Вернуть Киев

Самым знатным среди воинов, собравшихся в гриднице черниговского наместника Фаста, был Киевский князь Игорь Рюрикович. Которую зиму подряд, в конце полюдья, князь гостил в Чернигове, завершая поход за данями многодневными пирами в кругу дружины и родичей: Фаст был вторым мужем матери Игоря, а сыновья черниговского наместника, Турдв и Карень, приходились Киевскому князю сводными братьями.

Однако в этот вечер нарочитых мужей собрала за столом не дружинная пирушка и не семейные посиделки, а повод весьма серьёзный. Тревожные вести принёс приехавший накануне гонец из Киева. Из-за этих новостей князь был вынужден ранее срока прервать объезд Северских земель и поспешить в Чернигов.

– Как звать тебя, гридень? Из чьих ты людей? – Игорь исподлобья посмотрел на стоявшего перед ним вестника.

Князь Киевский спросил имя воина лишь для порядка. Он помнил этого парня, племянника велетского воеводы. Высокий, телесно крепкий гридень был очень приметен. На князя воин взирал без волнения, которого бы стоило ожидать от рядового дружинника, впервые пришедшего к повелителю с донесением. Гридень был молод, но в нём чувствовалась уверенность опытного бойца.

– Свенельдом я наречён. Прошлой осенью я вернулся из греческого найма и вступил в дружину воеводы Руалда. Был оставлен в Киеве в зимнем дозоре. В начале зимы с дозволения десницы Асмуда я был принят в теремную стражу.

Князь чуть повернул голову в сторону сидевшего по левую руку упомянутого Свенельдом воеводы. Руалд сопровождал Киевского князя в полюдье. Он, как и черниговский наместник, тоже был родичем Игоря. Свояком, мужем сестры Предславы.

– Да, это мой человек, – проворчал Руалд как-то неохотно. Воеводу, видно, слегка покоробило то, что его гридень продвинулся по службе без его ведома. Впрочем, ныне личное недовольство было не к месту и не ко времени.

Киев осадили взбунтовавшиеся данники с правого берега Днепра – древляне. Перед тем как подступить к Киеву, мятежники сожгли заставу на реке Ирпень и лишили жизни правившего там родича князя. Древлян поддержали уличи – ещё один беспокойный народ Правобережья, подчинить который не удалось ни Игорю, ни его предшественнику и дядьке – Олегу Вещему. Уличи окружили княжескую заставу Витичев, расположенную к югу от Киева, заперев в крепости сторожевую дружину и отрезав стольный град от воинского подкрепления.

Весьма досадным обстоятельством во всём случившемся было предательство двоюродного брата князя Киевского – воеводы Олега Олеговича, прозванного Моровлянином. Это он, притязая на княжеский престол в Киеве, встал во главе бунтовщиков – древлян, уличей, собственной дружины и людей своего тестя, князя из земель Червонной Руси. Поступок Моровлянина был неожиданным. Князь Киевский считал вопрос с престолонаследием делом давно решённым. Со смерти Вещего минуло много лет, и все эти годы Игорь был единственно признанным правителем в Киеве и подвластных ему землях – никто, казалось, уже и не представлял на месте князя мужа иного, нежели сын Рюрика. Но выходит, двоюродный братец вынашивал вероломные замыслы...

А вот Свенельд проявил себя истовым смельчаком. Он и трое отчаянных удальцов под его началом сумели каким-то чудом выбраться из осаждённого города. Вдобавок отряд Свенельда умудрился найти лошадей, захватить двоих пленников и по замёрзшим руслам Днепра и Десны добраться до Чернигова. Подобная ловкость и удачливость выглядели подозрительно: уж не лазутчик ли стоял перед князем ныне? Вот только какая ему выгода – доносить на Моровлянина?

– Или же люди моего братца вусмерть упились, или же ты безрассудно смел... – молвил князь, пристально рассматривая Свенельда.

