайней мере, ты перешёл на более высокий уровень хулиганства.

В классе стало весело. А учитель с грустным видом вытащил из нижнего ящика в столе стопку бумаг.

— Это картон? — изумились младшие дети. — Вау!

— Да, это картон, — ответил учитель и поднял руку со стопкой картона. — Выпускники! Прошу вас выйти к доске... — учитель насилу выдал. — ... в последний раз.

***

— Надежда, — говорит. — Дай мне надежду, — тянет руку к свету на глади облаков, падая на поверхность планеты. — Я жил ради этого. Ради этого и умираю, — его слёзы отрывались от щёк и ползли в воздухе, очищая его муть, чёрную, как как кожа от сажи. — Скажи мне, в чём была боль. Скажи, в чём был свет. Я стремился знать это.

У него не осталось слов. Его позвоночник мягко припал облаку, а он улыбался, устремляя взгляд к дирижаблю, что был над ним. И вот облако рассеялось, и его глаза иссохли. Его губы потрескались. Его улыбка... её в миг не стало. Он видел, как носом на него несётся гигантский вспыхнувший дирижабль. Вернее то, что от него осталось. Карма и мостик тонули где-то в километре от остальной части, вдали от его потускневшего взгляда.

Его мысли запутались, но и те подошли к концу. Ибо нос тонул в облаках быстрее, чем ожидалось. И вот-вот он уже почти вдавил в облако этого человека. Казалось бы, ещё две — три секунды, и его не станет вместе с «облачным китом». Множество тел падало вниз.

В маленькой корзинке воздушного шара, что плыла против потоков ветра, рассекая осколки ткани с дирижабля, стояли люди в белых одеяниях с капюшонами. Их морды были нечеловеческими. Не люди, но псы. Не псы, но благородные гриболюди.

У них не было оружия. Но даже так вшестером они разгромили целый дирижабль, и теперь небо пожирало семь сотен тел.

— Отправь ворона мессиру Бодо, — прорычал один из них, и другой, с механической птицей на руке, кивнул. — Снова люди с экватора.

— А я и не думал, что там их так много, — с улыбкой рассматривал падающие тела третий странный человек. — Раз уж они там так богаты на корабли, так чего бы нам не нанести им визит?

— Мессир уже не раз думал об этом, — почесал бороду приказчик и закрыл рукой голову, и ладонь его стала ловить градинки небольшого размера. — Возможно, на этот раз он решит организовать хотя бы разведку на южные острова.

— Только разведку?! А чего не десант?

— Успокойся, брат Ромашка. Нельзя поступать так опрометчиво.

— Опрометчиво?! Да у нас же есть!..

— Братья! — отправив робота в сторону чернеющего горизонта, третий странный человек обратился к чересчур активизирующимся кинокодзинам. — Отставить споры! Брат Красноглаз полностью прав: даже имея силу божественной кары, мы не должны торопиться с аннексией. Говорят, прожорливость приводит к рвоте.

— О чём ты говоришь? — зарычал брат Ромашка. — Мы не можем так запятнать честь владыки Бодо! Мы будем поглощать всё, что в нас влезет. Во имя Божества Сосновой Рощи!

— Опять они за своё, — пока трое гриболюдей энергично перебрасывались словами, остальные трое стояли и внимательно смотрели в чёрные небеса, где сквозь штормовые тучи пробивались редкие лучи солнца.

— Как думаешь, брат Репка, а там есть кто-то? — тихо спросил самый низкий грибочеловек, даже снявший свой капюшон, и теперь его мальчишеские волосы, в которых росли шляпки грибов, трепали сильные порывы ветра и дождя.

— Ты о чём, братишка Молния? — спросил грибочеловек справа, ибо они встали по разные стороны мальчика.

— Я, кажется, понял, — улыбнулся брат Репка и положил ладонь на голову Молнии. — Вот тебе мой ответ, парень, — он глубоко вздохнул, а грибочеловек справа заинтересованно посмотрел на него и сложил руки на груди. Брат Репка посмотрел на горизонт, и дал молнии просверкать, и вот зарокотал гром, — Я надеюсь... — раскат этого грома заставил утихомириться даже тех троих, и они посмотрели на брата Репку. А тот сжал клыки и потёр их друг о друга, нахмурившись, — ... там мы не найдём никого, кроме тех, из кого потребует извлечь сердца Божество Сосен.

Все молчали. Все сделались какими-то суровыми. Молния вновь просверкала, и брат Репка засмеялся, садя Молнию себе на шею.

— Убьём! — смеялся он в ответ на задумчивые лица братьев. — Убьём каждого!

Все они, так или иначе, понимали, что он прав. И лишь братишка Молния, плеснув руками в стороны, радовался катанию на шее грибочеловека, которого считал старшим братом.

Всё смешалось в этом месте. Трупы — с кусками объятого пламенем дирижабля, маленькими и огромными. Солнца лучи — с тучами. Слёзы верного своему делу капитана Шварца и его пустота...

Пустота, достойная истинной бездны, которой он отчего-то жаждал... Ведь жаждал же?

А небо бушующее жаждало вместе с ним...

...его отсутствующее сердце...

***

Тридцать выпускников радостно покинули свои места и спустились вниз, чтобы гордо встать перед теми из одноклассников, которые ещё не выпустились.

— Это ваши сертификаты зрелости, ребятки, — пояснил учитель, беря свою печать. — Староста и Чтец Солнц уже поставили на них свои печати. Последний шаг за мной. И, честно... я бы хотел сделать всё возможное, чтобы не отпускать вас.

— ... — выпускники, секунду назад весёлые, что-то скисли. Они уловили настроение учителя и разделили его.

— Сэнсей, — протянула, смутившись от его слов, девушка рядом с Араши, единственная в кучке парней (остальные девочки встали в свою кучку).

Девушкой, которая присоединилась к мальчикам, была подруга детства Араши, Люцифер, — яркая представительница поселения Сандзанка. Её имя — смелый выбор — отражало её пылкий дух, непокорность, которые определили её жизнь. Хотя, впрочем, назвать ей могли и в честь самой Венеры, ибо Люцифер — это одно из древних названий Венеры.

Люцифер была девушкой среднего роста, с поджарым, атлетическим телосложением, которое намекало на её пацанское прошлое. Тело её было жилистым и сильным, с выраженными мышцами, которые запомнили годы паркура, бега и, в целом, большей активности, чем у большинства девушек её возраста. Несмотря на её стройность, в её присутствии есть определённая основательность — она всегда вела себя с уверенностью человека, который знает свою собственную силу.

Кожа Люцифер, как и у большинства людей, была бледная, почти призрачна, никогда не видела достаточного сияния Солнца. На руках Люцифер и её ногах были едва заметные шрамы — остатки её более безрассудных дней, а её ладони огрубели от многих лет мальчишеских игр и работы. Несмотря на суровые условия, кожа Люцифер всё же оставалась гладкой, испорченная лишь случайными царапинами или синяками, которые она с большим безразличием носила.

Лицо Люцифер — угловатое и острое — имело высокие скулы, которые придавали ей почти хищный вид. Нос был маленький и слегка вздёрнутый, а губы — полными, но часто сжатыми в твёрдую линию. Её глаза были большими и миндалевидными, серыми. Они, кажется, менялись в зависимости от её настроения — пронзительные и интенсивные, когда она сосредоточена, но смягчающиеся до серебристого оттенка в моменты редкой уязвимости. Зубы же — немного неровные. Один передний зуб был сколот — небольшой недостаток, который, с моей точки зрения, только добавлял ей характера.

Волосы Люцифер были подстрижены в гладкий боб, концы которого касались линии подбородка. Чернильные пряди, густые и прямые, с естественным блеском, который отражал тусклый свет классной комнаты. Боб, кстати к слову, имел острый угол, короче сзади и длиннее спереди, что придавало ей резкий, почти мятежный вид. Несмотря на попытки Люцифер представить себя более женственной, её волосы часто падали ей на глаза, и у неё была привычка откидывать их назад быстрым, нетерпеливым жестом — милый след ушедшего детства.

