Вервольф, который не умел ненавидеть

Вечером ему всегда больно. Суставы выкручивает так, что порой хочется сдохнуть. Слезы выступают на глазах, а зубы впиваются в губы, прокусывая их. И вкус крови – собственной крови - как не странно, успокаивает боль. Тушит ее – хоть и ненамного, но все же легче становится.

Оставляя за собой размазанный след багрового заката, солнце скрывается за горизонтом, и тогда боль отступает. Какое-то время отдается на передышку, на расслабление – благостный период – а потом начинается трансформация.

Лицо его вытягивается вперёд, слышится негромкое похрустывание костей, когда человеческая челюсть превращается в волчью пасть.

Колики повсюду, и кожа чешется сильно, когда по всему телу, за считанные секунды вырастает шерсть. Всё происходит быстро, плавно, и уже безболезненно.

И вот уже вместо двуногого человека стоит на четырёх лапах крупный серый волк. Прохаживается медленно по двору, принюхивается, окончательно вживаясь в новое обличие. Трётся боком о колодец, подходит к забору, и одним прыжком перемахивает через колья, исчезая среди деревьев.

Учёные мужи называют их вервольфами, а в народе кличут оборотнями или полуволками. Сотни лет назад их клановые стаи селились в Чёрных лесах рядом с Западным перешейком, и были почти полностью истреблены во время Великой Экспансии.

Ходили слухи, что вервольфы очень долгое время сопротивлялись, и поэтому Дарион Завоеватель приказал уничтожить их всех, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Но также доподлинно известно, что некоторые оборотни сражались на стороне Империи, убивали и погибали за неё.

Оллан - один из последних, а может даже и последний представитель своей расы, никогда не встречавший себе подобных. И точно единственный оборотень, ни разу не убивавший. Ни в обличье зверя, ни в обличье человека. Дичь не в счёт, разумеется. Охотиться Оллан не любит, ему больше нравится преследовать добычу, но голод берёт своё.

Деревенские знают про его секрет. Сначала, когда-то давно, когда он ещё мальчишкой только пришёл в Отрады – побаивались. Потом привыкли. Ну, подумаешь, оборотень. На Медовой ярмарке и не такие чудеса увидеть можно. Даже порой сочувствовали. Теперь и детям с ним играться разрешают. И сами дружат – а ну кто лучше Оллана охотникам добычу загонит? А кто старой Марте-травнице нужный цветок в безлунную ночь отыщет? Заблудившуюся козу кто найдёт прежде, чем её обычные волки в болото загонят? Всё он, Оллан, кто ж ещё.

Ясная ночь, тихий лес, и большая серая тень бесшумно мчится среди деревьев, перепрыгивает через поваленные стволы и заросли кустарников.

То ли волк добычу преследует, то ли человек, опьянённый свободой, бежит, куда глаза глядят, счастливый и беззаботный.

***

В канун Медовой ярмарки это всё случилось. Жарким летним днём, когда Оллан, выспавшись после ночной прогулки, пришёл к Узуру, чтобы утолить жажду холодным квасом, да поболтать о том - о сём.

Оборотень и раньше часто заходил к деревенскому старосте, рассказать, что видел, что слышал. В лесу да на болотах много чего повидать можно. То некромант забредёт и давай себе нежить поднимать из могил, то банда лихих укроется, добычу поделить, раны подлатать, да новые делишки обмозговать. Не раз и не два подобные сведения спасали деревню от больших неприятностей, и все односельчане, от мала до велика, были благодарны вервольфу за это. Но сегодня всё было иначе.

- Люди говорят, ты на болота зачастил. – заметил староста, поднося Оллану кружку слегка забродившего напитка. – Что-то не так?

Квас оказался холодным, терпким на вкус, сладковатым – как обычно. Вервольф осушил половину кружки, по привычке зажмурившись от удовольствия.

- Избавь меня от тревоги, Оллан. – попросил Узур нетерпеливо. – Просто скажи, что нам угрожает на этот раз.

- Угрозы для деревни нет. – заверил вервольф старосту. – Можешь не переживать. Тихо на болотах.

- Хотелось бы верить. – проворчал Узур. – Только я же вижу, что ты чем-то обеспокоен.