– Смелость – мой заработок, – едва заметно усмехнулся гридень. – Я послужил грекам за златники. Ныне послужу и тебе, князь Киевский, не за одно спасибо, – нескромно заявил он. Свою дерзость Свенельд смягчил приложенной к сердцу рукой и почтительно склонённой головой. – Мы перебрались через стену детинца и спустились с Хоревицы на Подол ночью. И ты прав, князь, многие из людей твоего брата спали беспробудным пьяным сном. Стоящих воинов в противном войске единицы – это лишь собственные люди Моровлянина и варяжские дружины князей из Червонной Руси. Остальные – древлянский сброд, – с лёгким презрением сказал наёмник. – Хотя их немало – три тысячи...

– Парень не врёт, – вдруг вступил в разговор Фаст. – Мы допросили захваченных древлян. Умело и со всем старанием, не сомневайся, князь. Дознаватель у меня знатный... Древляне всё подтвердили.

– Что в Киеве? Как наследники? Здорова ли сестрица Предслава? Её и Руалда сын? – князь слегка расслабился, откинулся на спинку престольного кресла.

Руалд же, напротив, подался вперёд и впился взглядом в лицо Свенельда. Не только здравие и безопасность сына и супруги тревожили воеводу... Было и кое-что другое. Во время отсутствия Игоря в Киеве, Предслава распоряжалась казной и опекала своих братаничей[1], детей князя Киевского. Их мать и жена Игоря, княгиня Евдокия, умерла год назад. Зиму Предслава жила в княжеском тереме, в охране которого так внезапно оказался ловкий Свенельд.

Опытный и смелый воин, без сомнения, заслуживал этого. Но вместе с тем, Свенельд был как-то чересчур прыток. А ещё и хорош собой, и молод... Лучшие же годы Руалда остались в далеком прошлом, в поре расцвета княжеской власти Олега Вещего. Ныне седины убелили не только виски воеводы, но и всю голову. А своенравная Предслава, будучи летами гораздо моложе Руалда, всё ещё блистала красотой и привлекала нескромные мужские взоры...

– Наследники, княжна Предслава и её и воеводы Руалда сын в здравии, – ответил Свенельд безо всякого выражения. – Киевский люд хоронится за валами Хоревицы и голодает. Десница и княжна открыли закрома. Но запасы на исходе...

– Люди Моровлянина знают, что из Киева выбрались гридни? Они видели вас? – уточнил князь.

– Пропажу своих людей и коней поутру, ясное дело, заметили. А нас – нет, не видели, – уверенно ответил Свенельд.

– Уж не шапку ли невидимку ты привёз от греков, гридень? – хмыкнул Игорь, и дружина, почувствовав, что князь воспрянул духом, единодушным гоготом поддержала его шутку.

Свенельд тоже усмехнулся, но промолчал.

– Что будем делать, други? – князь обвёл взором людей за столами гридницы.

– Возвращать Киев! Разить крысу Моровлянина! Бить паскудных древлян и уличей! Гнать в шею рать червонных князей! – зашумела-загомонила дружина.

– Мы приведём людей из Стародуба и Сновска, – веско молвил Фаст. – В Любеч к Кареню гонцов отправим и к северскому князю, тестю нашего младшенького Турдва.

– Долго, Фаст, долго, – князь стукнул кулаком по подлокотнику. – Кияне могут взбунтоваться из-за голода.

– А что же Витичев? – напомнил Руалд. – Там ведь заперто четыре сотни отборных воинов.

– Если бы у меня было три сотни подготовленных гридней, я бы освободил заставу, а потом бы подошёл с витичевской дружиной к Киеву с полуденной стороны, – заметил Свенельд. – Я провёл в Витичеве несколько дней перед приездом в Киев и видел, что там и как...

– Экий ты шустрый. Как долго ты воевал у греков?

– Почти год я был в охране дворца кесаря в Царьграде, три – воевал в рядах этерии[2] с сарацинами в восточных фемах Романии.

