Вкус магии

В последнее время пастору Оонадзи Ёширо не везло.

Сначала в его церкви стала протекать крыша. Эта проблема решилась быстро, совместными усилиями студентов, церковнослужителей и прихожан, которые помогли с заменой кровли. Потом Ёширо заметил на кладбище блуждающие огоньки. Эта проблема решилась ещё быстрее, достаточно было прочесть молитву о неупокоенных духах и возжечь в их честь благовония. Духи покинули церковное кладбище, в храме воцарились мир, покой и гармония.

Ненадолго.

Ровно до того дня, пока в церковь не пришла третья проблема, свалившаяся на голову пастора.

В тот день Ёширо слишком устал: тяжёлые проступки прихожан, их муки совести, их груз вины слились в один тугой клубок смешавшихся мыслей, из которого сложно было выделить одну конкретную историю. Пастор давал наставления, сопереживал, помогал человеку облегчить душу, но особой любви к людям не питал. Уже много лет его слова поддержки состояли из общих фраз, были лишены эмоций и чувств. К прихожанам Ёширо был так же холоден и беспристрастен, как судья к приговорённому к смертной казни.

Он просто устал. Устал разрывать себя на фрагменты, устал принимать участие в каждой судьбе, устал от боли других людей и разочарования в себе. И потому душа его очерствела, пастор закрылся от паствы — лишь бы не сойти с ума от собственных мыслей, тревог и страхов.

Будучи в таком раздрае он и встретил третье несчастье.

Она пришла на исповедь последней, наполнив тесное и тёмное пространство исповедальни лёгким ароматом духов.

— Отец Габриэль?

— Да, дочь моя.

Он снял очки, дохнул на стёкла и протёр их рукавом сутаны. С той стороны исповедальни, за решетчатым окном незнакомка села на узкую скамейку и глубоко вздохнула.

Ёширо опустил руку на Библию и перекрестился.

— Что тревожит тебя, дитя моё?

Она молчала какое-то мгновение.

— Насколько я могу быть откровенна?

— Насколько можешь себе позволить.

Незнакомка ответила после недолгой паузы.

— Как часто к вам приходят маги?

— По-разному, — он пожал плечами. — Проще вспомнить, когда ко мне приходили не-маги, ибо происходит это довольно редко. Ты тоже маг, дочь моя?

За решёткой засиял яркий алый свет. Ёширо нахмурился. Он не одобрял использования магии в стенах церкви, но официального запрета на колдовство ещё не получал. Ватикан давно знал о засилье магов в Японии, но пока что не выдвинул никаких догм, касательно их. Возможно, папство думает, что магия — это просто вирусная инфекция, которая однажды пройдёт.

Вот только и император Японии, и Аматерасу высказались однозначно на этот счёт: магия принадлежит японцам, и так будет всегда.

— Это грешно?

— Трудно сказать, — пастор поправил съехавшие очки. — Представь себе меч. Ты можешь оставить его в ножнах. Ты можешь разить им других. А можешь схватить его и защищать себя и близких от всякого зла. Магия — меч, но оставить его в ножнах ты не в силах.

— Вы тоже маг?

— Магам запрещено принимать сан. Но даже если потусторонняя сила и дремлет во мне, я давно поборол в себе всякое искушение.

Как и всё остальное.

— Тебя тоже научить подобному, дочь моя?

Девушка вновь ненадолго замолчала. Красное сияние в её части исповедальни исчезло, уступив место густому мраку.

Ёширо бесшумно выдохнул. Маги красного спектра всегда были самыми разрушительными, самыми непредсказуемыми и самыми смертельно опасными. Это магия бандитов и убийц. Принимая исповедь, нужно иметь в виду, что эта женщина без труда превратит его церковь в пепел.

— Думаю, мне уже поздно учиться, — она улыбалась, — да и пришла я не за этим, отец Габриэль.

Тон её голоса не понравился пастору. Он давно научился различать женское кокетство и не реагировать на него, приучил себя не поддаваться соблазну.

Пастор промолчал. Её пыл разобьётся о холодный айсберг его холодности, развеется туманом обиды и безразличия.

В тот момент Ёширо ещё не осознавал, что к нему пришла беда, с которой он не в силах справиться.

— Обещаете не прерывать мою исповедь?

— Обещаю, дочь моя, — сказал он, на всякий случай вновь перекрестившись.

Ёширо чувствовал, что ещё пожалеет об этом.

И не зря.

