Вирус Гнева

Я перестал различать какой сегодня день или месяц. Дни смешались в одну сплошную мешанина приторного дерьма. Черт знает сколько времени прошло с того момента, как я проснулся в этом теле. Месяц, три или может быть год. Одно я знаю точно, это - моя новая реальность, за которую я заплатил чтобы здесь жить. Ты понимаешь?

Я всматривался в своё отражение в зеркале, стоя в сартире своего дома. Что я ожидаю? Что моё отражение в зеркале скажет мне что-то в ответ? Хера с два оно мне что-то скажет.

Ко мне подошла кошка. Почему-то эта пушистая тварь стала считать меня своим родственником. То ли мы пахнем одинаково, то ли у неё, как и у меня нет больше никаких вариантов.

Я поднял её за шкирку на уровень своего лица. Все три головы кошки обратились на меня, словно выжидая что будет дальше. А я сам не знаю, что я хочу увидеть в глазах этого пушистого пиздюка. Наверняка снова хочет жрать.

По пути на кухню, до миски этого пушистого чудовища, я заметил что у меня снова кончились сигареты.

- Какого блять хера? Только не говори, что это ты всё скурила.

Кошка смотрела на меня так, словно не понимает о чем я говорю.

- И нечего блять на меня смотреть такими глазами. Я прекрасно знаю, что ты понимаешь что я говорю. У тебя на три башки интеллекта больше, чем у всего этого блядского района.

Кошка спрагнула на пол и побежала на балкон.

Я насыпал еды в её наполовину раскуроченную миску и принялся искать взглядом эту пушистое недоразумение.

Выйдя на балкон, я на мгновение замер от изумления. Кошка сидела у лужи крови и с усердием облизывала красные сгустки крови, которые уже начали сворачиваться в комки под лучами солнца.

- Твою ж мать.

Лужа крови вела с моего балкона вниз. Я выглянул вниз с балкона, посмотреть что творится внизу.

На асфальте лежало тело молодой девушки, лет 25-ти. Голова была сильно повреждена. Должно быть от удара о перекладину моего балкона.

Я сразу представил эту картину, когда её тело летело вниз вдоль этажей, зацепилось о козырёк соседа выше, который зачем-то решил его себе сделать. От столкновения, её тело сделало разворот и сместилось с траектории, развернув девушку головой вперёд, где она и встретила поручень моего балкона, разбила голову и упала вниз.

- Блять!

Я посмотрел на кошку, которая старательно слизывала кровь с гранита.

- Хватит это жрать, тупая ты скотина.

Настроение закурить, а курева как всегда нет. По телеку как всегда освещают долбанные выборы. Как будто ничего больше не происходит. В городе люди умирают каждый день, а эти твари опять лижут друг другу жопы, прорываясь к деньгам и власти.

- Заебало!

Я взял куртку и вышел на улицу.

На улице будто бы никто и замечать не замечает тело девушки. Здесь такое каждый день творится, кто-то сбрасывается с крыши, кто-то обкалывается до смерти, кого-то изнасиловали и убили, кого-то избили за его стиль одежды или образ мысли. И как блять люди только находят силы заморачиваться по всякой хуйне? Я и не надеялся, что на мои вопросы кто-то когда-то ответит. За только времени, я уже привык ко всей абсурдности этого мира.

- Добро пожаловать в грёбанную столицу мира!

Я спустился вниз. Никто не смотрел на тело. Даже копов не было. Только пара вонючих голубей кружили в нерешительности, будто ждали своей очереди.

Я прошёл мимо, будто бы это не я минуту назад смотрел на неё с балкона. Не я услышал этот глухой удар, не я сейчас слышу, как кровь стекает по асфальту в ливнёвку. Я вообще, блядь, никто. Даже имени у меня, по-моему, нет.

Зашёл в ларёк за сигаретами. Продавец — типичный выжатый тип с глазами, как у дохлой рыбы. На мне даже денег нет. Я просто смотрю на пачки за стеклом.

— Брат, купи сигу. Верну.