Князь Игорь недоверчиво поднял бровь, кто-то из гридней за столами удивлённо присвистнул. Четыре года военного найма – это был долгий срок. Но Свенельд вновь не врал. Его дядька, гостивший пару лет назад в тереме князя, рассказывал Игорю о племяннике, оставшемся воевать у греков.

– Ты настолько охоч до греческих златников, парень? Или тебе совсем нечем дорожить?

– Ты вновь прав, князь. Я служу за златники. И мне нечем дорожить...

Спустя седмицу Свенельд во главе передового отряда скользил на лыжах в сторону Витичева. Князь Киевский всё-таки отправил его освобождать сторожевую крепость. Не единолично, разумеется. Под рукой Руалда. Но оно и понятно. Не мог незнакомый дружине пришелец возглавить три сотни княжьих людей.

До крепости Витичев оставался один дневной переход. Вот-вот появятся заставы противника. Следовало быть осторожным и внимательным: смотреть не только лишь глазами, слушать не одними ушами... Столь полезной вещи из басен, как шапка-невидимка, Свенельд, конечно, не имел. Но он и так мог кое-что сверх естества человечьего... Вёльва[3], вещая жена с берегов Варяжского моря, научила его, двенадцатилетнего отрока-сироту, видеть многое из того, что недоступно простым смертным...

Свенельд не бахвалился и не кривил душой, говоря, что ему нечем дорожить. Когда-то, конечно, было иначе. Но так давно, словно в другой жизни... В той, в которой он, желанный сын своих отца и матери, сочетавшихся узами брака вопреки воле родов и бежавших из отчего дома на чужбину, рос в любви и достатке. И звался иным именем, нежели теперь...

Потом его отца убили в битве на Варяжском море. Месяц спустя была взята в плен и погибла мать. Молодая светловолосая красавица из знатного рода велетских князей, она погибла прямо на его глазах по вине чужой, ненасытной и злой воли. Он очень любил мать... От горя он перестал разговаривать. Убиты были все их домочадцы, дом сожжён. Он остался совсем один. Пришла пора скитаний и голода. Ему было только восемь...

Чуть позже Свенельд попал на драккар[4] свейского морехода. Викинг был справедливым вождём, и Свенельд старался честно служить своему господину. Чутко слушал, что говорят, делал, что велят. Дни напролёт постигал ратную науку и на море, и на суше. Исполнительный, смышлёный, не по годам сильный малец, не знавший устали и хворей: раны заживали на нём, как на собаке, морская качка не тревожила его совершенно. Хирдманы[5] звали его «парень», Свен.

В одном из морских сражений их драккар захватили даны. Они убили вождя, а его взяли в плен и нарекли прозвищем «Свенгельд» – «заложник, пленник». Позднее в устах уже другого народа прозвище превратилось в его теперешнее имя «Свенельд».

Новый хозяин Свенельда оказался знатным хёвдингом[6]. Он частенько пировал вместе с самим датским конунгом. При датском дворе Свенельд встретил вёльву.

– В тебе есть сила, мальчик, – сказала ему вещая жена. – А мне как раз нужен толковый помощник.

– Малец смышлён и крепок, но он нем, как рыба. Зачем он тебе? – хёвдинг не хотел отдавать его вёльве.

– Он не нем. Отроку просто нечего сказать тебе, воин. Со мной же ему найдётся о чём потолковать. Я права, дитя? – улыбнулась вещая жена.

– Если ты повелишь, госпожа, я пойду с тобой, – под взглядом изумлённого хёвдинга ответил Свенельд на северной молви, не задумавшись ни на миг. Хозяину пришлось отпустить его: желаниям знатной прорицательницы при дворе датского конунга не принято было отказывать...

Свенельд остановился и вскинул руку, призывая гридней за своей спиной последовать ему. Кажется, впереди были люди. Он не видел и не слышал их – чувствовал. Как зверь лесной, Свенельд чувствовал опасность и умел обходить её стороной. Этому его научила вёльва.

