Вихри враждебные

– Это еще что за новости?

Родион Валерьянович Савин оторопело уставился в окно и машинально, судорожным движением поддернул узел галстука.

Оторопь председателя правительственной ревизионной комиссии легко можно было понять. Город Красный Перегон встретил гостей необычно. Можно сказать, неожиданно встретил. Непонятно.

Час назад

Гладкий асфальт федеральной трассы, с мягким шипением стелившейся под шины «Лэндкрузера», внезапно сменился треском неровно уложенной дороги местного значения. Водитель чертыхнулся и сбавил скорость.

Савин на заднем сиденье поморщился, когда экран смартфона заскакал перед глазами.

– Что там у тебя? – бросил он водителю, не отрывая взгляда от инструкции.

– Понастроили! – злобно отозвался тот, выкручивая руль. – Одно название, что асфальт…

Савин без особого интереса поглядел в окно машины. Мимо тянулись какие-то серые леса с проплешинами ноздреватого, грязного снега. Весна до этих мест уже добралась, но как-то неубедительно.

– Родион Валерьянович, – жалобно протянула Вера, ответственный секретарь, – тут со связью проблемы, я скачать резолюцию не могу, ни одной палочки нету.

– Какой палочки? – не понял председатель комиссии.

– Ну, которые сеть показывают… – пояснила Вера, тыкая наманикюренным пальчиком в планшет.

– Понятно. А между прочим, согласно отчетам, здесь еще два года назад должна была быть построена вышка связи.

– Должна, да не обязана! – вставил свои пять копеек водитель, и хохотнул, высунув локоть в окно.

– Ты, Валера, рули, не отвлекайся, – буркнул Савин. – И чеки на бензин сохранять не забывай, денежки счет любят. Закрой уже окно, холодно.

Водитель обиделся, замолчал, даванул на кнопку. Стекло поползло вверх, и в салоне сразу стало тише, как будто отрубило все внешние звуки. Потом Валера не утерпел, и мстительно заявил в пространство:

– Сейчас еще и этот асфальт закончится, вот тогда нам мало не покажется.

«Тр-р-р-р!» – отозвались шины джипа, будто подтверждая. Правда, японский автопром не подвел, тряска почти не ощущалась. Но Родион Валерьянович все равно напружинился, ожидая выбоин. «Национальный проект «Дороги», – подумал он тоскливо, – как же. Не про нашу честь. Здесь, похоже, дороги со времен татаро-монгольского ига никто не ремонтировал, про модернизацию я уже и не говорю. Деревня!»

Он вздохнул и погасил смартфон. Попросил водителя:

– Включи хоть радио, что ли. Послушаем, чем глубинка живет.

– Да чем попало, – все еще обиженно отозвался Валера, но послушно ткнул в сенсор магнитолы. Салон «крузера» заполнило громкое шипение.

– И радио тут тоже не работает, – обескураженно констатировал водитель, – все еще хуже, чем я думал…

– Стой, погоди-ка! – председатель комиссии прислушался. Сквозь шипенье пробивалась какая-то знакомая музыка. – Что за…

– Да это же «Интернационал»! – захохотал Валера. – Ой, не могу! «Вставай, проклятьем заклейме-енный»! – немузыкально выдал он. Вера прикрыла уши изящными ладошками.

Это действительно была песня, некогда написанная Потье и Дегейтером. «Интернационал» звучал все громче, шипение утихло и международный гимн пролетариата стал слышен так четко, словно хор исполнял его где-нибудь под потолком джипа. Водитель перебрал каналы, но без результата – «Интернационал» звучал везде.

– Выруби, – сказал Савин, – нормального от тебя не дождаться ничего.

– Да я-то при чем? – пожал плечами Валера.

Следующий час ехали молча.

– Вообще не понимаю, где мы, – обескураженно признался водитель, сбросив газ. – Навигатор дурака включил, показывает то Северный полюс, то Индию. Ни одного указателя вот уже километров двадцать не было. Может, назад повернем?

Город Красный Перегон встретил комиссию… неожиданно.

Дорога, выложенная бетонными плитами, сделала резкий поворот, «крузер» миновал кусты, какой-то покосившийся забор – и взгляды всех троих намертво приковал к себе протянутый над дорогой транспарант с четкими белыми буквами:

«ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!»