— Люцифер... — повернулся к ней один из мальчиков, а она сделала щелбан его твёрдому лбу.

— Не пялься, Дотаро, — шепнула она.

Наряд Люцифер давешне отражал её двойственную натуру — жёсткую и мятежную, но с намёком на зарождающуюся женственность. Она носила короткую кожаную юбку, тёмный материал которой был грубым и потёртый, но все же по-своему стильный. Юбка облегала её бедра и слегка расширивалась к подолу, заканчиваясь чуть выше колен. Кожа была украшена металлическими заклёпками и заплатками, что можно было считать мажорным стилем.

На Люцифер были разноцветные гольфами, яркие и привлекающие внимание в контрасте с более тёмными тонами её юбки. Носки намеренно не совпадали, и один из них имел смелый рисунок геометрических фигур в красных, жёлтых и синих тонах, а другой — в полоску ярких зелёных, оранжевых и фиолетовых тонов. Эти носки — игривый намёк на то, что она не полностью соответствовала ожиданиям общества, и не собиралась соответствовать им впредь.

Люцифер носила облегающий топ без рукавов из эластичной чёрной ткани, который облегал её атлетическую фигуру, подчёркивая поджарые мышцы. Поверх него она накинула укороченную тёмно-серую куртку с закатанными рукавами, из плотного материала с несколькими незначительными разрывами и потёртыми краями. Куртка имела несколько карманов, где Люцифер хранила небольшие инструменты и безделушки — вещи, которые она собирала годами как напоминание о своём детстве.

— Ну, что это я?.. — наконец, проснулся от печали учитель. — В конце концов, нашему селению нужны дворники, инженеры, защитники... Вы нужны... — учитель широко улыбнулся и выпучил вперёд свою грудь. — Как же я могу подвести селение и не выпустить вас, дорогие мои!

Он стал вызывать к своему столу учеников и под аплодисменты одноклассников передавать им их картонки — сертификаты зрелости.

— У тебя большие перспективы, — сказал он Араши, как и нечто подобное — другим ученикам. — Не упусти шанс, чтобы наладить жизнь, Араши.

— Да, сэнсей! — они пожали друг другу руки.

Младшеклассники уже заскучали...

***

Возвращаясь в зал старейшин...

— Теперь я хотел бы обсудить предложение посланника...

— ... Мы не намерены обсуждать что-либо с кинокодзинами, — все жрецы повскакивали с мест и всем видом пригрозили удалиться с заседания. — Этот проклятый народ должен оставаться на севере! А мы под самую ночь впустили их делегацию на нашу землю!

— Господа, господа! Попрошу!

— Нате', почитайте-с, уважаемые жрецы, — инженеры протянули руки жрецам и передали бумагу. — Предложение-то заманчивое.

— «... о заключении военного союза с целью взаимовыгодной защиты от растущей угрозы пиратства и рейдерства», — прочитал жрец и смял бумагу, ударив кулаком по столу, — Разве мы только что не обсуждали бесполезность союзов из-за расстояний.

— Так Вы переверните страницу, Чтец Солнц, — посоветовали инженеры.

— Они собираются отправить к нам отряд? У них их, что, много?

— Полагаю, — поправил очки один из инженеров, — дело в том, что сообщество «грибного» народа защищено от вмешательства двойным ураганом, который уже много столетий обращается по полярному кругу, уничтожая любые большие флотилии. А от мелких шаек можно и малыми силами защищаться.

— Вот этот самый двойной ураган и был создан духами, чтобы запереть прокажённых там, на северном полюсе. А вы их — к нам!

— Как будто у нас есть выбор. Если кинокодзины не против держать гарнизон в нашем селении, почему нет? Это дополнительные ветрорезы.

— Ветрорезы прокажённых! — возмутился Чтец. — Ни один здравомыслящий человек не потерпит на своих аэродромах ветрорезы кинокодзинов! Это исключено! Жречество против! Не гневите духов, староста! Иначе Фосфорный Флот всё-таки нападёт на нас. И тогда — да хоть всю армию грибных уродцев у нас здесь расположите! — ничто не спасёт!

— И всё же я дозволил делегации кинокодзинов спуститься к нам и остаться на весь период ночи. Примем мы союз с ними, или нет, а они будут здесь до самой рассветной зари. И я бы не хотел, чтобы Вы, глубокоуважаемый Чтец Солнц, настраивали сельчан против них. Они же всё-таки гости. Они не представляют угрозы.

— Это шпионы! Эти монстры служить только нашим врагам. Все их предложения союзов — прикрытие!

— Мы разберёмся с этим. Для начала давайте примем их. В конце концов, улететь они уже не смогут: все перевалочные станции закроются на ночь, а последний долгопереодичный караван покинул нашу гавань четыре бункацу назад. Делегации кинокодзинов попросту некуда податься: их «облачный кит» не обладает необходимыми функциями по поддержанию жизни на период ночи. Они останутся здесь.

— Это мы ещё посмотрим! — выдал Чтец Солнц и... всё-таки сел обратно на стул. Остальные жрецы последовали его примеру. — Я прослежу, чтобы всё было в соответствии с мудростью духов.

Староста отправил за гостями, и вот, под пламя жаровен, в зал вошли высокие люди в изящных, дорогих мантиях...

— ... — жрецы скосили на этих существах свои гневные глаза и захотели послушать, что расскажут им гости с дальнего севера.

«Когда люди только прибыли на Венеру, они были ограничены, — думал один из инженеров, когда осматривал приближающихся к столу тонких силуэтов высоких гостей, — прятались, как тряпки, в своих парящих станциях, потому что в облаках Венеры содержится серная кислота. Люди боялись выходить наружу. Но за тысячу лет мы приспособились и открылись венерианскому небу. Первыми, кто это сделал примитивным образом, были жители станций за северным полярным кругом планеты. Они просто вышли наружу, и за тысячелетие превратились в кинокодзинов — людей и грибов в одном лице».

***

Кинокодзины. Услышав их прозвища «грибной народ» и «грибные люди», вы, должно быть, хоть чуточку, но улыбнулись. Звучит забавно, чтобы люди были грибами. Это вызывало усмешку у всех поколений и во всех временах: люди никогда не приняли бы всерьёз такую концепцию, как гибрид человека и гриба. Но не будем забывать: мы на Венере. Если вам когда-либо приходилось работать с концентрированной серной кислотой, вы навсегда запомнили бы её капли, приносящие сильную боль. Эти капли содержались в облаках Венеры, и кое-где концентрация кислоты достигала девяносто восьми процентов.

Кинокодзины — люди, тысячу лет назад сумевшие победить свой страх перед кислотой. И только потому они и стали гибридом человека и гриба, что только так они могли ускорить свою адаптацию к кислотности венерианского неба. У других людей эта адаптация шла всю прошедшую тысячу лет. И то они не до конца смогли привыкнуть: им всё ещё приходилось прятаться от кислотных дождей и всё ещё приходилось тратить огромное количество ресурсов, чтобы не давать их поселениям разрушится от губительного действия венерианского яда. А люди, ставшие в последствии кинокодзинами, благодаря своему смелому поступку теперь могли позволить себе тратить ресурсы на что-то другое.

— Вот они, — шепнул ближайший к старосте инженер, — творения профессора Адапковского.

— Какой ужас, — пробурчал шокированный обликом гостей староста. — Так изуродовать Человека. Ради своего честолюбия. О Венера!

Прибытие дипломатов кинокодзинов в селение Сандзанка стало событием, которое привлекло внимание всех. Сандзанка, с её оживлёнными рынками и плавучими платформами, была одним из немногих мест на Венере, где была разрешена торговля с грибным народом, хотя их встречали с любопытством и изрядной долей трепета. Когда дипломаты сошли со своего гладкого биомеханического дирижабля, их внешний вид сразу же выделил их среди местного населения.