Смеркалось, когда Свенельд, вооружённый луком и тремя ножами – двумя небольшими поясными и одним боевым (свой дорогой меч и топор он оставил оружнику Фролафу), вышел к костру расположенной на левом берегу Днепра сторожевой заставы уличей. С его плеча свешивались две заячьи тушки – его гридни днём подстрелили зверей. Он прикинулся припозднившимся на ловах охотником, которому и дела не было, кто с кем воюет – самому бы впору уцелеть.

Уличские гридни глядели на него настороженно, но зажарить на костре дичину не отказались. Пока Свенельд освежёвывал и потрошил зайца, он, что называется, заговаривал уличам зубы, рассказывая им басни про волкодлака, которые когда-то слышал от няньки. Эта добрая женщина, как и мать Свенельда, происходила из велетов. Волк был священным зверем народа его матери. Имелось преданье о том, что велеты когда-то умели оборачиваться в лютого зверя, так они называли волка... Няньку убили в тот же день, когда погибла его мать...

Зайчатина приготовилась, по кругу пошла братина с хмельным мёдом. Свенельд поднёс чашу к губам, внимательно рассматривая поверх её края сидевших в кругу воинов. Их было семеро, трое из десятка ушли в дозор. Они не вернутся, его парни позаботились об этом. А эти семеро – его забота. Он определил их для себя так: пара смельчаков, трое безразличных середнячков и двое мёрзнущих, вечно недовольных ворчунов. Вот эти двое, слабые духом, и были нужны ему живыми...

Когда чаша пошла по кругу в третий раз, а один из «ворчунов» удалился по нужде в кусты, Свенельд расстегнул ножны, незаметно достал боевой нож и прижал его к животу бёдрами. При этом он не переставал рассказывать про волкодлака. Его низкий голос звучал мягко, убаюкивающее. Свенельд давно научился говорить умело, даром что, когда-то молчал три года. Уличи слушали его, как заворожённые...

Братина вновь дошла до него. Он пригубил, передал чашу, взял поясной нож, срезал мясо с зажаренного куска зайчатины, положил в рот, и вдруг резко метнул нож в первого из «смельчаков». И следом ещё один, молниеносно вынутый из рукава. Он предназначался второму «смельчаку», в этот миг припавшему устами к братине. Метнув нож, Свенельд тут же нанёс удар кулаком в лицо сидящему рядом и вскочил на ноги. Лезвие его боевого ножа погрузилось в бок четвёртого из уличей. Пятый гридень тоже поднялся, но растерявшись, ничего путного предпринять не сумел. И вот уже лезвие скрамасакса скользило по его горлу. Шестой, тот, который из «ворчунов», нашёлся быстрей. Он и не подумал вступать в битву с опасным гостем, не был дураком – бросился наутёк.

– Стоять! – гаркнул Свенельд ему в спину. – Мои лучники держат тебя на прицеле! Ещё шаг – и ты сдохнешь!

«Ворчун» замер на месте, и подняв руки, медленно развернулся.

– Кто ты? – спросил он хрипло. – Чего хочешь?

– Кто я? Может, тот самый волкодлак? – Свенельд ухмыльнулся и устрашающе ощерил зубы. – Проведёшь меня в стан своих, и, клянусь Перуном, я сохраню тебе жизнь. А нет – так выпью всю твою кровь до капли. И не видать тебе кущей Ирия[7]: останешься навечно неприкаянным.

– Ты врёшь. Волкодлаки не пьют кровь, – нервно сказал «ворчун».

– Живые – нет, мёртвые – да, – деловито пояснил Свенельд. – Не веришь? Могу показать...

Пленников, тех которые были захвачены его гриднями, и второго «ворчуна» Свенельд отправил со своими людьми к Руалду. Следовало допросить полонённых уличей, уничтожить те дозоры, которые стояли на пути войска и выступать на Витичев. Предупредить же дружину в крепости, чтобы выходила в нужное время на бой, – это было делом Свенельда.

