Видящий сердца. От Киева до Китая.(Путь к тебе)

Утро цеплялось за верхушки сосен туманными, рваными клочьями, когда Ратибор бесшумно выскользнул из своей избы. Воздух был плотным и влажным, пах прелой листвой, сырой землей и обещанием прохладного дня. Его деревня, приютившаяся у кромки векового бора, еще спала. Лишь в нескольких дворах лениво курились дымки над крышами, да одинокий петух пробовал голос, неуверенно и сипло.

Дом Ратибора стоял на отшибе, последним на пути к лесу, словно и сам был частью его. Небольшой, ладно срубленный из крепких бревен еще его отцом, он хранил тишину и одиночество своего хозяина. Ратибору едва минуло двадцать зим, но во взгляде его ясных, цвета лесного ореха, глаз таилась серьезность не по годам. Высокий, широкоплечий, с волосами цвета спелой ржи, стянутыми на затылке кожаным ремешком, он двигался с плавной, хищной грацией зверя, для которого лес был настоящим домом.

Он не помнил отца во всей его силе, лишь обрывки воспоминаний: сильные, мозолистые руки, держащие его на коне, зычный смех и тяжесть боевого топора у пояса. Отец был дружинником у киевского князя, человеком чести и стали, и не вернулся из очередного похода в степь, оставшись там под безымянным курганом. Мать, тихая и нежная, как лесная фиалка, угасла через несколько лет после этого, сгубила ее хворь, против которой были бессильны все травы и заговоры. С тех пор Ратибор остался один. Деревня жалела его, но не лезла в душу, видя, что парень справляется сам.

Он жил охотой. Лес кормил его, одевал и давал возможность заработать на торге ту монету, что была нужна для соли, железа и редких выездов в Киев.

Закинув за спину длинный тисовый лук и колчан со стрелами, Ратибор проверил у пояса охотничий нож. Он не шел вслепую. Еще вчера вечером он нашел свежий след крупного оленя. Такая добыча – это не только мясо на несколько недель, но и отличная шкура, которую можно выгодно продать в городе.

Лес принял его, как своего. Под ногами мягко пружинил мох, ветви расступались, словно по его воле. Ратибор читал следы так же легко, как жрец – руны. Вот здесь олень объедал молодые побеги, тут остановился попить из ручья, а вот здесь, спугнутый чем-то, прыгнул в сторону, оставив глубокие отпечатки копыт на влажной земле. Этому его учил отец, и эти уроки впитались в его кровь, стали инстинктом.

Но в последнее время к этим инстинктам примешивалось что-то еще. Что-то странное, чему он не мог найти названия. Иногда лес замолкал так внезапно, что в ушах начинало звенеть. Воздух становился густым, почти осязаемым, и Ратибору казалось, что на него смотрят сотни невидимых глаз. Он слышал шепот, когда не было ветра, и видел краем глаза движение там, где его быть не могло.

Он гнал от себя эти мысли, списывая на усталость и одиночество. Но сегодня это чувство было особенно сильным.

След привел его в старый, заросший ельник, где солнечный свет едва пробивался сквозь густые лапы, ложась на землю редкими, дрожащими пятнами. Здесь царил полумрак и та самая звенящая тишина. И вдруг он увидел его. Впереди, в небольшом солнечном круге, стоял олень. Величественный, с ветвистыми рогами, он был словно вылит из бронзы в лучах утреннего света.

Ратибор замер, медленно, без единого звука, поднимая лук. Он наложил стрелу, оттянул тетиву до уха. Мышцы напряглись, палец замер на тетиве. Идеальный выстрел.

И в этот момент мир изменился.

Это было не похоже ни на что, виденное им прежде. Солнечные лучи, пронзавшие полумрак, вдруг загустели, сплетаясь в мерцающие, полупрозрачные нити. Воздух вокруг оленя затрепетал, и Ратибор увидел то, что невозможно было увидеть. От могучего тела зверя исходило слабое, теплое, золотистое сияние, похожее на марево над раскаленными углями. А вокруг, прислонившись к стволам вековых елей, стояли они.

Они были сотканы из того же света и тени, что и солнечные пятна на мху. Расплывчатые, туманные фигуры. Одна, похожая на корявого старика с бородой из мха, добродушно смотрела на оленя. Другая, гибкая и тонкая, как молодая березка, казалось, касалась его бока невидимой рукой. Они не были похожи на людей, но Ратибор почему-то чувствовал их присутствие как живое. Они не говорили, но в голове его прозвучал тот самый беззвучный шепот, сложившийся в одну ясную мысль: «Не тронь. Он наш».

Сердце Ратибора заколотилось где-то в горле. Пальцы, державшие тетиву, одеревенели. Он смотрел не на добычу, а на чудо, на тайну, что открылась ему одному. Лесные духи, о которых шептались старики у огня, о которых пели в старых песнях, – они были реальны. И они стояли прямо перед ним.

Страха не было. Было лишь потрясение и благоговение. Он, охотник, вторгся в их владения и занес руку над тем, что они берегли.

Медленно, очень медленно, Ратибор опустил лук.

В то же мгновение золотистое сияние вокруг оленя вспыхнуло ярче. Зверь встрепенулся, словно очнувшись от сна, мотнул головой, и, с легкостью пустившись вскачь, исчез в лесной чаще. Туманные фигуры духов заколебались, растаяли, вновь став лишь игрой света и тени под еловыми лапами.

Звенящая тишина рухнула. Снова запели птицы, зашелестел ветер в ветвях. Лес снова стал обычным лесом.

Ратибор стоял один в опустевшей поляне, тяжело дыша. Он опустился на колени, коснувшись пальцами мха, где только что стоял олень. Он вернулся домой пустым. Впервые за долгое время его охота не принесла добычи. Но он чувствовал, что обрел нечто несравненно большее. Он обрел знание. Страшное, непонятное, но невероятно важное.

Мир больше никогда не будет для него прежним. Шепот леса теперь был не просто звуком ветра – это был язык, который ему предстояло научиться понимать.