Ярко-алая ткань (в голову Савину откуда-то пришло забытое слово «кумач») на фоне серенького неба выглядела так, будто кто-то поставил заплатку.

– Однако здравствуйте… – ошеломленно хмыкнул Родион Валерьянович. – У них тут что, красный регион? Ни о чем таком не предупреждали.

За транспарантом обнаружился памятник, покрытый свеженькой золотой краской: точная копия московской скульптуры «Рабочий и колхозница», правда меньше в несколько раз, и на кирпичном постаменте с выложенными мозаикой буквами: «Решения XXXIII съезда КПСС – в жизнь!»

– Тридцать какого? – спросил сам у себя Савин. Ответила ему Вера.

– Тридцать третьего, – удивленно сказала она.

– Вот-вот. Я дальше двадцать восьмого что-то не припомню ни одного.

– Может, у них кино снимают? – предположил Валера.

– А где съемочная группа? – резонно возразил ему Родион Валерьянович.

– По кустам прячется.

– По кустам у нас обычно только гаишники прячутся, а не… Оп-па. На ловца и зверь бежит.

За очередным поворотом обнаружилась желтая патрульная машина, возле которой, лениво облокотившись на открытую дверь, стоял человек в форме. Савин смотрел на него, и ему все больше и больше хотелось то ли ущипнуть себя, то ли протереть глаза.

Машина была «Волгой» – старой, еще советской модели. На борту у нее красовались аккуратные надписи «Госавтоинспекция» и «Милиция». И, конечно, герб СССР. Все как положено.

– Держите меня семеро, – Валера аккуратно притормозил и высунулся в окно, изумленно глядя, как гаишник не спеша, поправив белый ремень, шагает к ним.

Приблизившись, тот козырнул не без лихости, присмотрелся к пассажирам.

– Сержант Трубников. Документы попрошу, товарищ, права на машину.

– А что за маскарад такой, сержант? – спросил Савин из-за плеча водителя. Сержант Трубников мазнул по нему светло-серыми глазами, прищурился.

– Не понял. Вы о чем говорите?

– Ну, форма ваша, машина… Правда, что ли, кино тут снимаете?

– Кино? – гаишник приподнял брови, одновременно изучая права, дисциплинированно выданные ему Валерой, – нет здесь никакого кино, товарищи. У нас в городе сроду кино не снимали… Странные какие-то у вас права. Новые ввели, что ли? Не слышал. Ага, техосмотр-то скоро надо будет пройти. Смотрите, чтобы не просрочить. Куда направляетесь?

– По делам, – начиная злиться, коротко ответил Родион Валерьянович.

– Дела разные бывают.

– В местную контрольно-счетную палату! – отчеканил председатель ревизионной комиссии. – А может быть, в общественную приемную Президента России. Еще не решили. Надеюсь, мой ответ вас удовлетворил?

Сержант некоторое время смотрел на Савина с непонятным выражением лица. Тому показалось, что на мгновение гаишник чего-то словно испугался. Но тут Трубников вернул документы Валере и пожал плечами.

– Не хотите говорить – не надо, дело ваше. Только аккуратнее, очень вам советую. Президент – это, будем считать, вы так пошутили. Счастливого пути. Рекомендую гостиницу «Заря социализма», прямо рядом с главной площадью. Там рядом райком партии, не промахнетесь, на фасаде большой плакат «Вперед, к коммунизму!». Ну, всего доброго.

Он отступил на пару шагов назад и повернулся к своей «Волге».

– Райком партии? «Заря социализма»? К коммунизму? – у Веры был такой вид, словно она никак не может проснуться.

– Валера, поехали! – рявкнул Савин и откинулся на спинку сиденья. В голове был полный сумбур.

Чем дальше они ехали, тем большая оторопь охватывала Родиона Валерьяновича. У автомата с газированной водой («С газом – 3 коп., без газа – 1 коп.») стоял старичок в полосатом костюме и споласкивал стакан под фонтанчиком. Рядом притулился газетный автомат, и Савин уже тупо, почти без удивления ухватил взглядом крупный заголовок в окошечке: «XXXIII съезд КПСС постановил».