Оборотень отмахнулся.

- Долго рассказывать.

- Я не спешу. А ты?

Те несколько мгновений, что вервольф колебался, староста буравил его суровым взглядом, в котором ясно читалось, что он не отпустит просто так своего гостя, не выяснив причин его удрученности.

- Весной это началось. – признался Оллан. – Сначала сны странные. Будто все меня боятся и убегают, а когда я пытаюсь кого-то догнать – просыпаюсь. Потом мысли разные появляться стали – зачем я живу, для чего. Ночью бывало, бегу куда-нибудь, думаю-думаю, глядишь – уже на Дальнем болоте, и светать начинает, обратно двумя ногами ковылять. Я к Марте ходил, думал, даст настойку какую-нибудь, а она и не знает, чего давать-то. Говорит, что мне жениться надо, да только кто ж за оборотня пойдёт, одна морока со мной по ночам, и сам не сплю, и жене не дам выспаться. А ещё последние дни чувство такое, словно я должен узнать что-то важное, и я не знаю, хорошо это или…

Неожиданный стук в дверь прервал сбивчивый рассказ оборотня. Узур удивлённо поднял брови – в Отрадах не принято стучать, когда приходишь к кому-то в дом. Так могли делать только чужаки, и крайне странно, что оборотень их не почуял.

Едва староста встал со своего места, дверь распахнулась, и в проеме показалась высокая фигура человека. Ещё один старик, едва ли не старше Узура. В дорожном плаще с налипшей грязью на подоле – это в самые жаркие дни. С острым и цепким взглядом. И с посохом из коричневого дерева, иссечённым рунами и неведомой вязью.

Без всяких приветствий, в нарушение всех обычаев, странный гость прошел внутрь комнаты и уселся на лавку.

- Егерь сказал, что здесь живёт староста деревни. – гость посмотрел на Узура. – Это ты?

- Сначала назовись. – сурово произнёс староста. – У нас принято знать, кого дома принимаешь.

- А мне не нужен твой приём. – презрительно бросил гость. – Меня зовут Маркус Трайм, и я здесь по воле Двенадцати.

Говоря это, старик неторопливо расстегнул серебряную пряжку дорожного плаща и скинул одеяние. Узур при последних словах вздрогнул и сейчас со страхом в глазах смотрел на медальон, висевший у старика на груди – золотистый камень, внутри которого, словно живое, билось пламя огня розоватого цвета.

Оллан раньше никогда не видел ничего подобного, однако и ему передался безотчетный ужас старосты, неотрывно глядящего на удивительный камень. Подождав несколько мгновений, гость накинул плащ обратно, скрыв медальон.

- Ради всего святого, я не знал. – Узур выглядел насмерть перепуганным. – Простите, эмиссар. Я староста. Меня зовут Узур, и…

- Я не спрашивал, как тебя зовут. – отмахнулся Маркус Трайм. – Мне нужна метрическая книга, в которой ты ведёшь учёт всех жителей деревни. И побыстрее.

Тяжёлый цепкий взгляд, с которым эмиссар рассматривал Оллана, не вызывал ничего, кроме липкой неприязни.

- Хранят вас боги, эмиссар. Конечно. – Узур засуетился, бросившись к сундуку, потом повернулся к вервольфу. – Ты ступай, Оллан, ступай домой. Потом поговорим.

Оллан в растерянности смотрел на хозяина дома, тот замахал руками, поторапливая оборотня. Не став спорить – позже Узур наверняка расскажет, кто такие Двенадцать и что это за медальон – Оллан вышел во двор.

Легкий ветерок обдувал траву, ветки деревьев и гривы нескольких лошадей, стоящих перед домом старосты. Одна лошадь была без наездника, на остальных сидели всадники, одетые в одинаковые темные одежды. Головы у людей были обмотаны полосами такой же тёмной материи, скрывавшими их лица. Только глаза, несколько пар, настороженно следящие за Олланом, вышедшим из дома старосты.

Одна из лошадей внезапно всхрапнула, следом занервничали остальные. Всадник, сидевший на ней, что-то крикнул на незнакомом языке, и хлопнул лошадь по крупу. Все животные сразу успокоились, а Оллан почувствовал на себе еще более пристальные взгляды.