— Живая ткань, — закусил губу староста, когда силуэты стали приближаться к свету, и пламя, наконец, показало их чёткое обличие.

Одежда дипломатов была сделана из живой, биоинженерной грибковой ткани. Эта ткань обладала замечательной способностью к самовосстановлению мелких разрывов и адаптации к изменениям окружающей среды, таким как изменение температуры и уровня кислотности. Ткань была мягкой на ощупь, но прочной: она хорошо выдерживала даже ливень из семидесятипроцентной серной кислоты.

Грибковые нити были от природы грязно-белыми или бледно-серыми, но кинокодзины разработали методы окрашивания ткани в глубокие землистые тона, такие как мохово-зелёный, насыщенный коричневый и сланцево-синий. Эти цвета часто подчёркивались тонкими биолюминесцентными узорами, которые слабо светились при слабом освещении, отражая биолюминесценцию, обнаруженную в некоторых грибах. Текстура ткани была гладкой, с лёгким блеском, что придавало ей роскошный вид.

Дипломаты носили многослойные мантии, которые элегантно ниспадали на их тела. Их сшили так, чтобы они обеспечивали свободу движений, при этом сохраняя полное покрытие (даже руки кинокодзинов были скрыты под рукавами). Верхний халат представлял собой длинную, струящуюся одежду с широкими рукавами и высоким воротником, предназначенную для защиты владельца от кислоты. Под ним они носили более обтягивающую, облегающую одежду, которая регулировала температуру тела и обеспечивала дополнительную защиту.

На халатах были вышиты замысловатые узоры с использованием биолюминесцентных грибковых нитей, которые создавали завораживающий эффект при движении владельца. Эти узоры были не просто декоративными; они также служили индикатором статуса, более сложные узоры предназначались для высокопоставленных лиц. Вышивка часто изображала стилизованные формы грибов, отражая почтение грибного народа к организмам, которые позволяли ему выживать.

— Мерзость.

Когда свет полностью упал на группу кинокодзинов, всем стало видно, что каждый дипломат носил капюшон, который можно было надеть на голову, чтобы защититься от кислотного дождя или резкого ветра. Капюшоны были прикреплены к халату и отделаны более мягким грибковым материалом, который обеспечивал дополнительный комфорт. Двое дипломатов носили вуали из прозрачной грибковой сетки. Вуали хорошо закрывали лица кинокодзинов, и носили они их вместе с капюшонами только за пределами венерианской арктики.

Дипломаты украсили себя безделушками из биолюминесцентных грибов и биоинженерных кристаллов. Эти изделия были не просто декоративными; они были живыми организмами, которые реагировали на окружающую среду и настроение владельца, соответственно меняя цвет или яркость. Например, когда дипломаты только подошли к столу, их кулоны светились тускло. Но когда один из дипломатов уловил на себе гневный взгляд Чтеца Солнц, его кулон засиял синим ярче, чем ещё больше вывел из себя жреца.

Когда группа дипломатов ступила на платформу в Сандзанке, местные жители не могли не смотреть. Кинокодзины двигались с тихой грацией, их мантии струились вокруг них, как вода. Мягкое свечение их грибковой вышивки придавало им потусторонний вид, а слабый запах земли и мха витал в воздухе вокруг них, резко контрастируя с серно-промышленными запахами поселения.

Лидер группы, высокая фигура с вуалью, частично закрывающей лицо, шагнул вперёд. Биолюминесцентные узоры на её мантии мягко пульсировали, знак спокойствия и власти. Когда она двигалась, ткань мантии смещалась и корректировалась, открывая и скрывая сложные слои под ней в танце света и тени.

— ... — староста встал со стула и поклонился. Дипломаты же просто кивнули и начали ждать, когда староста предложит им сесть на свободные места.

Староста кивнул одному из старейшин, и тот пересел так, чтобы последний из кинокодзинов не сел рядом с крайним из жрецов. Инженеры же были готовы терпеть рядом с собой гостей, не испытывая рядом с ними никакого дискомфорта. Наиболее подозрительные старейшины сидели по другую сторону стола, и как бы жались поближе к жречеству. Они никак не могли соприкоснуться с кинокодзинами кожа к коже, и такая постановка сидящих была далеко не случайной.

— Посланник Мицелия, — ещё раз кивнула лидер группы дипломатов и положила рукава себе на колени, спрятав руки под стол.

— Госпожа Мицелия, — повторил староста и покивал. — Мы рады принять вас. Ведь вы так далеко летели, чтобы предложить союз нам — ничем не примечательному, но столь далёкому, поселению.

— Отрицательно, — перебила его посланник Мицелия. — Сандзанка-го — последнее поселение в моей командировке. Вы не первые и не последние, но на вас моя миссия окончится.

— Эм... как грубо, — сделал улыбку молнией староста, а жрецы с инженерами закатили глаза. Они были давно наслышаны о стиле общения грибного народа.

— Что ж, прошу уважаемых старейшин задать нам вопросы по поводу полученной телеграммы.

***

Оставшийся в полном одиночестве с пустом классе, учитель приложил голову к доске и протёр волосами часть поздравления. Дрожа губами, он приложил рукав к глазам, слушая, как капли кислотного дождя бьют по крыше.

***

Одной из самых отличительных черт Люцифер являлась её механическая средняя фаланга на левой руке. Её отец в порыве ярости отрезал ей палец, когда она сделала непристойный жест, но она отказалась позволить этому моменту определить её судьбу. Протез представлял собой простое, но прочное произведение инженерного искусства, сделанное из комбинации металла и гибких полимеров. Механический палец был функционален, со слегка отполированной отделкой, но Люцифер оставила его неокрашенным — небольшой акт неповиновения жестокости её отца. Палец тихо щёлкал, когда она его сгибала его. Даже сейчас этот звук являлся привычной частью её присутствия, и шум дождя не заглушал его, а лишь подчёркивал.

Три выпускника стояли на крыльце школы, представляющем собою узкую ржавую платформу, выступающую из стены здания. Металлический навес над головой был изрыт и покрыт шрамами, пятнами серы и кислоты от беспощадных венерианских дождей, таких как этот. Несмотря на свой потрёпанный вид, навес служил верой и правдой, не давая едким каплям достичь тех, кто ищет убежища под ним.

***

Крыльцо — это место сбора в конце дня, где три человека остались в конце дня, чтобы поговорить. Их голоса смешивались с ровным барабанным ритмом кислотного дождя по металлу наверху. Края платформы были потёрты, металл стал тонким и неровным, как будто его медленно разъедали время и суровая среда. Перила, когда-то прочные, теперь были не более чем рядом ржавых прутьев, согнутых и перекрученных за прошедшие годы. Пол крыльца, как заметил Араши, был скользким от влаги, и металл под ногами являлся холодным и неподатливым.

Итак, Араши, Люцифер и Рейни сидели бок о бок на крыльце. Тусклый свет поселения отбрасывал длинные тени ребят на входную дверь. На место полугодовому дню приходила аналогичной длины ночь. И над селением опустились сумерки. Кислотный дождь тихо стучал над друзьями. Они думали, что это — опасная колыбельная, которая стала им знакома лучше, чем объятия матерей.

С глазами яркими и наполненными энергией юности, Араши наклонился вперёд, оперев локти на колени. Его лицо горело от волнения, в предвкушении того, что ждёт впереди. Он посмотрел на Люцифер, которая сидела рядом с ним, заметив ёе расслабленную позу, но взгляд Люцифер был заметно пронзительным. Но не от грусти. Просто она всегда осматривала горизонт, даже когда не на что было смотреть. Её волосы, гладкие и чёрные, прилипали к щекам от влажности, но она откидывала их назад характерным нетерпеливым движением запястья.