Валера совсем снизил скорость, и «крузер» еле полз по улице, обсаженной тополями. Его обогнал пузатый «пазик», пассажиров в автобусе было немного. По тротуару навстречу шли, весело переговариваясь, две женщины в одинаковых пальто, с авоськами, из которых торчали треугольные молочные пакеты. Джип они проводили внимательными взглядами, в которых Савину почудилось такое же выражение, как у недавнего сержанта. Да что здесь творится-то?

– Куда едем? – напряженно спросил водитель, шевеля лопатками под кожаной курткой. Ему тоже не нравилась вся эта непонятная ситуация.

– Рули по главной, – Родион Валерьянович был настроен решительно. Кто-то должен был знать ответ на вопрос, что происходит в Красном Перегоне.

«Крузер» прошелестел мимо павильона с надписью «Соки-Воды». Потянулась кованая решетка какого-то парка – похоже, городского сада. И точно, из аллеи за высокими воротами, распахнутыми настежь, неслась песня.

– Ах, вернисаж, ах, верниса-аж! – томно звучало в весеннем воздухе. У Савина аж волосы на руках встали колкими иголочками.

– Какой, к чертовой матери, вернисаж? – прошептал он.

– А я помню! – обрадовался Валера, распечатывая пачку синего «Винстона». – У моих родителей пластинка такая была! – он осекся под тяжелым взглядом шефа.

– Ты не останавливайся, – посоветовал ему Савин, – давай-давай, смелее, закуривай в салоне. Потом, может, выпьешь еще? В бардачке фляжка с коньяком есть. А что, тут один гаишник, и тот на въезде в город остался.

– Да ладно вам, – фыркнул водитель, но сигарету убрал обратно в пачку. – Едем-то куда?

– В райком партии едем, или как он там у них называется, – решил председатель комиссии. Вера все это время молчала, но вдруг пискнула что-то и завозилась на сиденье.

– Что такое, Вера?

– Родион Валерьянович, там школьницы… У них форма, как в старых фильмах!

– Сам вижу…

Девочки, которые играли в «классики» на просохшем асфальте перед ступеньками самой обычной типовой школы, и правда, выглядели так, словно тут снимали какой-то выпуск «Ералаша», посвященный советским временам. Под расстегнутыми болоньевыми курточками – белые фартучки с кружевами, черные форменные платьица… Вот только сами школьницы чувствовали себя совершенно спокойно. То есть прыгали и смеялись, как обычные дети. И было совершенно не похоже, что где-то за углом притаилась камера с кинооператором.

– Поехали, поехали! – хмуро похлопал по сиденью Савин.

Гостиница «Заря социализма» обнаружилась там, где и говорил сержант Трубников – у самой площади. Туда не поехали. Савин только мотнул головой и показал в сторону здания с белыми колоннами на другой стороне. Классический советский райком комсомола перепутать с чем-то другим было невозможно.

Валера тормознул «крузер» у входа. Родион Валерьянович выбрался из машины, прихватив с собой сумку с ноутбуком, и решительно зашагал по ступеням, не дожидаясь Веры, которая быстренько зацокала следом. У самой двери Савин остановился – что-то царапнуло по самому краешку внимания, какая-то неправильность. Несколько секунд он не мог понять, что бросилось в глаза. Потом присмотрелся к табличке, где белыми буквами по красному значилось: «Красноперегонский районный комитет КПСС». Верхний уголок таблички отклеился, и из-под революционно-красного выглядывал знакомый синий.

Хмыкнув, председатель ревизионной комиссии подцепил уголок самоклейки ногтями, потянул вбок. Раздался треск, и перед глазами Савина предстала совсем другая вывеска, увенчанная двухглавым орлом.

«Администрация…»

Дальше отрывать пленку он не стал. Прокомментировал коротко, под ошарашенное молчание Веры:

– Другое дело. Вот и отлично.

Вахтер на входе (назвать его охранником язык не повернулся бы) попытался было остановить посетителей, но Савин махнул удостоверением и грозно приказал:

– Проводите меня в приемную!

В какую именно, вахтер спрашивать не стал – молча поспешил впереди.