Держась как можно более спокойно, оборотень молча прошел мимо всадников и направился к своему дому.

Нехорошие предчувствия одолевали его всю дорогу. Тревога усилилась, когда он заметил, как односельчане загоняют детей домой, закрывают двери и ставни. Оллан прожил в деревне много лет, и ни разу не видел, чтобы днём закрывали ставни. Когда он пытался расспросить жителей, что происходит, те советовали ему идти домой и не высовываться.

И шёпотом, почему-то, да с оглядкой по сторонам.

Едва Оллан пришёл к себе, на всякий случай сразу же сделал то же самое – закрыл все ставни, после чего стал посреди двора, и прислушался.

Голоса, доносившиеся со стороны соседей, уже стихли. Деревня погрузилась в тишину, даже собаки не лаяли. Оллан уже собирался было зайти в дом, когда скрипнула калитка, и во двор зашёл староста. Бледный, напуганный.

- Лихо пришло к нам, ой, лихо. – зашептал он, хватая оборотня под локоть и увлекая на задний двор. – Уйти тебе надо, Оллан. Тогда и деревне ничего угрожать не будет.

- А кто ей угрожает? – с тревогой спросил Оллан. – Этот старик, который приказывал именем Двенадцати? Маркус Трайм?

- Забудь! – резко оборвал его Узур. – Забудь и никогда не упоминай их имена. Тебе надо уйти. Навсегда. Рано или поздно тебя найдут. Если о тебе знают, то тебя все равно найдут. Но я не хочу здесь, не хочу в деревне. Алое Пламя не самое страшное.

- Алое Пламя? – Оллан вздрогнул, останавливаясь. – О чём ты говоришь, Узур?

- Пламя Очищения. – Узур продолжал подталкивать оборотня подальше от ворот. – Я видел уже его. Но самое страшное не это, поверь. Эмиссары Двенадцати умеют калечить не только тела, но и души. Уходи. Совсем.

- Разве я в чем-то виноват? – спросил Оллан по-детски растеряно. – Почему мне надо уходить?

- Иди, Оллан! – почти умоляюще крикнул Узур, и уже с силой толкнул Оллана. – Уходи! Не надейся на чудо, уходи!

Калитка скрипнула, одновременно послышался короткий смешок, староста и вервольф вздрогнули. Во двор вошёл Маркус Трайм – без плаща, с посохом в руках и медальоном на груди, мерцавшим на солнце ярким пламенем алого цвета.

Алое Пламя Очищения.

- Забавно, что я тебя не почуял сразу. – произнес эмиссар, и сделал шаг, освобождая проход к калитке. – Но камни не умеют лгать. Пошёл вон, старик. Это наш с ним разговор.

- А он… - Узур осёкся, сгорбился и, словно побитая собака, вышел со двора, оставляя оборотня и эмиссара Двенадцати наедине.

В полной тишине Маркус Трайм рассматривал вервольфа, а тот не мог отвести взгляд от мерцающего камня.

- Если ты чтишь родовое наследие, ты должен знать, что твой народ был уничтожен сотни лет назад по воле Двенадцати. – задумчиво произнёс эмиссар, и было ощущение, что он говорит сам с собой, а не с оборотнем. – Ты должен знать, что мои предки воевали в Джанхарском ущелье против твоих предков. В моих жилах течёт кровь тех, кто рубил головы оборотням Западного перешейка, топил их женщин и детей, жёг их селения и норы. Странно, что ты до сих пор не вцепился мне в глотку. Разве тебе не хочется этого больше всего на свете? Где твоя природная ненависть, вервольф?

Растерянный, напуганный и ничего не понимающий Оллан посмотрел в глаза Маркуса Трайма, и сразу же отвел взгляд в сторону.

И эмиссар, заметив это, засмеялся.

- Ты слишком долго прожил среди людей. – сказал он. – Поэтому тебе будет тяжелее, чем твоим сородичам. Хочу, чтобы ты это понял, прежде чем умрёшь.

- В чем я виноват? – хрипло спросил Оллан. – За что вы хотите убить меня?