«На неё это так похоже» — подумал Араши и раскраснелся от чувства, что он запомнил её именно такой.

Рейни, младший брат Араши, сидел по другую сторону от него, крепко сжав руки на коленях. Он был меньше них, с более мягкими чертами лица, которые все ещё оставались мальчишескими. Глаза его были широко раскрыты от глубоко укоренившегося чувства неуверенности. На протяжении школьных деньков он хранил его, не выказывал. Но этот выпускной оказался временем сложного выбора. Теперь прятать свою неуверенность было и не нужно, и невозможно.

Лицо Рейни были бледно; нервозность, которую он чувствовал, отражалась в том, как он теребил подол своей поношенной куртки. В отличие от своего брата, Рейни всегда был более осторожным, более склонным думать, прежде чем прыгнуть.

— ...

Араши нарушил тишину, подав голос, полный энтузиазма.

— Мы сделали это, понимаешь? Выпускники! Следующая остановка — академия асов. Представляешь, Рейни? Мы трое там, наверху, парим в облаках, настоящие лётчики!

Лицо Рейни ещё больше побледнело при упоминании академии пилотов. Его взгляд заметался между братом и Люцифером, и он не знал, как ответить.

— Но... а что, если я не создан для этого? — что-то да выдал Рейни. — Я имею в виду... летать... это опасно, Араши. А как насчёт войны? Там люди умирают.

— Хм, — усмехнулась Люцифер, и остальные посмотрели в её сторону.

Люцифер — её голос был холодным и уверенным — слегка откинулась назад, положив свой механический палец на ржавые перила. Она искоса посмотрела на Рейни, и на её губах заиграла лёгкая ухмылка.

— Рейни, страх — это всего лишь способ разума предупредить тебя, что ты собираешься сделать что-то смелое.

Она замолчала. Её серые глаза задумчиво сузились.

— Кроме того, — продолжила, пока Араши не перехватил инициативу, — небу всё равно, боишься ты или нет.

— ...

— Оно всё равно поглотит тебя. И лучше встретить это лицом к лицу, с друзьями рядом.

Рейни посмотрел на свои руки, всё ещё нервно ёрзая.

— Н-но... Я не хочу драться. Я не такой, как вы двое. Я... Я не сильный.

Араши протянул руку, кладя её на плечо брата, чтобы успокоить его. Его хватка была крепка, его глаза были полны решимости.

— Рейни, сила не в мускулах или храбрости. Она в сердце. А у тебя её в избытке. Ты мой брат, и я знаю, что у тебя есть всё, что нужно. Мы справимся вместе — Люцифер, ты и я.

Люцифер покивала с смягчившимся выражением лица.

— Сила исходит от людей, которыми ты себя окружаешь, Рейни. Мы команда. И поверь мне, как только ты окажешься там, летя в строю, ты почувствуешь это — свободу, мощь. Небо беспощадно, но это также единственное оставшееся место, где мы можем быть по-настоящему свободны.

Рейни смотрел на Люцифер... Он думал. Её слова доходили до него. В его глазах мелькала надежда, но они все ещё были затуманены сомнением.

— Я просто не хочу тебя подвести, Люцифер. Я всегда был тем, кто остаётся позади, пока вы двое устремляетесь вперёд.

Араши с этих слов посмеялся. Но в этом смехе было полно тёпла и простой братской привязанности.

— Ты никогда нас не подводил, Рейни. Ни разу. И сейчас не начнёшь. Мы пойдём в академию, и мы станем лучшими асами, которых когда-либо видела Венера! Ты пойдёшь с нами, несмотря ни на что.

— Н-н-но... почему ты так хочешь, чтобы я поступил с вами в академию?

***

Когда дипломаты кинокодзинов вышли из зала старейшин, тяжёлые двери со скрипом распахнулись, открыв коридор, уставленный группками свечек, пламя которых неуверенно мерцало в тусклом свете. В коридоре было чувство беспокойства, которое кинокодзины почти чувствовали, прижимаясь к своим грибковым одеждам. В дальнем конце коридора стояла в ожидании группа жрецов.

Во главе группы стоял, разумеется, Чтец Солнц. Вообще давно стоило сказать, что он был внушительной фигурой, высокой фигурой, облачённой в многослойные одежды тёмно-красного и золотого цветов. Его глаза, острые и узкие, сверкали презрением, когда он смотрел на гостей селения.

— Хе, — его губы скривились в усмешке, и свечи бросали на его лицо резкий свет, углубляя линии его хмурого вида.

Дипломаты остановили свою процессию, когда они достигли жрецов. Напряжение в воздухе усилилось, как будто сами стены коридора затаили дыхание.

— Нечестивые мерзости, — выплюнул Чтец Солнц, и его голос эхом отразился от каменных стен. — Вы смеете ходить по этой священной платформе, надев свои изуродованные одежды грязи и разложения? У вас нет стыда!

Посланник Мицелия выступила вперёд; биолюминесцентная вуаль слегка дрогнула, когда она посмотрела на священника спокойными, немигающими глазами. Её мантия слабо светилась в тусклом свете, а живая ткань нежно пульсировала с каждым её вдохом. Остальные дипломаты молчали, их присутствие было коллективной силой их тихого достоинства.

— Мы пришли с миром, Чтец Солнц, — сказала посланник. Её голос был тихим, но твёрдым; странным из-за своего почти мелодичного резонанса со стенами коридора. — Мы стремимся лишь к укреплению взаимопонимания и сотрудничества между нашими народами. В Вашей враждебности нет никакой необходимости.

— Враждебность? — рассмеялся Чтец Солнц, хотя в этом слове не было ни капли юмора. — Вы говорите о мире, но само ваше существование — оскорбление естественного порядка. Вы оскверняете чистоту человеческой формы своим гротескным симбиозом. Вы не человек и не зверь, а насмешка над ними обоими.

Слова архижреца повисли в воздухе, как ядовитое облако, но дипломаты оставались сдержанными. Они уже слышали подобные обвинения, но их миссия была слишком важна, чтобы её могли сбить с толку предрассудки.

— Выжить — это кощунство? — спросила Мицелия. Её тон всё ещё был размеренным. — Мы приспособились к этому миру, как и должно быть у всех живых существ. Грибы, которые вы презираете, стали нашими союзниками, позволяя нам процветать там, где другие погибли бы. Так ли неправильно принимать дары, которые даёт природа?

— Вы говорите так, будто овладели природой, — парировал Чтец Солнц, прищурив глаза. — Но, создав свои синтетические грибы, вы просто осквернили её. Вы взяли то, что было чистым, и превратили это в мерзость. Вы прячетесь за своей наукой, но это не более чем маска для вашего высокомерия. Вы пытаетесь возвыситься над истинными детьми Венеры, теми, кто приспособился к её телу по воле Духов, а не через мутации.

Жрица, молодая женщина с глазами, полными пыла, выступила вперёд, обвиняюще указывая пальцем на посланника.

— Вы утверждаете, что ваш гриб защищает вас, но он поглощает вас! Вы более не полностью человек! Как мы можем доверять существам, которые являются людьми только наполовину?

Посланница Мицелия слегка наклонила голову. Слабое свечение её вуали отбросило мягкий свет на каменный пол.

— Это правда, что мы изменились. Но разве это не путь всей жизни? Разве существа Венеры не развиваются, не адаптируются и не трансформируются в ответ на окружающую среду? В своей основе мы всё ещё люди, ведомые разумом и состраданием, как и вы. Симбиоз, который мы разделяем с грибами, — это партнёрство, которое позволило нам выжить и жить в гармонии с окружающим миром.

— Гармония?! — усмехнулся Чтец Солнц, крепко скрестив руки на груди. — Вы говорите о гармонии, но бросаете вызов воле Духов. Вы отказываетесь поклоняться Хозяйке Венеры и Солнцу — самим источникам жизни на планете. Вместо этого вы возлагаете свою веру на холодную, бесчувственную науку. Вы бездушны, потеряны в своём стремлении к знаниям, слепы к истинам, которые направляют всех нас.