Обитая бордовой кожей дверь без всякой таблички мягко отворилась, двое шагнули вперед и оказались под бдительным взором секретарши лет пятидесяти, в темном костюме и с волосами, по-учительски собранными на затылке в строгую старорежимную прическу, из которой не выбивался ни один волосок.

– Вы по какому вопросу, товарищ… – начала было она, но Родион Валерьянович не обратил на нее никакого внимания: просто прошагал мимо и рванул на себя еще одну дверь.

– Стойте! Куда?! Товарищ секретарь райкома занят! Прекратите… – дверь захлопнулась, отсекая ее голос, и Савин, раздувая ноздри, уставился в лицо человеку средних лет, который недоуменно поднял взгляд от газеты.

– Что… – человек не успел продолжить. Председатель комиссии с размаха припечатал ладонь к полированной столешнице.

– Р-развели ересь! Что за балаган тут творится?! – гаркнул он. – Что за совок? У вас тут весь город с ума посходил?

– Вы что себе позволяете? – лицо человека налилось гневным багрянцем, он бросил газету на стол и поднялся. Но Савин уже закусил удила и пер, как танк.

– Я себе позволяю?!? Вы что устроили? Ностальгия по СССР замучила? Решили, что если название администрации заклеили, то с вас спросу никакого? А на улицах? Сколько денег из бюджета вбухали, чтобы все это организовать?!

Человек воровато оглянулся, подскочил к подоконнику, дотянулся до полуоткрытой форточки и захлопнул ее с дребезжанием стекол.

– Тихо! Тихо! Т-ш-ш-ш! – зашипел он, как проколотая велосипедная шина. – Вы как здесь оказались? Вы откуда?

– Что значит – «откуда»? Я из ревизионной комиссии! Из самой Москвы! Вам тут что, не сообщали о нашем приезде? Бардак… – Родион Валерьянович не успокаивался.

Внезапно за окнами потемнело, что-то гулко загромыхало, и над всем городом разнесся тяжкий, давящий на уши рокот, будто ворчание какого-то недовольного, завозившегося в своей берлоге зверя.

– Пожалуйста, тише! – секретарь райкома схватил Савина за лацканы пиджака и несколько раз встряхнул с неожиданной силой. Лицо его исказилось гримасой ужаса и злости.

– Да вы что, спятили? – Савин отшатнулся, тщетно пытаясь оторвать от себя цепкие холодные пальцы. И в этот момент завизжала Вера – громко, так что у мужчины зазвенело в ушах. Секретарь отпустил пиджак председателя комиссии и отпрыгнул в угол, выставив вперед ладони.

– Вот! – сказал он. – Я же предупреждал! Я предупреждал! – и ткнул пальцем куда-то за спину своему посетителю.

Родион Валерьянович оглянулся и оторопел. Сердце задвоило не в такт, точно барахлящий двигатель.

Из стены торчала какая-то полупрозрачная фигура. Сначала ему показалось, что это просто тень, игра света на обитой деревянными полированными панелями стене. Но потом зрение как-то в один миг сфокусировалось, будто настроили бинокль – и Савин увидел, что это не тень, а призрак человека средних лет, в старомодном френче и высоких хромовых сапогах, со щеточкой подстриженных усов. Призрак гневно смотрел на хозяина кабинета и тянулся прозрачной рукой к висевшей на боку кобуре. Савин не успел пошевелиться, как секретарь райкома подскочил к старому проигрывателю и поспешно поставил иглу на пластинку. Щелкнуло, зашипело, и из динамика донеслось бодрое:

– Нам песня строить и жить помогает! Она, как друг, и зовет, и ведет!

Фигура заколебалась, точно на сильном ветру, расплылась и щупальцами белесого тумана втянулась обратно в стену между щелями панелей. «Марш веселых ребят» продолжал играть, двое мужчин безмолвно смотрели друг на друга. Первым молчание прервал секретарь райкома. Он провел рукой по вспотевшему лбу, потом решительно махнул рукой, подошел к большому громоздкому сейфу в углу кабинета, открыл толстенную дверь. Достал бутылку коньяка и две рюмки.