Он даже не моргнул. Только чихнул. Видимо, снова нюхает свою жизнь понемногу.

Я вышел ни с чем. И с этим надо было что-то делать.

Когда вернулся домой, кошка уже спала на подоконнике. Одна голова храпела. Вторая смотрела на меня даже во сне. Третья… третья была мертва. Словно заснула навсегда. И впервые в жизни я почувствовал, как во мне что-то дрогнуло.

Я сел на пол. Просто сел. Не думал ни о чём. Даже не пытался понять, что сейчас происходит. Потому что если я начну понимать, мне, возможно, придётся признать, что всё это реально.

Или, наоборот, что я — нет.

Я проснулся на полу. Полное тело ломило, как будто внутри меня кто-то устроил драку. Одна из кошачьих голов спала на моей груди, урча. Вторая пристально смотрела мне в глаза. Третья... всё ещё мертва. Я не знал, умерла ли она физически или просто выгорела от всей этой реальности.

На кухне мигал экран холодильника, требуя плату за открытие дверцы.
“1.3 кредита. Или слюна.”
Как будто эта железяка в курсе, сколько у меня осталось слюны после очередного запоя без бухла.

Я плевал на экран. Буквально. Холодильник распознал генетический код и открылся с противным звуком, как будто его тошнило от моего ДНК.

Три таблетки.
Одна — чтобы не умереть.
Вторая — чтобы не хотеть умереть.
Третья — чтобы не замечать, что ты уже умер.

Я взял только первую. Остальное — позже. Или никогда. Кто блядь знает, как тут правильно. В сто лет после моей смерти инструкции не прилагались.

Они обещали мне жизнь. За бешеные деньги.
“Мы заморозим вас, сэр. Через век медицина справится с вашим раком. Вы будете как новый!”
Вот я и новый. Только рак был добрее, чем всё это вокруг.

Я вышел на улицу. Город встретил меня хрипом дронов, криками торговцев синтетической плоти и звоном костей — где-то снова кого-то выносили. Каждый день одно и то же. И ни капли вины. Потому что в этом мире никто ни в чём не виноват. Тут вообще почти не осталось тех, кто помнит, что такое "вина".

На углу стоял мужик с табличкой:
“Я — оригинал. Докажите, что вы — нет.”

Он смотрел на меня с ухмылкой. Узнал. Да. Он был одним из первых, кого тоже "спасли". Тот ещё ублюдок. Раньше владел нефтяным концерном. Сейчас — местный философ.

— Долго не протянешь, — сказал он.
— Это ты мне?
— Нет, брат. Это я себе. А тебе — добро пожаловать домой.
Он рассмеялся и побрёл к метро, которое давно не ездило, но всё ещё собирало плату за вход.

Кошка шла за мной. Все две головы бодрствовали и шевелили ушами в ритм моим шагам. Третья болталась, как чужой хвост.

Я шёл дальше. Мне нужно было найти что-то. Ответ, наркотик, человека. Всё равно кого. Всё равно что. Только бы не слышать, как этот город дышит.

И тогда я увидел её.

Девушку. Не ту, что на асфальте. Другую. Живую. Странно живую. Без нейроподключений, без имплантов, с обычным лицом. Настоящим лицом, без голографического макияжа и интерфейсов. Смотрела на меня так, как будто... узнала.

Она стояла у сломанного такси, будто просто ждала кого-то. Или нечто. В этом городе никто никого не ждал. Тут людей либо находили, либо они исчезали. Но она — стояла. Впервые за все эти месяцы кто-то не торопился, не скрывался, не сканировал тебя взглядом как кусок данных.

— Ты выглядишь, как будто хочешь сдохнуть, но не можешь себе этого позволить, — сказала она, не глядя.

Голос — обычный, даже без хрипоты модификации. Тихий. Уверенный.
Я моргнул.

— Может, я просто плохо выгляжу.
— Нет. Это твой запах. Ты пахнешь тоской. Ледяной. Как криокапсула после вскрытия.
Она подняла глаза. Взгляд — прямой, не мигающий. Такие не носят оружие. Им не нужно.

