Вето

Обои были старые, в мелкий, выцветший цветочек - кажется, васильки, но теперь они больше напоминали пятна плесени. От стены тянуло тем сырым, подвальным холодом, который бывает только в московских квартирах в октябре, когда отопление еще не дали, а надежда на бабье лето уже умерла. Я прижался лбом к штукатурке. Она гудела. Конечно, любой физик сказал бы мне, что гудит трансформатор во дворе или трамвай на Садовой. Но я знал, что это не так.Это гудел Улей. Я закрыл глаза и потянулся «щупальцем» внимания внутрь кладки. Я не пытался пробить ее силой. Сила здесь бесполезна - это все равно что пытаться перекричать океанский шторм. Я пытался договориться.- Пропусти, - шепнул я. Не губами. Намерением. Стена ответила не сразу. Сначала я почувствовал иронию. Тяжелую, многовековую иронию материи по отношению к выскочке-сознанию.

- И куда ты собрался? - спросила Стена. Голос у нее был шершавый, состоящий из мириадов крошечных голосов, словно хор песчинок. -Там, за мной, точно такая же комната. И точно такие же обои. И точно такая же тоска.- Я хочу пройти, — повторил я, усиливая Сигнал. - Я знаю, что ты на 99 процентов состоишь из пустоты. Ты - дым. Ты - морок. Расступись. В этот момент гул изменился. Он стал похож на звук в гигантской канцелярии, где одновременно шуршат миллионы страниц и скрипят тысячи перьев. Это была Бюрократия Бытия. Я видел их внутренним взором. Триллионы атомов кальция, кремния и кислорода. Маленькие, упрямые клерки, вцепившиеся друг в друга мертвой хваткой. У каждого из них был мандат на существование. У каждого было право голоса. И сейчас они голосовали. Это был Референдум. Мой одинокий голос - «Я хочу пройти» - вспыхнул тонкой золотой искрой.И тут же, лавиной, обрушилось свинцовое, многомиллиардное «НЕТ». Это было не физическое сопротивление. Это было презрение большинства к меньшинству.

- У нас Договор, - прошелестела Стена. - Мы договорились стоять здесь. Строитель, который замешивал раствор в пятьдесят третьем году, договорился с нами. Хозяин, поклеивший эти нелепые васильки, договорился с нами. Сама гравитация поставила печать. А ты кто такой? Я почувствовал, как мое сознание плющит. Это было похоже на давление воды на глубине Марианской впадины, только давила не вода, а Чужая Воля.Инерция Консенсуса. Она была плотной, как резина, и древней, как свет далеких звезд. В ней была своя, чудовищная правда. - Пойми, глупец, - голос Стены стал почти ласковым, как у врача в сумасшедшем доме. - Мы держим не комнату. Мы держим тебя. Я отшатнулся. Лоб горел, словно я приложился к льду. - Если мы пропустим тебя, - продолжал хор, затихая, - если мы позволим твердому стать мягким хотя бы на миг... ты уверен, что пол под твоими ногами останется полом? Ты уверен, что твое сердце не забудет, как сокращаться? Ты уверен, что твоя кровь не решит стать паром? Я посмотрел на свои руки. Они дрожали. Впервые я увидел их не как плоть, а как дрожащий договор. Мои атомы тоже голосовали. И они голосовали против меня. Они голосовали за то, чтобы оставаться руками, а не превратиться в лужу протоплазмы или вспышку чистой энергии.

- Это Вето, - сказала Стена, и в этом слове я услышал лязг тюремного засова, который одновременно был щелчком замка на скафандре. - Мы запрещаем тебе чудеса, чтобы ты мог существовать.Гул стих. Остался только шум дождя за окном и запах старой извести.Я отошел от стены и сел в кресло.Мне было больно. Но вместе с болью пришло странное, покойное чувство. Чувство, которое испытывает человек, запертый в надежном бункере во время бомбежки. Я не мог выйти. Но и Ничто не могло войти.- Спасибо, - сказал я в пустоту. Обои в цветочек молчали. Они выполняли свою работу. Они держали мир, чтобы я мог выпить свой остывший кофе.