– Присаживайтесь, – вяло сказал он. Потерявший дар речи Савин подтянул к себе стул и уселся. Булькнул коньяк, разливаясь по рюмкам.

– Кроме лимона, к сожалению, ничего предложить не могу.

Оба выпили, не чокаясь. Родион Валерьянович шумно выдохнул, зажевал коньяк (неплохой, кстати) лимоном и, прислушавшись к себе, понял, что способен мыслить здраво. Но сначала нужно было обязательно задать вопрос, который вертелся на языке.

– Это… кто?

– Это? – секретарь райкома посмотрел туда, где еще пару минут назад колыхался призрак. – Это, надо полагать, Мефодий Петрович Косинцев. Заслуженный чекист, гроза троцкистско-зиновьевских вредителей. Суровый был человек при жизни, а уж после смерти характер у него стал совсем невыносимым. Да вы сами видели. Чуть что – за кобуру…

– Да, но…

– Послушайте… кстати, как вас по имени-отчеству?

– Родион Валерьянович.

– Я Павел Васильевич, – оглянувшись еще несколько раз, человек наклонился, почти распластавшись по столу, и шепотом на грани слышимости прошелестел: – Кондратьев моя фамилия. Бывший глава обладминистрации… ну, вы понимаете.

Он отлип от стола, выпрямился, смахнул несуществующую пыль с лацкана старомодного пиджака и продолжил уже громко.

– Послушайте, Родион Валерьянович. Все, что вы, наверняка, уже видели по дороге сюда, и здесь – все, знаете ли, имеет свои причины. Уже то, что вы здесь оказались, довольно-таки удивительно. В Красный Перегон просто так попасть невозможно. Но вы попали.

Савин снова начал тихо звереть. Его бесил снисходительный тон собеседника, которого, кстати, он узнал – видел на сайте фотографию.

– Это бред какой-то, – сказал он хрипло.

– Ах, если бы…

Первым, кто заметил, что в Красном Перегоне творится что-то не то, был местный житель, журналист-общественник, который писал фельетоны в местную районную газету. Он-то и начал писать во все инстанции о том, что, дескать, в «красные дни календаря», на годовщину Октябрьской Революции и прочие знаменательные даты, на площади ночами собираются старые коммунисты и устраивают митинги, переходящие в демонстрации.

– Старые, в смысле, пенсионеры? – уточнил Савин.

– Старые – в смысле, неживые, Родион Валерьянович, – глядя ему прямо в глаза, пояснил секретарь райкома. Председатель ревизионной комиссии рассмеялся было, но смех тут же заглох в давящей тишине кабинета. Ложечка в стакане, которой Вера помешивала горячий чай, поданный невозмутимой секретаршей, тревожно задребезжала.

– Ну вы даете, – пробормотал гость.

– А это не мы, – покачал головой Кондратьев. – Это они сами.

Дальше – больше. Со временем шествия призрачных коммунистов начали замечать уже среди белого дня. А потом привидения с плакатами вроде «Мир, труд, май», «Пятилетку в четыре года», «Дадим международный отпор распоясавшейся хунте», «Вперед, к победе коммунизма» и так далее – начали нападать на местных жителей.

– Нападать? – остолбенел Савин.

– Именно. Нападать, причинять телесные повреждения, серьезные травмы. Люди стали пропадать целыми организациями. Вот была у нас такая контора – филиал американской организации по обмену студентами. Однажды утром уборщица задержалась и пришла позже обычного. Двери настежь, внутри все кровищей перемазано, мебель в щепки, и никого. Только на стене, где у них обычно американский флаг висел – серп и молот, как будто выжжен чем-то. Глубоко, аж кирпичи насквозь проплавились. Полиция приехала, конечно… Никого не нашли. Но в конторе, – тут Кондратьев со значением закатил глаза, многозначительно указав куда-то вверх, – в конторе-то первыми и догадались, что к чему.

Он продолжал все так же вполголоса рассказывать какие-то совершенно чудовищные, невозможные вещи, а его собеседник смотрел на застывшую соляным столпом в кресле Веру и спрашивал себя: зачем он это слушает? снится ему эта бредятина, что ли?