— Мы знакомы? — спросил я.
— Нет. Но мне казалось, ты будешь выше.
— Прости, что разочаровал.
— Пока нет. Но у тебя ещё есть шанс.

Кошка подошла и села между нами, свернув хвост в знак недоверия. Она зарычала одной из голов. Девушка посмотрела на неё и что-то шепнула. Резко. Нечленораздельно. Гортанно. Кошка замолчала.

— Ты только что заговорила с моей кошкой?
— С одной из них. Остальные пока спят.
— Ты кто, чёрт тебя возьми?

Она подошла ближе. Протянула руку. Пальцы были настоящие. Без глянца, без люминесценции, с родинкой у запястья.

— Зови меня Мара. Я ищу тех, кто вернулся. Таких, как ты.
— Вернулся? Я не возвращался. Меня вытащили. Без спроса.
— Тем более. Такие, как ты, самые интересные.

Я не знал, что сказать. Ни одна часть этого разговора не имела смысла. А в то же время — всё в ней звучало как правда.

— И зачем ты нас ищешь?
— Чтобы понять, кто убивает вас. Один за другим.
Она посмотрела мимо меня, куда-то вверх, к моему балкону.
— Ты первый, кто пока жив. Но это ненадолго, если не хочешь слушать.

Мара шла быстро, словно город дышал ей в затылок. Мы сворачивали в какие-то полуразрушенные переулки, проходили через рынки, где мясо торговали не по килограммам, а по идентификационным кодам. Пахло кислотой и потом. Я плёлся за ней, будто заворожённый. Кошка исчезла где-то на второй улице. Может, ушла по своим делам. Может, её кто-то "вербанул". Я бы не удивился, если бы она работала на Министерство Контроля Населения.

Мы пришли к заброшенному жилому комплексу, который официально числился "снесённым". Лифт не работал. По лестнице — 12 этажей. Я чуть не сдох, пока поднимался, но Мара шла будто не касаясь ступеней. Как будто жила тут всегда. Как будто она часть этой разрухи.

Дверь в её квартиру открывалась не ключом, а дыханием. Внутри — полумрак, обои сорваны, но стены исписаны от пола до потолка. Формулы, схемы, коды, имена. Линии, как у шизофреника. Но в этом был порядок. Точность.

— Всё, что ты видел — не случайность, — сказала она. — Вас "спасают", чтобы контролировать. Вас мало. Очень мало. Криозамороженные старого мира. Больные. Богатые. Своенравные.
Она включила панель — на стене загорелись строки данных. Голограммы тел. Досье. Кто-то с разорванной грудной клеткой. Кто-то с вырванным чипом.

— Они убивают вас. Один за другим. В тебе — то, что им не по вкусу. Память. Сомнение. Самость.
Она подошла ко мне вплотную. Я чувствовал, как от неё пахнет пылью, потом и холодной сталью.

— У тебя есть выбор. Жить. Или снова сдохнуть.
— Я уже сдох, — сказал я. — Просто тело забыло это сообщить мозгу.

Она смотрела на меня, как хищник на равного. Не как женщина. Как кто-то, кто знает, что смерть — не конец, а процесс.
Я поцеловал её первым. Не потому что хотел. Потому что был голоден. Она ответила, словно знала этот вкус заранее.

Мы рухнули на матрас, голодные, злые. Снимали одежду не пальцами — зубами, ногтями. Ни ласки, ни прелюдий. Только зуд в крови, только боль от того, что ты всё ещё жив.

Она вгрызалась мне в губы, оставляла царапины от плеча до пояса. Я сжимал её за бёдра так, будто держался за грань реальности. Она шептала непонятные слова на старом языке — может, это был какой-то код, может, просто бешенство души, которой некуда вылиться.

Мы трахались как звери, как последний раз, как будто в этом акте мы не занимались любовью, а выцарапывали из себя то, что цивилизация пыталась вытравить веками.

Потом, в тишине, она лежала, опершись на локоть.
— Теперь ты один из нас, — сказала она. — Теперь тебя точно захотят убить.