— Тысячу лет назад духи не спасли нас от кислотных дождей, — вмешался другой дипломат. — Мы выжили благодаря нашему пониманию биологии и химии. Мы не отвергаем ваши убеждения, но мы выбрали другой путь. Тот, который позволяет нам жить, исследовать и открывать.

— Ваш путь ведёт только к гибели», — жёстко ответил Чтец Солнц. — Вы — оскорбление естественного порядка.

— Вы безнадёжны, — сказала Мицелия, скрыв ухмылку за рукавом. — Вы просто безнадёжны.

— А вы вмешиваетесь в силы, находящиеся за пределами вашего понимания, и, делая это, вы рискуете навлечь на нас всех беду. Ваш род должен быть уничтожен, как только вы впервые ступили за пределы ваших проклятых северных земель. Вы — чума для этого мира, и вы не принесёте ничего, кроме страданий.

Чтец Солнц переступил все грани, так и не исполнив просьбу старосты, а между тем ропот согласия пронёсся среди других жрецов. Их лица исказились от гнева и страха. Дипломаты же стояли твёрдо... Им действительно было не привыкать к такому отношению.

— Мы не стремимся навязывать вам наши пути», — сказала непоколебимо, но с тяжким вздохом посланник Мицелия. — Мы лишь хотим сосуществовать с вами, делиться своими знаниями и учиться друг у друга. Мир огромен, и в нём есть место для многих путей. Мы не просим вас отказаться от своих убеждений, а лишь признать, что есть и другие, которые идут другим путём.

Чтец Солнц покачал головой, на его лице отразилось презрение, и он сказал:

— Если посланник Мицелия не откровенно бредит, она просто наивна.

— ... — посланник хмыкнула.

— Ваше присутствие здесь — богохульство, пятно на чистоте этого поселения. Вам следует сейчас же вернуться в свои тёмные, грибковые лачуги, прежде чем вы навлечёте на всех нас гнев Духов.

Посланник посмотрела на Чтеца Солнц со смесью печали и решимости. — Мы не повернём назад, уважаемый Чтец Солнц. Мы зашли слишком далеко, чтобы поддаться страху и предрассудкам. Мир меняется, хотим мы этого или нет. Нам решать, встретим ли мы эти перемены с открытым умом и сердцем или будем цепляться за прошлое и позволим страху диктовать наши действия.

Жрецы стояли в напряжённом молчании, их глаза были прикованы к дипломатам. Читатель Солнц пристально посмотрел на посланника Мицелию, и его руки были сжаты в кулаки по бокам.

— Тогда вы не оставляете нам выбора, — сказал он низким и опасным голосом. — Вы были предупреждены. Духи не будут высмеяны, и мы тоже. Вы можете остаться до конца ночи, но знайте, что вы никогда не найдёте здесь принятия. Мы не позволим вашей порче распространиться по селению.

Не говоря больше ни слова, Чтец Солнц развернулся на каблуках и ушёл; его мантия развевалась за ним, как тёмное облако, и остальные жрецы последовали за ними, бросая ядовитые взгляды на остающихся истуканами кинокодзинов.

Когда коридор опустел, дипломаты обменялись взглядами. Между ними произошло молчаливое общение. Они уже сталкивались с отказом раньше, и они столкнутся с этим снова, но их миссия была слишком важна, чтобы отказаться от неё.

— Бодо нигде нет, — тихо сказала посланник Мицелия. — И здесь тоже.

— Как интересно выходит: мы ищем беглеца, используя дипломатическую миссию как повод находиться на территории поселений, но ещё ни разу на союз с нами никто не согласился. Думаю, хранитель Максвелл как раз этого и ожидал.

— Это юг запада, — сказала Мицелия. — Было глупо тратить время на этих людей. Я говорила хранителю Максвеллу, что Бодо не дурак и не пойдёт искать убежища у столь суеверной части планеты.

— Значит, Лютику повезло больше.

— Отрицательно. Это тоже не факт. На востоке слишком много противоречий.

— Полагаю, для Бодо это было бы идеальной средой.

— Максвелл предложил, что Бодо отправился искать Далёкий Горизонт, но тогда почему мы именно здесь?

— Чтобы досконально проверить максимальное число мест, где он может быть.

— Поскольку в группе Лютика хотя бы есть стража, полагаю...

— ... Да. Максвелл сделал ставку на восток.

— Ам... — услышав это, дипломаты обернулись. Из зала старейшин вышел староста, который долгое время оставался там, чтобы поразмышлять. — Я немного услышал ваш разговор...

— Спрашивайте.

— Значит, ваше предложение союза было лишь ложью?

— Даже если бы вы согласились на размещение наших стражей в своём поселении, это сыграло бы нам на руку. Если беглец, которого мы преследуем, покажется здесь, мы поймаем его. Так что вы всё ещё можете принять наше предложение.

— Далёкий Горизонт... Что это?

— Если Вы не знаете, то и не нужно.

— Ну, наше селение довольно далеко от ярких событий. Вон, нас за десятилетие даже Гирион не навестил, хотя успел вырезать десятки поселений. Единственное событие, которое появилось недавно вблизи Сандзанки — это Фосфорный Флот, и тот... в антарктике.

— Далёкий Горизонт... Мы и сами не знаем, что это такое.

— Пожалуйста, расскажите. Будет хоть, о чём поговорить.

— ... — посланники покачали головами и удалились.

— Давайте вернёмся на дирижабль, — строго сказала Мицелия. — Нам предстоит сделать много работы, и нас не остановят слова тех, кто не может видеть будущее.

***

Араши улыбнулся младшему брату, чьи широко раскрытые глаза искали ответ. Вопрос повис в воздухе между ними, тяжёлый от чувства неуверенности и чувства надежды. Люцифер почесала затылок и отвернула лицо, как бы оставляя двух братьев один-на-один.

— Почему я хочу, чтобы ты стал асом вместе с нами? — повторил Араши. Его голос смягчился, когда он наклонился ближе. — Потому что, Рейни, ты мой брат. Мы прошли через всё вместе... Пытались выжить здесь, в Сандзанке. Боролись. Я не могу представить, что буду сталкиваться с тем, что будет дальше, без тебя рядом с собой.

Рейни посмотрел на свои руки: его пальцы пробежались по изношенной ткани куртки.

— Но я не такой, как ты, Араши. Я не сильный и не храбрый. Я просто... я.

Люцифер наклонилась вперёд, её серые глаза стали острыми, и она вмешалась.

— Рейни, не недооценивай себя. Сила не в том, чтобы быть бесстрашным. Она в том, чтобы смотреть в лицо своим страхам, даже когда ты в ужасе. И это требует больше смелости, чем ты думаешь.

Она ухмыльнулась, добавив...

— Кроме того, нам нужен кто-то, кто не даст Араши витать в облаках. У него достаточно энтузиазма для всех троих, но нам нужна твоя твёрдая рука, чтобы мы держались на платформе.

Араши множественно покивал, выражение его лица было несерьёзным. Он мечтал о грядущих приключениях.

— Люцифер права, Рейни. Ты уравновешиваешь нас. Вместе мы сильнее — как три ноги штатива. Убери одну, и всё рухнет. Я хочу, чтобы ты пошёл с нами, потому что я верю в тебя, даже если ты пока не веришь в себя.

Рейни поднял глаза, встретившись взглядом со своим братом. В них было сомнение, но также и проблеск чего-то ещё — может быть, надежды.

— Но... что, если я потерплю неудачу?

Араши ухмыльнулся, сжав рукой плечо Рейни.

— Тогда мы потерпим неудачу вместе.

Люцифер снова откинулась назад. Её голос стал дразнящим, но с ноткой искренности.