Он и прежде имел дело с похотливыми прихожанками, но обычно, чтобы совратить священника, они рассказывали о своих сексуальных похождениях во всех подробностях. В первые годы работы он краснел, бледнел, вздрагивал и никак не мог совладать с собой. Впрочем, так происходило со всеми молодыми священнослужителями. С такими прихожанками важно представить себя в тихом, уютном месте, с головой погрузиться в это размышление и пропустить слова мимо ушей.

Но с этой незнакомкой всё было далеко не так просто.

— Сегодня я впервые пришла в католический храм. Обычно такие места не для нас. Не для магов.

Ёширо вперил взгляд в одну точку. В Японии христианство приживалось с трудом, большинство по традиции придерживались синтоизма и буддизма. Но когда Аматерасу даровал людям сырую магию, особо сильные маги сформировали свою религию. Они верили в Абсолюта.

Ёширо не вдавался в детали этого учения, как и Папа, надеясь, что магическая блажь быстро исчезнет. Вот только магов меньше не становилось.

— И увидела за кафедрой зверя, закованного в кандалы. Он был в цепях, в ошейнике, весь изранен и замучен. Но не убит. Зверь был одет в сутану и читал проповеди. Зверь учил людей добру и состраданию. Зверь учил людей не быть сволочами, хотя сам пострадал от их рук.

Она замолчала с чувством собственного достоинства. Ёширо вновь протёр очки. Он думал, что его невозможно заставить волноваться, но сейчас его руки заметно тряслись.

— Я видела голод в его глазах.

Ёширо поджал губы и медленно выдохнул. Сейчас она распалится. Нужно успокоиться, привести мысли в порядок и...

— Я так хотела, чтобы он попробовал меня на вкус.

Ёширо выругался про себя, так крепко стиснув в руках Библию, что костяшки его пальцев побелели.

— О, как я сдерживалась, чтобы не оборвать его на полуслове, — томно, с придыханием произнесла она. — Но что бы я сказала? Святой отец, я чувствую ваш голод, я вижу ваши муки. Прошу, обнимите меня, берите меня, давайте утолим наше общее желание...

Он снял очки и закрыл ладонями лицо.

— Мы одни в церкви, святой отец. Почему бы и в самом деле не..?

— Убирайся.

С её стороны исповедальни раздался смешок.

— Меня можно прогнать, падре, но нельзя остановить, — она ненадолго умолкла. — Я знаю, что вас заинтриговало моё предложение. Знаю, что давно спящий монстр, наконец, открыл глаза.

Она приблизилась к решётке, перейдя на шёпот.

— И воображает меня в этой тесной исповедальне у себя на коленях, а из одежды на мне только моё колье.

Как бы Ёширо ни пытался успокоиться, слова наглой прихожанки распаляли его, как это было когда-то давно, в ушедшей юности. И дело было не только в похоти. Он потерял власть над собой, над своими инстинктами, и потому ясно чуял аромат тела незнакомки, её похоть, слышал её сильный, частый пульс. Чуял манящий запах крови. Отрицать было глупо, она действительно задела давно спящее в нём порождение греха, и всего парой слов всколыхнула уснувшие чувства, оголила каждый нерв.

— Мне нравится ваше молчание. Оно удивительно красноречиво.

Глупая похотливая бестия. Она сама не знала, с кем решила поиграть.

— Я, — он утёр пот со лба, — помолюсь о спасении твоей души, неразумное дитя.

Она ответила спустя мгновение.

— Помолитесь, святой отец. Хотя, лучше не стоит... ведь в молитве мысли пастора не должны быть такими отвратительно грязными.

Он закрыл глаза.

— Уходи.

— Разумеется, я уйду. Но сначала...

Она просунула сквозь деревянную решётку красный шёлковый шарф — настолько тонкий, что малейшее дуновение ветра заставляло ткань трепетать. Ёширо перестал дышать, глядя, как алая лента падала вниз к его ногам.

Идущий от шарфа аромат вновь всколыхнул его неутолимый голод.

— Надо же, уронила, — она вновь улыбнулась. — Впрочем, неважно. Я вернусь за ним через пару дней.

Он поднял шарф заледеневшими пальцами.

— С нетерпением жду следующей исповеди, святой отец.

Раздался шорох ткани и быстрый стук дамских каблуков по полу, эхом отражавшийся от стен. Стиснув зубы, Ёширо вышел из исповедальни, намереваясь швырнуть вещь в лицо похотливой женщине, но она уже исчезла.

Исчезла, вонзив острый каблук в его самообладание.