Я выдохнул.
— Чудно. Я уже думал, что во мне никто не заинтересован.

Утро наступило, как удар в печень. Я проснулся не потому, что хотел — а потому, что город за окном начал срать звуками: гудками, сиренами, воплями из дешёвых динамиков.

Мара спала на полу, завернувшись в старый армейский плащ. Её кошка — другая, не моя, с шестью глазами и чёрной шерстью — дремала на проводах. Это место было убежищем. Но не моим. Я тут был на передержке.

Я нашёл на полу портативный терминал. Старый, как сама система. Открыл окно ввода. Без приветствия. Без украшений. Просто курсор, мигающий, как пульс умирающего.
И я начал писать.

"Доброе утро, куски мяса."

"Это не новостной портал. Это не блевотная колонка с рекламой капсул для бега и крема от мозгов. Это — мой плевок в ваше лицо.
На перекрёстке 9-й и Нилсона валялась девушка. У неё не было лица. Кошки облизывали её остатки, как лакомство. Никто не остановился. Ни один дрон не просканировал. Это не был теракт. Это было утро. Обычное."

Я не знал, кто это прочтёт. Может, никто. Может, всё, что я делаю — это просто крик в глухую стену.
Но мне стало легче. Немного. Совсем чуть-чуть.

Я писал, как плевал кровью. Каждый абзац — как удар по печени тем, кто живёт, не замечая смерти. Я выкладывал всё: про взятки в системе здравоохранения, про экспериментальные вакцины, от которых дети перестают моргать, про то, как "удобных" людей перемалывают в удобрения, а "неудобных" — в статистику.

Мара подошла, молча смотрела через плечо.
— Это может тебя убить, — сказала она.
— Отлично, — ответил я. — Значит, это работает.

Мара молчала. Но в её молчании было больше эмоций, чем в любом блядском рекламном ролике. Она смотрела на то, как я печатаю, и её глаза пылали.

— Ты не просто псих, — прошептала она, усевшись ко мне на колени, — ты вирус. Тебя невозможно вылечить.
— Я и не собирался, — ответил я.

Мы трахались без слов. На этот раз — не как животные, а как заговорщики. Без любви, без нежности, с голодом в глазах. Она вцеплялась в меня, будто я был последним, кто не сдался этому гниющему миру. Я чувствовал, как её дыхание обжигает мою кожу, как ногти оставляют следы — метки выживших.

После — тишина. Но не мир. Просто затишье перед следующей бурей.

Я вернулся домой. К себе. Точнее — к развалинам, где раньше было «я». Собрал немного шмоток, зарядки, пару старых чипов и тот самый нож, которым когда-то вырезал себе имплант, чтобы не слушать «голоса разума». Упаковал всё в рваную сумку. На выходе, как всегда, столкнулся с кошкой. Она посмотрела на меня с выражением "ну наконец-то ты съебываешь".

На перекрёстке шёл митинг. С двух сторон.

С одной — толпа с лозунгами "СТОП ГЕННОМУ НАСИЛИЮ", "ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ". Орали, как в последний день. Настоящие, потные, вонючие. Старики, дети, мутные подростки, которые даже не понимали, за что стоят.

С другой — гибриды. Полулюди, полуинопланетные создания с чужими глазами и биолюминесцентными кожными вставками. Их транспаранты гласили: "ЭВОЛЮЦИЯ — НЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ", "МЫ — БУДУЩЕЕ, НЕ ОШИБКА".

Сначала было крикливо. Потом — зловеще.
Затем кто-то бросил бутылку.
Кровь. Кости. Мясо.
Я видел, как женщина с лицом наполовину заменённым на хитиновую маску бьёт ногой по голове школьника. Видел, как мужик в чёрном халаче кидает горящий шлем в кибердевушку с глазами-линзами.
Скоро приехали силовики. Не чтобы разнять. Чтобы добить.

Мужчины в броне, без номеров, но с идеальной синхронностью, как будто управлялись одним мозгом. Палками, пульсами, щитами. Вырвали позвоночник и вставили в розетку. Ломали кости обеим сторонам — без различий.