— Знаешь, Рейни, если ты не пойдёшь, я застряну нянчиться с Араши в одиночку. И позволь мне сказать тебе, что это работа как минимум для двоих.

Рейни не мог не усмехнуться, но напряжение спадало с его плеч.

— Ладно... Я сделаю это. Я пойду с вами в A.S.A.M.I. Но вы оба лучше пообещайте не втягивать меня в слишком большие неприятности.

Араши рассмеялся, крепко обняв брата.

— Проблемы? Нас? Никогда!

Он откинулся назад, широко улыбнувшись.

— Мы будем лучшими пилотами, которых когда-либо видела Венера, Рейни. Небо ждёт нас.

Люцифер улыбнулась, и в её выражении лица промелькнула редкая мягкость.

— И поверь мне, Рейни, как только ты окажешься там, ты увидишь мир по-другому, — заверила она. — И речь идёт не только о полётах...

— ...

— К тому же, кто ещё убережёт твоего брата от неприятностей, если тебя там не будет?

Рейни невольно усмехнулся, он окончательно расслабился.

— Ладно... ладно. Я пойду с вами. Но вы оба будете мне должны, если я в итоге возненавижу эту идею.

Араши крепко обнял брата, ласково ероша его волосы.

— Договорились. Но поверь мне, тебе понравится. Мы будем неудержимы, Рейни!

Люцифер смотрела на братьев с редкой, мягкой улыбкой.

— Хех, — издала она очень тихо и закрыла глаза, представляя перед собой небо.

Они трое некоторое время сидели в дружеской тишине. Кислотный дождь все ещё барабанил по навесу над ними, пока вдалеке мерцали огни их родного поселения.

Каждый из них думал о будущем — о предстоящих испытаниях, о страхах, которые им предстоит преодолеть, и о связи, которая проведёт их через всё это.

***

Тем временем, поселение закрылось куполом, и жрецы провели последнюю церемонию для засыпающих духов дня.

— Идиотизм, — руганулся одним словом где-то на балконе Чтец Солнц. — Просто идиотизм.

Из храма доносились заклинания остальных жрецов. А Чтец Солнц вытянул руку за пределы балкона и убедился, что посёлок отгородился от внешнего мира окончательно. Дёрнув мантию за собой, Чтец вошёл в зал храма и отдал приказ:

— Ночь настала! Готовьте ритуал встречи ночных духов. Поскольку в начале ночи не проводят никаких фестивалей, я советую послушникам не отлынивать и читать заклинания так, будто вас не четверо, а добрая сотня. Духи ночи должны видеть, как мы счастливы их пробуждению. Вы поняли меня?

— Да, наставник! — крикнула четвёрка послушников, и Чтец удалился в свою спальню.

— Когда все инструменты будут готовы, жду звона колокольчиков, — сказал он прежде, чем закрыть створки дверей и запереться на ключ.

Вот так и прошли последние часы закатной зари, и на целых сто дней облачное небо погрузилось во мрак.

***

— Интересно, а это так тихо от того, что мы внутри урагана, или потому что ночь наступила?

Кабинет и спальня в одном помещении, на борту большого флагманского дирижабля — они невероятно роскошны. Своим великолепием они доказывали могущество хозяина этих палат.

— Хотя какая разница? Тишина есть тишина.

Стены, выполненные из полированного металла с замысловатыми гравюрами, вдохновлёнными штормами, создали тёмную, но изысканную атмосферу. Большое изогнутое окно сзади предлагало панорамный вид на закручивающиеся венерианские облака, в ночи освещаемые только случайными вспышками сверкающих молний.

Вместо дерева мебель была изготовлена из высококачественных синтетических материалов с богатой лакированной отделкой, имитирующей традиционную японскую лаковую посуду. Большой низкий деревянный стол доминировал в кабинете (а это уже признак роскоши), его поверхность всегда была усеяна картами и устройствами. За столом — металлическая подставка для демонстрации держала чей-то чёрный трезубец, на поверхности которого были выгравированы светящиеся штормовые узоры.

Комната была освещена мягким рассеянным светом, отбрасывающим тёплое золотистое сияние, которое подчёркивало насыщенные цвета тканей и мебели. На полу — татами из плетёных синтетических волокон, обеспечивающие комфортную поверхность для ног, а шёлковые подушки в глубоких красных и пурпурных тонах позволяли сидеть вокруг низкого стола.

Зона спальни, отделённая раздвижной ширмой сёдзи из лёгкой металлической рамы и полупрозрачной синтетической бумаги, излучала спокойствие. Кровать, низкая к полу в традиционном японском стиле, была украшена шёлковым постельным бельём в насыщенных, штормовых синих и пурпурных тонах. Синтетические шёлковые занавески свисали с потолка, создавая эффект балдахина, добавляя ощущение роскоши. Угол комнаты был отведён под небольшую нишу токонома, где ваза с одним нежным искусственным цветком и каллиграфия на синтетической бумаге отражали любовь хозяина к традиционной эстетике.

Или же... Постойте-ка... Так это же женщина... У панорамы стояла женщина.

Фигура одновременных элегантности и силы. Её кимоно, сделанное из роскошного синтетического шёлка, тёмно-фиолетового цвета с закрученными узорами молний и смерчей, вышитыми серебряной нитью, цвета и узоры символизировали её господство над стихией. Пояс оби был замысловато завязан, с рисунком тёмно-зелёных облаков на чёрном фоне.

Когда-то дикие фиолетовые волосы теперь были уложены в сложную причёску в стиле гейши с декоративными шпильками из полированного металла и украшены небольшими подвесками из чистого золота. Причёска подчёркивала её утончённый внешний вид, добавляя ей очков властности.

Хозяйка этих хором носила трубку кисэру, которую она иногда держала между накрашенными губами, тусклый оттенок зелёного которых контрастировал с её бледным цветом лица. Трубка была изготовлена из того же тёмного металла, что и стены палаты, да ещё и с замысловатой, абстрактной гравировкой без конкретной темы по всей длине. Дым лениво вился из трубки, добавляя таинственности её и без того грозному облику.

Глаза её, теперь ещё более яркие, отражали её мудрость и опыт. Лицо её, хотя и демонстрировало признаки возраста, сохраняло королевскую красоту, смягчённую годами, но все ещё отмеченную перенесёнными ею трудностями. Чёрный трезубец всегда был под рукой... Это символ её власти, напоминание о грязной жизни никому не известной неудачницы...

— Мама! Мама! — в коридор вприпрыжку вбежала девочка. Она устремилась к створчатым дверям кабинета хозяйки.

Яркая и энергичная девятилетняя девочка, по-своему отражающая элегантность женщины, которую звала своей матерью. Она носила яркое кимоно из того же синтетического шёлка, и ткань его представляла собой смесь тёмно-зелёного и ярко-красного, напоминающую о грозовом небе и мимолётной зелени венерианского неба. Кимоно проще, чем у хозяйки покоев, но все ещё было украшено замысловатыми узорами. На сей раз с темой воды или ветра — полоски напоминали как поток воды, так и ветряной вихрь.

Волосы девочки, длинные и густые, были с любовью уложены в более молодёжную версию причёски хозяйки, которая была, напоминаю, в стиле гейши, с одной металлической шпилькой в форме молнии, удерживающей причёску на месте. Несмотря на хрупкую внешность, в осанке девочки чувствовалась сила, а в ярких зелёных глазах — интерес к мирозданию, ко всем вещам на свете.

Кимоно ребёнка сочеталось с парой прочных тёмных носков таби и сандалиями дзори, практичными для жизни на борту воздушного корабля. Хотя она носила традиционную одежду, движения девочки — быстрые, живые — свидетельствовали о её энергичной натуре. Она часто следовала за хозяйкой дирижабля, стремясь учиться и проявлять себя. Да, её яркие глаза всегда впитывали окружающий мир.