– …когда этот дед, которого нашли в глухой деревеньке, тут облазил все, он пришкандыбал в КГБ – конторские уже предусмотрительно сменили название к тому времени – и говорит: «Вы или сделайте так, как я скажу, или не останется от вашего городишки ничего к следующему седьмому ноября. Там, было, заартачились, но начальник просто посмотрел на всех и отдал соответствующее распоряжение. А потом и с местными жителями собрания провели. Сначала с председателями ТОСов, с управляющими компаниями, потом с общественниками… ну, короче, до всех достучались. Да и как тут не достучаться, если все на твоих глазах творится? Вот была дорога из Красного Перегона до федеральной трассы – и нет дороги, один туман. Кто едет, тот назад возвращается. Был бутик модной одежды – а утром на его месте база ОРСа-22 и овощной. Портрет Ленина в местной библиотеке начал кровью плакать, а кровь складывается в слова «Союз нерушимый республик свободных…» Тут даже дурак поймет. Сначала полицию переодели, ателье круглосуточно работало, чтобы форму сшить по старым лекалам. Потом автоматы с газводой раздобыли – оказывается, штук десять на складе в промзоне валялись, всеми забытые. Местные умельцы наладили. Таблички с названиями улиц поменяли, от руки пришлось рисовать.

– Хватит, – Родион Валерьянович встал, отпихнул от себя пустую рюмку. Та опрокинулась, покатилась по столу, позвякивая, упала на истертый ковер, ножка хрустнула и отломилась. – Хватит городить всю эту… чушь! Я вас выведу на чистую воду!

Он достал мобильник, присмотрелся к экрану, и вдруг просиял:

– Ага! Я так и знал, что лапшу мне на уши вешаете! Нет уж, не выйдет! – и торжествующе показал резко побледневшему до мучного цвета лица секретарю райкома экран, на котором появилось название сети. – Есть связь-то!

Савин рванул на себя дверь, забыв про сумку с ноутбуком, пробежал мимо опешившей секретарши, на ходу прокручивая пальцем список контактов. Простучал каблуками ботинок по лестнице, мимо вахтера, в двери – и оказался на крыльце. Ткнул в знакомый номер, дождался первого дребезжащего гудка.

– Алло? – голос из динамика звучал тихо, почти на пределе слышимости, и председатель комиссии радостно закричал, не обращая внимания на прохожих, которые показывали на него пальцем:

– Виталий Иваныч, ты? Привет, дорогой! Да, Савин из парткомиссии! Я в Красном Перегоне, слышишь? Тут такие дела творятся, сам черт ногу сломит! Похоже, местное руководство в полном составе рехнулось. Такое ощущение, тут перед выборами какую-то масштабную провокацию затевают! Что? Сейчас расскажу, и пару фотографий пришлю, если связь позволит. Ты передай…

Что передать, Савин сказать не успел. Сзади на его голову обрушился тяжелый удар, и все провалилось в черноту.

Очнулся он, лежа на уже знакомом истертом ковре. Ныл затылок, болели руки, скрученные за спиной чем-то – похоже, жестким пластиковым кабелем. Ноги тоже оказались связаны.

– Эй! – просипел он, выгнув шею под неудобным углом и силясь оглядеться. – развяжите меня немедленно! Вы вообще в курсе, что сейчас начнется?

Тут он увидел Кондратьева. Мужчина, не обращая на него внимания, накручивал диск черного телефонного аппарата. Потом поднес к уху эбонитовую трубку на витом шнуре.

– Товарищ Соломин? Из райкома беспокоят. Товарищ Соломин, время пришло. Собирай своих бабулек. Да, да. Нужны самые идейные коммунистки, самые убежденные. Чтобы готовы были в огонь и воду. Тем более, что огонь и вода, похоже, нам будут обеспечены с избытком. И чтобы каждая с плакатом была, а если у кого партбилет сохранился – пусть тоже берет. И ордена! – крикнул он в трубку, спохватившись. – Ордена с медалями пусть надевают, чтобы при полном параде!

Он положил трубку на рычаг аппарата, и только после этого с ненавистью посмотрел на возившегося у ног Савина.