А я сидел напротив. В борделе.

Голые проститутки пили дешёвый алкоголь, ели чипсы с наночастицами. Одна — с глазами, которые меняли цвет при каждом взгляде, восседала у окна, как богиня.
— Опять началось, — сказала она, не отрываясь от бутылки.
— Это не начало, — ответил я. — Это рецидив.

Я достал передатчик. Устройство — старое, ручной сборки. Списанное. Но вещало как надо.
Подключился к подпольной сети. Камера — прямо в глаз. Взял глоток чего-то мутного.
Загорелся красный индикатор. Запись пошла.

— Всем привет, человеки. Или то, что от вас осталось.
Вот прямая трансляция с места, где два куска биомусора дерутся за то, чья идентичность круче.
Одни орут, что нельзя быть ксеном, потому что человек свят. Другие — что человек — ошибка, и пора вшивать в себя чужой ДНК, как татуировку будущего.
И знаете, что? Я наблюдаю, как их всех — и первых, и вторых — выносят дубинками ребята из министерства.
Без разницы, с какими лозунгами ты пришёл — тебя всё равно сделают удобрением.
Так что запомни, биомусор: пока вы сражаетесь за то, чьи яйца правильнее, они просто зачищают территорию. Потому что мёртвым не нужны выборы. И мнения.
Подписывайся на канал. Это был Виктор Кроу. До скорой войны.

Я выключил передатчик. Проститутки молчали. Одна закурила, не глядя.
На улице кровь продолжала литься под сапогами.
А я чувствовал, как внутри всё ещё горит. Жажда. Злость. Голос.

Утро было липким. Потным. Противным, как похмелье после неонового безумия.

Я проснулся у Мары. Опять. Она спала, закутавшись в простыню, обнажённая, уставшая, но всё ещё опасная — как бритва, забытая в кровати.
Голова гудела. Не от алкоголя. От уведомлений.

Терминал светился, будто нашёл себе нового хозяина — и это был не я.

"ГОЛОС БУДУЩЕГО!"
"ОН НАЗВАЛ НАШИ СТРАХИ!"
"ПРОРОК С ГОЛОГО ПЕРЕКРЁСТКА!"
"ПОСМОТРИТЕ, КАК ОН УНИЗИЛ ОБЕ СТОРОНЫ!"

Клипы, нарезки, статьи, мемы. Я везде. Моё лицо — на дешёвых футболках. Моя цитата — на табло метро. Кто-то сделал NFT из моего крика: «Мёртвым не нужны выборы».

Я не стал героем. Меня сделали брендом.

И мне это, сука, не понравилось.

Я не хотел стать знаменем. Я хотел стать молотом. Не вождём, а костылём под дых.

Мара, приоткрыв один глаз, ухмыльнулась:
— Поздравляю, революционер. Теперь ты чья-то религия.
— Я не святой. Я сраный диагноз, — ответил я.

Пришло предложение. Официальное. С жирной печатью и обещанием гонорара.
"Присутствовать на президентских дебатах. Осветить. Отразить. Проанализировать."
Я чуть не блеванул на входе в сообщение.

Но я сказал "да".

Не потому что хотел. А потому что знал: эти твари в костюмах и кибергалстуках любят говорить шепотом, пока камеру выключают.

Я взял Мару с собой. Не как спутницу. Как соратницу.
Она знала, как взламывать замки, а я — как взламывать лицемерие.

Дебаты шли в центре города. Шоу. Свет. Толпа. Аплодисменты в такт алгоритмам.
Кандидат от "Партии Прогресса" — лощёный, с искусственными глазами и голосом, который звучал, будто его обрабатывает фильтр "успокаивающий отец".
Кандидат от "Национального Сопротивления" — будто вылез из рекламного ролика мяса: огромный, накачанный, дышащий тестостероном и гордостью.

Но я не слушал их. Я знал: за кулисами — гниль.