***

Хозяйка стояла у большого изогнутого окна роскошной спальни своего воздушного корабля, её фиолетовые глаза были устремлены на клубящиеся облака Венеры снаружи. Шторм, неизменный, бушевал с дикой красотой, молнии то и дело сверкали, освещая тёмные, бурные небеса. Обычно это зрелище приносило ей странное чувство покоя, напоминание о силе, которой она повелевала. Но сегодня вечером на её сердце легла меланхолическая тяжесть.

Внезапно тишину нарушил звук маленьких быстрых шагов. Девочка, полная безграничной энергии, ворвалась в комнату с громким смехом. Кимоно развевалось, когда она забежала и вскочила на кровать, подпрыгивая на мягком футоне. Она повернулась к хозяйке, и её широкие зелёные глаза просверкали любопытством.

— Мама! — позвала она высоким и ясным голосом. — Почему ты такая грустная? И почему ты не смотришь на молнии со мной? Это лучшая часть ночи!

— Тари...

Женщина отвернулась от окна, и лёгкая улыбка тронула её губы, когда она посмотрела на свою дочь. Тари была светом в её жизни, постоянным источником радости даже в самые тёмные времена. Она подошла к кровати и села на край, её длинные фиолетовые волосы мягкими волнами спадали на её плечи.

Она тихо выдохнула и заговорила низким мелодичным тоном, из-за чего её слова были похожи на хокку:

— Гроза в ночи,

Сердце бури бьётся в печали,

Но вскоре наступает спокойствие.

Тари наклонила голову. Её молодой ум пытался уловить смысл слов.

— Но почему ты грустишь, мама? Ты всегда говоришь, что буря — твой друг.

Хозяйка улыбнулась ещё шире, протянув руку, чтобы нежно убрать прядь волос со лба Тари.

— Буря — мой друг, Тари. Но даже друзья иногда несут с собой печаль.

Тари с невинностью, присущей только ребёнку, спросила:

— Ты грустишь из-за меня?

Выражение лица женщины смягчилось ещё больше. Её глаза наполнились теплом, когда она посмотрела на девушку, которая принесла столько смысла в её жизнь.

— Нет, моя маленькая буря. Я не грущу из-за тебя. На самом деле, ты самая большая радость, которую мне когда-либо дарил мир. Ты помнишь день, когда я нашла тебя?

Тари с нетерпением кивнула, хотя знала эту историю только из пересказов Марии.

— Ты нашла меня на воздушном шаре, парящей в полном одиночестве в облаках. Ты спасла меня...

Хозяйка усмехнулась, звук был похож на низкий, раскатистый гром.

— Да, всё так. Ты была совсем крошечным ребёнком, завёрнутым в одеяла, так мирно спящим, пока вокруг тебя бушевала буря. Тогда я поняла, что ты должна быть со мной, что ты такая же часть этого бурного мира, как и я.

Тари хихикнула, немного подпрыгивая на кровати.

— И теперь мы вместе путешествуем по небу! Как молния и гром!

Сердце хозяйки наполнилось любовью к дочери.

— Да, именно так.

Она внезапно протянула руку, притягивая Тари в игривые объятия.

— И не забывай, маленькая молния, ты быстрее меня!

Тари взвизгнула от смеха, пытаясь вырваться из рук Марии, но Мария держалась, смеясь вместе с ней. Они упали на кровать, сплетаясь в радостном клубке конечностей и шёлка, их смех наполнял комнату.

— Молния и гром! Хи-хи!

— Маленькая молния, Тари. Маленькая молния.

— Хи-хи! Даже самая малюсенькая сияет ярче Солнца!

— Ага. Всё так.

Через несколько минут игривой борьбы они, наконец, рухнули на подушки, оба тяжело дыша, но широко улыбаясь. Хозяйка натянула на них одеяла, окутав их обоих тёплым, уютным коконом. Тари прижалась к матери, и её маленькое тело идеально прильнуло к боку женщины.

— Мама, — сказала Тари полушёпотом, усаживаясь поудобнее.

Её голос был тихим и сонным.

— Что ты собираешься делать теперь? У тебя всегда есть план.

Хозяйка посмотрела на дочь, и на мгновение её лицо стало серьёзным.

— Моя цель, Тари, — она оскалила зубы, — убить сёгуна Гириона и провозгласить на его территориях нашу Империю Фосфора.

Глаза Тари расширились от удивления.

— Империя?! Звучит потрясающе! Но... зачем тебе империя, мама?

Хозяйка погладила волосы Тари, и голос её был таким нежным, когда она, наконец, уклончиво ответила:

— Тебе ещё рано знать, моя малышка. Но однажды ты поймёшь. А пока просто знай, что я делаю это по причине, которая очень важна для меня.

По правде говоря, желание хозяйки создать империю проистекало из её желания навести порядок в венерианской анархии, положить конец страданиям людей. Она хотела построить мир, в котором Тари могла бы расти в безопасности и счастье, без страха и лишений, которые преследовали Человечество с момента гибели Земли. Но она знала, что для Тари ещё не пришло время увидеть тёмную сторону их мира. Это произойдёт позже, когда империя будет построена и наступит мир и процветание. Тогда хозяйка покажет Тари всю красоту Венеры.

В двери постучали. Хозяйка сурово окликнула:

— Дзэнъя?

За дверью послышался голос... как будто из шкатулки. С характерными постукиваниями. Это был механический голосовой ящик... Автоматон, стоящий за дверьми, имел механический голосовой ящик, похожий на фонограф викторианской эпохи. Это устройство использовало вибрирующие металлические язычки и набор точно настроенных резонаторов для создания звука. Регулируя натяжение язычков или изменяя резонаторы, автоматон мог генерировать ряд звуков, имитирующих человеческую речь.

— Да, светлейшая госпожа, Мария-фудзин.

— Войди.

В спальню, шатаясь, вошёл автоматон серии «Сульфурический дворецкий», собранный на мануфактуре легендарного концерна «Aetheric Automata Co.» — компанией с историей в пятьсот лет, слоган которой запоминался всем ценителям автоматонов в мире. И звучал он как: «Where Precision Meets Personality — Crafting Every Puppet with Soul.», или же «Там, где точность встречается с индивидуальностью, каждая кукла создаётся с душой»

Сульфурические автоматоны были созданы Робином Штерникссоном пятьсот лет назад. За неимением достаточного количества нефти и её составляющих, Штерникссон использовал двигатель на основе соединений серы, дёшево добываемой прямо из облаков Венеры. Первые автоматоны Робина сжигали серную кислоту. Это было очень опасно, и многие богачи уродовали себя по неосторожности. Их слугам тоже было тяжело заправлять автоматоны, так как серная кислота очень едкая. Любое неосторожное движение приводило к трагедиям, а учитывая, что на первых порах домашние автоматоны заправлялись дворецкими и горничными, а не профессиональными придворными операторами, жертвы были как среди стариков, так и среди молодых девушек.

Автоматоны могли быть разными, но все они питались от комбинации пара и серы. Теперь уже просто жидкая сера использовалась в сочетании с другими химическими веществами для создания парового двигателя высокого давления внутри автоматонов. Этот паровой двигатель приводил в действие различные механические компоненты.

Внутри автоматона сера сжигалась в небольшой камере сгорания для получения пара. Затем пар направлялся через ряд поршней и цилиндров, преобразуя тепловую энергию в механическое движение. Выход парового серного двигателя использовался для питания различных функций автоматона.

Движения автоматона контролировались сложной системой зубчатых колёс. Эти шестерни преобразовывали движение парового двигателя в точные движения конечностей и инструментов автоматона. Система зубчатых колёс автоматона серии «Сульфурический Дворецкий» обеспечивала плавные и скоординированные действия, необходимые для таких задач, как подача чая, уборка или даже переноска предметов. Это были довольно дорогие продукты автоматики. Даже боевые автоматоны могли не иметь изящности в движениях.