– Что же ты, мудила, натворил, а? Ты хоть понимаешь? Нет, конечно, куда тебе понять. За окном ад, просто ад творится после твоего звонка. Как твой телефон заработал – не понимаю, ни у кого не получалось. Но дуракам счастье, похоже…

Родион Валерьянович уже и сам услышал дикий вой ветра за стеклами. Этот ветер выл, будто голодный зверь, он таранил рамы так, что те содрогались и скрипели. А еще – за окнами, вместо недавнего полудня, царила кромешная тьма, которая то и дело разрывалась неправдоподобно алыми всполохами не то молний, не то далеких взрывов.

– Они же все поднялись, разом. С окраин уже докладывают, что на старом кладбище братская могила времен Гражданской провалилась, и оттуда… Черт, успеть бы! – Кондратьев метался по кабинету, выплевывая слова. Потом остановился. – ничего, успеем. Должны успеть.

– Кто… поднялся?

– Проклятьем заклейменные поднялись, идиот! – ощерился в ответ секретарь райкома, он же бывший руководитель отделения партии. – А за ними и другие. Думаешь, они на Красном Перегоне остановятся, если начнут с нас? Мы им на одну ночь, потом они дальше покатятся, от города к городу. Столько лет мы тут их удерживать ухитрялись, чтобы вы там свои отчеты строчили и спали сладко, в ус не дуя… Но теперь, похоже, одними песнями и революционными плакатами не отделаться. Теперь посерьезнее средство нужно.

Дверь кабинета распахнулась. По ковру прошаркали чьи-то шаги, и над Савиным склонился старик с клочковатой, совершенно белой бородой. На лацкане ветхого пиджака у него висел орден – как показалось председателю комиссии, Боевого Красного Знамени.

– Этот? – старик ткнул алюминиевой тростью в бок Савина так сильно, что тот задохнулся от боли. – Здоровый, кабан… Этот пойдет, Паша. Если все правильно сейчас сделаем, то они нашу жертву от всего прогрессивного человечества примут, и обратно улягутся. Только надо тащить его прямо к памятнику комиссарам, иначе никак. Там надо фамилии читать вслух, прямо с гранита… А кто потащит-то? Он же вон какой гладкий, пудов девять будет.

– Дотащим, – из дверей послышался еще один голос, знакомый председателю комиссии. Там стоял сержант Трубников – на этот раз кобура у него на боку была расстегнута, а пистолет он держал в опущенной руке.

– Один, что ли, потащишь? – с сомнением спросил старик.

– Зачем один? – удивился Трубников. – У меня добровольный помощник есть. Товарищ проникся сложившейся ситуацией, и сам вызвался.

Он посторонился. Из-за его плеча выглянул водитель Валера.

– Извините, Родион Валерьянович, – сказал он, без особого, впрочем, смущения в голосе. – Но только если бы вы сами видели, что на улице творится, вы бы меня поняли.

– Увидит, увидит… – пообещал старик, с кряхтением опускаясь в кресло. – Сейчас только дождемся нашу гвардию пенсионерскую, и увидит.

Телефон зазвонил снова. Кондратьев нетерпеливо сорвал трубку, вслушался в голос на том конце провода. Облегченно выдохнул.

– Фу-ух… Ну, кажется, успеваем. Старички быстро среагировали. Вот что значит – передовики производства, ударники, герои соцтруда, сотрудники органов. Трудовая дисциплина, ответственность. Такое не забывается. О, даже слышу их! – он поднес согнутую ковшиком руку к уху и прислушался, глядя в окно.

– Вихри враждебные веют над нами! – грянул с улицы хор дребезжащих голосов. Несмотря на то, что певцы, очевидно, были в солидных годах, звучал хор так мощно, что перекрыл даже вой ветра. Савину показалось, что тьма немного отступила – но, скорее всего, это просто кровь прилила к его голове от тщетных попыток освободить руки.

– Вихри веют, – согласился старик, и поднялся из кресла неожиданно молодо, одним движением. – А мы им сегодня веять не дадим. Не время, потому что.

Он кивнул, и две пары крепких мужских рук поволокли брыкающегося и вопящего председателя ревизионной комиссии к выходу. Вслед им неслись слова:

На бой кровавый,

святой и правый

Марш, марш вперед,

рабочий народ!