Мы пробрались в закулисье. Мара взломала замок первой двери.
Комната — тёмная, с шумоизоляцией и графеновой обивкой.
Внутри — Кандидат #1. Без глаз. Сидел, как паук на проводах. Говорил в микрофон, подключённый к челюсти:

— …если мы узаконим переработку тел умерших — экономия по бюджету будет в семьсот сорок миллиардов кредитов в год. Гуманитарные центры уже готовы. Мы можем маскировать процесс под "ритуал вознесения". Ха. Главное — не давать СМИ жрать детали.

Вторая дверь. Кандидат #2. Больше похож на танк, чем на человека. Подключён к группе аналитиков через нейроинтерфейс. Смеётся, глядя на экран:

— Ты видел опросы? 42% готовы есть ксеномясо, если оно жарено. Серьёзно! Мы сначала сделаем это модой, потом — религией.
— А дети? — спросил кто-то за кадром.
— Дети не голосуют. Они — ресурс. Как вода. Или нефть. Или сперма. Главное — не путать теги в документах. Ха-ха.

У меня в руках дрожало устройство записи. Не от страха. От возбуждения.
Вот она — суть. Без фальши. Без подушек. Человечество больше не выбирает между добром и злом. Оно выбирает между формой переработки.

Мы вышли на улицу. Толпа всё ещё ревела, как стадо, которому пообещали пастбище.
Мара спросила:

— И что теперь?
— Теперь я не просто крикну.
— А?
— Теперь я выстрелю в лицо этой лжи. Прямо из микрофона.

Ночь. Воздух как гудрон, тёплый, вязкий, с привкусом машинного масла и перегара.
Я стою на крыше старого порносалона, откуда воняет дешевым лубрикантом и дешёвыми людьми. На мне — куртка с чужой кровью и собственными мыслями.
Передо мной — микрофон. Камера. Пустой город.
За спиной — Мара, закуривает, в голой майке с логотипом какого-то забытого андеграундного бойз-бэнда.

— Камера работает, — говорит она. — Тебя смотрят уже 30 тысяч.

Я выдыхаю. И начинаю.

— Добрый вечер, моя любимая гнилая столица.
Вы просили меня рассказать правду. Не красивую. Не ту, что в эфире. А ту, которую вы боитесь читать.
Так вот, правда... жрёт вас. С ложечки. С рекламной паузы.
Пока вы спорите, кого избрать: блестящий глаз или железный кулак, эти два утырка, ваши "президенты", уже делят ваши тела между мясокомбинатами и лабораториями.
Один продаёт вас как топливо. Другой — как тренд.
Они не лидеры. Они — администраторы бойни.
Вы думаете, выборы — это свобода? Это сука меню, где ты сам выбираешь, чем тебя сожрут.

Пауза. Камера трясётся — не от рук, а от злобы.

— Вы сделали из меня голос народа?
Ну что ж. Тогда слушайте, суки. Потому что этот голос больше не будет молчать.
Он будет греметь. Он будет ломать. Он будет уничтожать всё, что построено на лжи.

Я закончил. Просто выключил камеру. Без эффектов.
Загрузил ролик. Мара кивнула. Она знала — мы перешли грань.

Утро.

Терминал пищал как бешеный. Новости лезли в глаза:

"ПОДКАСТ ХАОСА — 40 МИЛЛИОНОВ ПРОСМОТРОВ"
"КАНДИДАТ #1 ОТМЕНИЛ ВСЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ. НА ПОВЕСТКЕ — РАССЛЕДОВАНИЕ УТЕЧКИ"
"КАНДИДАТ #2 ВЫШЕЛ В ЭФИР С ЛЕЗВИЕМ У ГОРЛА, КРИЧА О ПОДСТАВЕ"

Я стал вирусом. Я не просто разбудил народ — я заразил его.

Мара смотрела на всё это, с чашкой кофе и ногами на моих коленях:

— Ты начал войну, малыш.
— Нет. Я просто вынул штырь из гранаты, которую они сами себе в жопу засунули.

Через полчаса в дверь вломились охотники. Псевдолюди. Наёмники. Без имен, с холодом в глазах. У всех — чипы правительственной маркировки.
Я не стал стрелять. Я просто вышел с поднятыми руками и улыбкой.