Задачи автоматона этой серии управлялись с помощью комбинации рычагов, циферблатов и механических панелей управления. Эти элементы управления позволяли пользователю устанавливать конкретные задачи или настраивать поведение автоматона. Механические реле и кулачки использовались для выполнения сложных последовательностей движений.

Автоматон любого типа требовал периодической заправки серой и технического обслуживания для обеспечения оптимальной производительности. Это включало в себя пополнение запаса жидкой серы и проверку состояния шестерёнок и парового двигателя.

Дворецкие разрабатывались с использованием сочетания викторианской элегантности и механической сложности.

Автоматон Дзэнъя имел гуманоидную форму с гладким, полированным латунным и медным корпусом. Его корпус был украшен гравюрами и филигранью, что придавало ему изысканный и богато украшенный вид. Поверхность была украшена заклёпанными металлическими пластинами и открытыми шестернями, демонстрирующими его механическую природу.

Голова Дзэнъи украшалась полированной латунной лицевой панелью со сложными узорами и парой стеклянных глаз, которые слабо светились мягким янтарным светом. Глаза на самом деле представляли собой небольшие линзы. Руки же его — и ноги тоже — были соединены сетью видимых шестерёнок и поршней. Руки были оснащены тонкими, многосуставчатыми пальцами, способными совершать точные движения для таких задач, как удержание чашки или полировка поверхностей. Каждый палец был оснащён небольшими латунными инструментами для различных функций.

Дзэнъя был одет в стильный, сшитый на заказ костюм из прочной ткани и металлических деталей. Костюм этот был выполнен в приглушённых классических цветах, таких как насыщенный бордовый, темно-зелёный и тёмно-синий. Он включал в себя жилет, галстук-бабочку и фрак. Костюм мог иметь карманы и отделения для переноски мелких предметов. Интересно, что концерн «Aetheric Automata Co.» продавал своих автоматонов, будь то хоть дворецкий или солдат, уже с набором одежды включительно. Именно в компанию можно было прийти, чтобы приобрести новый костюм или починить старый. Однако богачи могли позволить себе швею, имеющую квалификацию работы с пропорциями автоматонов.

Как автоматон серии «Сульфурический дворецкий», Дзэнъя носил набор сменных инструментов, таких как поднос, тряпка и небольшой набор для чистки. Одни инструменты хранились в отделениях на его поясе, другие — в его руках, что позволяло ему легко переключаться между задачами.

Автоматоны от «Aetheric Automata Co.», в отличие от автоматонов похожих серий от других промышленников, всегда имели декоративные паровые отверстия и датчики, интегрированные в дизайн. Эти элементы не только выполняли функциональную функцию, но и способствовали общей визуальной привлекательности автоматона, подчёркивая его передовую инженерию и механическую элегантность.

— Чего тебе, Дзэнъя?

— Господа собрались в штабе, Мария-фудзин. Они ожидают только Вас.

— Я не понимаю, что ты говоришь. Сходи к Льюису, пусть поставит тебе другую шкатулку.

— Понял, госпожа. Уже в пути.

— Стой.

— ...

— Кто-то тебе ещё давал задачи?

— Мисс Жаннетта просила принести ей ужин. Вот, у меня тут тележка.

— Тогда сначала закончи задачу Жаннетты, а затем иди уже к Льюису. Если он спит — разбуди.

— Будет сделано, Мария-фудзин.

Дзэнъя, шатаясь, ушёл, разумеется, закрыв за собой двери. И снова всё затихло.

— Мама, — пробормотала Тари, глаза которой уже опустились от усталости, — ты покажешь мне мир, когда будешь готова, верно?

Сердце хозяйки разрывалось от бремени любви к этому ребёнку.

— Да, Тари, — с суровым лицом ответила женщина, представляя, сколько ещё трупов окажется под её гэта. — Когда придёт время, я покажу тебе всё, что пожелаешь.

— Мама...

— Да, Тари. Я слушаю.

— А почему Дзэнъя зовёт тебя «Мария-фудзин»? Что такое «фудзин»?

— Это значит, что он видит во мне свою госпожу и хозяйку. Для Дзэнъи это ведь нормально, раз уж автоматон-дворецкий.

— От него всегда так дурно пахнет, мам. Ты не хочешь посоветовать ему сходить в душ?

— Это не поможет ему, Тари. Дзэнъя — сульфурический автоматон. От него всегда будет пахнуть серой. Привыкай.

— Да я ничего и, — Тари зевнула, — не говорю. Дзэнъя — мой друг.

— Да. Дзэнъя — твой друг.

— Мам.

— Тари.

— Спой её, а.

— Ты думаешь, я помню её слова? Я не пела тебе её уже четыре года.

— Нет, мама, — Тари прижалась к хозяйке ещё крепче, вдавливая голову её в бок. — Ты помнишь. Не могла ты забыть.

— Хорошо. Успокойся и закрывай глазки.

— Да, да!

— Не кричи. Утихомирь сердце. Сунь руку под подушку и думай о хорошем.

— О помывшемся Дзэнъе, который перестал пахнуть серой.

— Почему бы и нет?

Пока Тари засыпала, Мария начала напевать тихую колыбельную, ту самую, которую она пела Тари в первую ночь их встречи. Её голос был тихим и успокаивающим, а мелодия смешалась с далёким грохотом грома снаружи.

Song of the Wandering Storm

Hush now, my child, the storm softly calls,
Through the clouds of the night, where the thunder falls.
Winds that once carried me, lost and alone,
Now cradle you gently, where the wild winds have flown.

In the skies where I roamed, with no place to the Rest,
I found you, my star, on this endless quest.
We danced with the lightning, we soared through rain,
And together we’ll rise, where there’s no more pain.

Sleep now, my dear, as the tempest draws near,
But know in my arms, there’s nothing to fear.
For the storms that once tore at my heart with their strife,
Will soon bring us a peace, a new world and new life.

Close your eyes, little one, feel the soft winds that sigh,
They whisper of hope in the vast Venus sky.
A paradise coming, where dreams will be true,
A world I will build, just for me and for you.

So rest, my sweet child, let the storm sing you to sleep,
As I weave our tomorrow, where the clouds do not weep.
In the heart of the tempest, our future takes form,
In the calm after chaos, a new dawn shall warm.

Когда она убедилась, что Тари крепко спит, Мария осторожно выбралась из кровати, подоткнув одеяло вокруг дочери. Она вернулась к панорамному окну, на улице все ещё бушевала буря, и постояла там мгновение, наблюдая, как молнии танцуют по небу.

Она глубоко вздохнула и прочитала ещё одно хокку, на этот раз предназначенное только для неё:

— Империя бурь,

Фосфор восстанет с рассветом,

Мир, рождённый из хаоса.

С этими словами Мария отвернулась от окна.

Она построит эту империю не только для себя, но и для Тари, и для всех тех, кто страдал в суровых, беспощадных небесах Венеры.

Любящая мать...

--------------------------------------------------------------------

1 山残花郷(San-zan-ka-gou) — «Поселение Остатки Горных Цветов», «Посёлок Оставшихся Горных Цветов».山 (сан) означает «гора», символизируя шаткое и возвышенное положение поселения в суровых облаках Венеры. 残 (дзан) означает «оставшийся» или «остатки», отражая остатки человечества, борющегося за выживание в суровой, чуждой среде. 花 (ка) означает «цветок», олицетворяющий хрупкую, но стойкую жизнь, которая сохраняется перед лицом невзгод.

2 それでおしまい！ Sorede oshimai (или просто おしまい oshimai) — «Вот и всё».

3 Для сравнения, самые крупные жёсткие дирижабли «Гинденбург» и «Граф Цеппелин II» имели объём всего лишь 200 000 кубометров

4燐の帝国,Rin-no Teikoku — «Империя Рин», или же «Империя Фосфора».