- Чем слабее люди, тем больше их страх. – ответил Маркус Трайм. – Тем больше их желание уничтожить всё, что сильнее. Если бы ты был обычным вервольфом, всё было бы гораздо проще. Но ты решил не убивать слабых людишек, а жить с ними. В этом твоя ошибка, и твоя вина. Поэтому ты должен уйти.

- Уйти? – Оллан протер рукой вспотевший лоб и почувствовал, как дрожат пальцы. – Я... мне можно просто уйти? И вы не будете меня убивать? Я поселюсь в лесу, на болоте. На Дальнем болоте.

- Дело в том… - эмиссар криво улыбнулся. – Жизнь не самое главное. Это сейчас тебе кажется так, но столкнувшись со смертью, ты поймешь, что есть кое-что страшнее. Ты увидишь это, я тебе обещаю. Поэтому я здесь, чтобы ты увидел. Ты уйдёшь не на болото. Ты уйдёшь в небеса, а перед этим сильно пожалеешь, что в тебе нет духа настоящего оборотня. Что ты не умеешь ненавидеть.

Еле слышный стук раздался в тот самый момент, когда Маркус Трайм договаривал последние слова – он сопровождался плавным движением посоха - и Оллан почувствовал, что не может сдвинуться с места, словно скованный тысячей незримых цепей.

Старик с усмешкой посмотрел на неподвижного оборотня.

- А еще ты пожалеешь, что не вцепился мне в глотку, когда у тебя была возможность. – сказал он, подойдя к Оллану вплотную. – Тебе это бы не помогло, конечно, но было бы гораздо легче. А теперь… Теперь уже ничего тебе не поможет.

Насмешливый взгляд старика неожиданно привел Оллана в ярость. Он попытался рвануться и упал на землю. Маркус Трайм склонился над оборотнем, и негромко сказал, упиваясь собственной властью:

- Если ты надеешься на чудо, то я могу пообещать тебе – чуда не будет.

Прошла ночь, полная страха, одиночества и отчаяния. Трансформация в волка не помогла – зверь остался лежать на земле, парализованный неведомой магией. С окраины деревни доносились какие-то крики, слышимые откуда-то издалека, но полуволк не мог разобрать слов и молча лежал на земле, не в силах даже завыть от отчаяния.

Обличье человека вернулось вместе с рассветом, а вскоре калитка отворилась, и во двор зашёл Узур, в сопровождении двух одетых в черные одеяния спутников эмиссара.

Староста потоптался у входа и, глядя в сторону, глухо сказал:

- Ты прости нас, Оллан. Прости, если сможешь. Мы простые люди, и у нас нет столько сил, чтобы… - он закашлялся. – Нам будет тебя не хватать. Даже если мы этого и не поймём. Прости.

Узур повернулся и вышел со двора. Он не знал, что Оллан изо всех сил пытался спросить, за что староста просил у него прощения. Пытался – но не мог вымолвить ни слова.

После полудня люди в черном положили его на лошадь, и направились в сторону деревенской площади.

А там Оллан увидел огромный столб, врытый в землю и обложенный дровами вперемешку с пучками пожухлой соломы. Вокруг него молча толпились все жители деревни – и староста Узур, и травница Марта с внучкой Белкой, и кузнец Рошан с приёмным сыном Эриком, и Сибилла, и Заза, и глава охотников Дитер с семьёй, и все остальные – и в руках у них были факелы. Они оживились при виде Оллана, стали кричать, и Оллан не сразу разобрал слова, которые услышал.

- Люди, вот он! Проклятый оборотень! Убийца! Тварь! Сдохни, чудовище! Сжечь его! Смерть оборотню! Смерть! Смерть!

Оллан понял, за что просил прощения староста. Понял, когда увидел глаза своих односельчан, горящие искренней, идущей от самого сердца, ненавистью. Точно так же горели факелы, упавшие к его ногам, когда его привязали к столбу. И в этот момент Оллан понял, о чём говорил Маркус Трайм, обещая нечто страшнее смерти. Оборотень не почувствовал, как языки пламени коснулись тела – думая о том, что скорее всего, с ненавистью умереть было бы гораздо легче. Но он не умел ненавидеть, и убило его не пламя, а боль, которая была во сто крат сильнее огня. Боль, которая действительно была страшнее смерти.