Когда гридни из его отряда уехали в дружину Руалда, Свенельд, завернувшись в плащ, лег спать прямо у походного костра на лежанку из елового лапника. Первого «ворчуна» и его самого охраняли двое верных людей, одним из которых был Фролаф.

Свенельд давно привык к тому, что любое затишье в воинском походе нужно использовать для отдыха. Мирного времяпровождения было так мало в его жизни, и всегда пора покоя связывалась в его памяти с образом какой-нибудь женщины.

Живя у вёльвы, Свенельд помогал ей в домашних хлопотах, собирал травы, ягоды, учился погружаться в священное забытьё, отделяющее душу от тела, запоминал руны, пытался смотреть глазами птицы и зверя. При этом он не прекращал упражняться и в ратном деле, наращивая мощь в мышцах и быстроту в движениях...

– Ты глупо тратишь время, – ворчала вёльва, наблюдая за его упражнениями. – Тебе дана ведовская сила. Её тебе надо развивать. Ты бы мог исцелять одним касанием, как и убивать...

– Воины презирают ведовство сейда, – отвечал ей Свенельд.

– Дурень! Сам Один не гнушался сейдом. Сильнейший из воинов и богов, не чета тебе, упрямый малолетка.

– Я должен отомстить за мать. Я хочу убить виновника её гибели своими руками безо всякого ведовства...

Как-то раз по веленью вёльвы он отправился собирать раковины. В тот день море вынесло на берег много чего: накануне был шторм. Обняв кусок деревянной обшивки от борта лодки, уткнувшись лицом в песок, у кромки моря лежал худой, светловолосый человек. Утопленник. Свенельд подошёл к телу, присел на корточки, потрогал жилку на шее. Нет, не утопленник. Слабые угольки жизни всё ещё тлели в худосочном тельце. Свенельд осторожно перевернул человека на спину. Это был совсем отрок, едва ли старше самого Свенельда. И Свенельд вспомнил, когда-то и он точно так же лежал на берегу, истощенный от голода и усталости. Глядел в серое северное небо, слушал пронзительные крики чаек и ждал смерти. И вдруг крепкая, вытертая до гладкости череном весла ладонь опустилась на его лоб. Викинг-свей спас его, перенёс к себе на драккар, накормил...

Дикая боль скрутила душу, глаза защипало от слёз. Что на него нашло тогда? Ведь он не плакал со дня гибели матери. Свенельд положил руку на грудь отрока и представил, как сила перетекает в распростёртое тело. Кажется, отрок пошевелился, застонал. И тут Свенельда поглотила тьма... Когда он очнулся, первое что увидел, было склонившееся над ним хмурое лицо вёльвы. Устав ожидать возвращения блудного ученика и забеспокоившись, наставница отправилась его искать.

– Дурень! Ещё не научился управлять силой, а уже бездумно тратишь её, – поругала его вёльва. Но, похоже, она была довольна.

Выбравшийся из моря сын рыбака, чьё судно погибло в шторме, выжил. Мальчишку звали Фролаф... Больше кого-либо исцелить у Свенельда не получалось. А вот убивать – завсегда пожалуйста. В этом он легко обходился без ведовства...

Следующее утро началось для Свенельда, Фролафа и второго гридня с учебного боя на мечах. Ежедневные ратные занятия тоже были непреложным правилом жизни Свенельда. После разминки Фролаф взял котёл и, набрав в него снега, подвесил над костром. Готовясь умываться, Свенельд скинул поддоспешник и рубаху. Связанный «ворчун» изучил его стан внимательным взглядом. Видно, искал вдоль хребта волчью шерсть или иные приметы оборотной нечисти. Свенельд подошёл к пленнику, присел на корточки и указал на морду волка, наколотую на литой мышце плеча:

– Вот она, метка волкодлака, парень. Давеча я не шутил. Коли поможешь мне – отпущу, а нет... Ну, ты понял...

Дальше всё шло, как и было затеяно.