И знаете, почему?
Потому что если они пришли — значит, им уже больно.

Ад, как он есть, начинается с щелчка предохранителя.
А закончится — выстрелом, что разорёт утреннюю тишину, как нож — гнилую кишку.
Мои руки подняты. В глазах — сталь и злость. За спиной — скрип до боли знакомой половицы.

— Ну, всё, петушки. — говорит один из них. — Сейчас пойдём на тишину.

Но "тишина" не наступила.

Вместо неё — рык пулемёта, такой громкий, будто сама Мара натянула курок дьяволу.
Из соседней комнаты прорвалась плотная очередь — хлёсткая, злая, как её характер, — и в одно мгновение сделала из первого наёмника кровавую абстракцию на стене. Его бронежилет даже не понял, что уже мёртв.

— ТРРРРРАХ! ТРРРА-РАХАХА!

Кровь всплеснула на потолок, как акрил на холст сумасшедшего. Второго разорвало в районе таза — кишки хлестнули на мою куртку, а ботинок с мясом отлетел к окну.
Третий успел повернуться. Даже вскинул ствол. Но очередь снесла ему лицо, оставив только нижнюю челюсть, торчащую как рождественская кость из собачьей миски.

Они пытались кричать, стрелять, умирать красиво — но Мара не давала им шанса. Она рвала их, как грязную газету, — быстро, без сочувствия, без шанса на славу.

Я пригнулся. Словно в замедленном сне, наблюдал, как последний ублюдок ползёт по полу, оставляя смазанный след из крови и мозгов, вытекших из его собственного шлема.

Потом — тишина.

Запах: порох, пот и человеческое мясо. Как на старой бойне.

Мара вышла из комнаты, держа в руках модифицированный "Гром-77" — тяжёлый, уродливый, как сама правда. На ней — только майка. Вся в крови. Лицо спокойное. Как у хирурга после удачной ампутации.

Я посмотрел на неё с вопросом. Без слов.

Она усмехнулась. Сигарета во рту, кровь на губах.

— Думаешь, я дам им тебя забрать? — сказала она. — Эти псы пришли не задерживать. Они пришли убить.
Она плюнула в труп ближайшего.
— А я не готова терять тебя, пока ты не закончил то, что начал.

Я вздохнул.
— Надо уходить.

Она кивнула.
— У меня есть нора. Подземка старая. Никто туда не суётся — там даже крысы ходят по одному.

Мы шли по коридору, мимо разодранных трупов, будто вышагивали с модного подиума.
Я понял: в этом аду, моя армия — эта женщина. С пулемётом в руках и огнём между ног.

Мы бежали. И за нами — след из мёртвых.

Звук включения микрофона. Трещина на линии. Тусклый свет, отражающийся от разбитого стекла.

«Это не просто подкаст. Это — крик из ада. Я — твой голос, что прорвался сквозь серую завесу лжи и ужаса.

Сегодняшняя ночь показала мне, что значит жить на грани выживания. Не просто в городе, а в мире, где смерть — сосед и гостеприимец.

Вчера ко мне пришли… те, кого не задерживают. Кого не берут живыми. Смертники в броне, с холодом в глазах, чтобы замолчать меня навсегда. Но они забыли одну вещь — у меня есть Мара.

Она не просто женщина. Она — пулемётная очередь в лицо этим тварям. В соседней комнате, когда меня окружали, она устроила мясорубку. Кровь, крики, разрывы — это был не бой, это была казнь.

Я стоял там, среди их тел, слушал тишину, пропитанную запахом пороха и распада.

Она сказала мне — она не готова терять меня. И я понял — в этом мире агрессия — единственное оружие против безумия.

Я не герой. Я — звук разбитого города. Я — голос тех, кто устал молчать.

Это лишь начало. Война только начинается.

Оставайтесь на связи. Это — не просто история. Это — манифест протеста.

Мы не уйдём. Мы не сдадимся.

Мы — яд, который прогонит их страхи.

Конец связи.»