В полдень, дождавшись гонцов от Руалда, Свенельд вместе с «ворчуном» отправились во вражий стан. Напуганный возможностью лишиться крови и посмертия улич представил Свенельда своим родичем. Он и не подумал предупреждать соратников. Свенельд удачно выбрал предателя, хотя и глаз с него не спускал. Вечером, когда стемнело, он помог «ворчуну» бежать из стана, а затем пробрался к стенам детинца и послал стрелу с грамотой, скреплённой печатью князя Киевского. Черниговский писарь начертал на харатье для витичевской дружины князев указ: выходить из ворот на бой, как только случится наступ на уличей.

Наутро отряд воинов Руалда напал на вражеский стан. Уличи в ответ быстрым натиском смяли немногочисленных нападавших, и небольшая дружина поспешно отступила. Ничего не заподозрившие уличи бросились в преследование. В этот миг остальное войско Руалда ударило по вражеской рати с двух сторон, а вышедшая из ворот крепости дружина обрушилась с тыла. Противное Киевскому князю войско под Витичевым было разбито. И в нём оказались не только уличи, но и древляне. В плен был взят брат древлянского князя.

Руалд отправил гонцов к князю Игорю с вестью об освобождении Витичева и вместе с витичевскими дружинами двинулся к Киеву. Он подошёл к Киеву с юга, а Игорь с войском, собранным из своих людей и дружин северских князей и родичей, с севера. В исходе жестокой сечи более половины древлянских воинов полегло на бранном поле. Олег Моровлянин бежал на запад, в Червонную Русь. Киев был освобождён и возвращён под власть Игоря Рюриковича.

Жестоко раненный в бою Руалд днём позже испустил дух на руках супруги. Предслава совсем не переживала его смерть. Напротив... Она обрела желанную свободу. С прошлой осени все её сердечные устремления были направлены другому мужу, смелому и сильному воину, ставшему после освобождения Киева, воеводой. Проводя с княжной время, Свенельд часто вспоминал пророчество вёльвы.

Однажды конунг позвал вёльву в свой чертог. Он хотел получить предсказание: станет ли удачным морской поход, который он затевал вместе с гостившим у него велетским воеводой. Свенельд, как и прежде, сопровождал госпожу ко двору повелителя. Увидев за столом грозного гостя конунга, Свенельд вдруг ощутил необыкновенное волнение – он почувствовал, что знает этого человека. Он тогда встал из-за стола, вышел во двор, спросил у челяди, где искать людей воеводы, и направился к ним. Он вспомнил, как говорить на славянском языке, и расспросил у велетов об их господине. Воевода оказался его дядькой, сводным братом его матери по отцу... Свенельд рассказал воеводе про мать, и тот признал его родичем...

Всевидящая, мудрая вёльва отпустила его:

– Ты рвёшься в мужской мир, но знай, твоя доля – служить женщине... Ты полюбишь великую и прекрасную королеву. И сам будешь править обширными землями, но люди не станут звать тебя королём, а королева – мужем...

У Свенельда с тех пор было много женщин. И простых, и знатных. Женщины любили его. Сестра князя Киевского, Предслава, была хороша собой, как и греческая патрикианка из Константинова града до неё... Любая из этих двух жён вполне могла сойти за королеву из пророчества. Вот только Свенельд не любил ни одну, ни другую. И это совсем не печалило его. Он вовсе не стремился привязывать себя чувствами к какой-нибудь жене. Нет. С любовью соседствовала боль, он всегда помнил об этом.

Но вёльва сказала ему ещё кое-что... Лишь та, которую он полюбит сам, способна дать ему нечто значимое и ценное. Не власть и не богатство. Но то, чем он будет дорожить.

Встреча с этой королевой была впереди...

[1] Дети брата, племянники

[2] Войско иностранных наёмников в Византии

[3] Провидица в дохристианской Скандинавии

[4] Парусно-гребная ладья викингов

[5] Скандинавские дружинники

[6] Предводитель дружины в Скандинавии

[7] Рай у славян