Владыш №6 Раз-два-три

[Лондон]

[31 декабря 1699 года].

Кали сидела на подоконнике. Рядом лежали мягкие подушки, ноги согревал плед. Она сидела напротив большого круглого окна на третьем этаже потерявшегося лондонского дома — единственного дома на улице с круглым окном. Зелёные ставни открывались из спальни маленькой девочки.

Кали проснулась рано. Стрелки на часах в гостиной ещё даже не дошли до шести, а малютка уже наблюдала за волшебным танцем Ледяного Джека и Снежной Королевы. Смотрела на них восхищённым и немного завистливым взглядом.

На улице шёл снег. Крупными хлопьями он падал на холодную лондонскую плитку и искрил в оранжевом свете высоких чёрных фонарей. Через несколько минут выйдет фонарщик и, небрежно оставив грязные следы на белом полотне, нарушит магию зимнего утра — он потушит первую свечу. Но пока город застыл в хрустальной тишине под влюблённым взором рыжеволосой девочки, пока солнце ещё сонно пряталось за розовеющим горизонтом, мороз рисовал на окнах свои сказки.

Кали грустно вздохнула.

Сейчас ведьмочка была в образе шестилетней девочки. Ей нравился этот облик: копна рыжих кудрей, как крашеный одуванчик; зелёное ночное платье с фонариками на рукавах, как у средневековой принцессы; круглое личико, крупные зелёные глаза и тонкие, как у фарфоровой куколки, ресницы — красавица. Но, самое главное, когда она была в этом возрасте, родителям и их друзьям вечно хотелось взять её на ручки. А Кали обожала, когда её носили на руках. Будучи во взрослом образе, ей могло это только сниться — ибо не родился ещё тот, кто будет кружить её в своих объятьях.

Кружить… Танцевать в ритме сказочного вальса, звучащего только для них двоих. Как для двух снежинок, что, то соприкасаясь, то расходясь, пролетали мимо её окна.

А ведь она однажды видела Его во сне…

Или это был не сон?

Раз-два-три, раз-два-три.

Зима. Снежная площадь. Новый год. Высокая ёлка, на чьём фоне все фотографируются на тонкие карманные камеры. Народ распевает песни. Все одеты так причудливо: мягкие яркие куртки, джинсы.

Раз-два-три, раз-два-три.

Бой часов. В небе зажигаются салюты. Всеобщий крик, веселье. Снег искрит разными цветами от огней гирлянд.

Раз-два-три, раз-два-три.

Вдруг она видит Его среди толпы. Белая синтепоновая куртка, светлый шарф. Блондин. Серые глаза. Их взгляды встретились. Мир замер. Люди исчезли. Остались только они вдвоём и белый снег.

Раз-два-три, раз-два-три.

Она улыбнулась Ему, и Он улыбнулся в ответ.

Нет, это точно ей приснилось. Но не потому что видение не соответствовало концу семнадцатого века, а больше походило на двадцать первый. Нет, это ещё можно объяснить, ибо Кали умела перемещаться во времени не только в пределах своего тела и возраста, но и в рамках мировой истории. Нет, причина куда скучней — её не могло там быть — на площади. Ведь Кали не праздновала Новый год, впрочем, как и другие знаменательные даты вот уже… Никогда. Ни Рождество, ни Пасху, ни День Благодарения, Святого Валентина, Хэллоуин — в календаре семьи Этерни ни один день не был помечен красным цветом. Почему? По той же причине, по которой писатели не собираются на застолье со своими персонажами.

Кали и её «приёмные родители» — Смерть и Летта — на работе только и занимались тем, что писали человеческую историю. Это они придумали дорогие нам праздники. Более того, Кали придумала сам календарь. И «Новый год» для для наших героев стал лишь случайным обрядом, введённым для сюжетного поворота в двадцать седьмой главе. Это был наш, но не их праздник…

Что же тогда было их? Дни рождения? Поначалу они пытались отмечать важные даты, но Хранителей хватило меньше, чем на полвека. Бессмертие лишило привычные для нас ритуалы всякого смысла. Неужели, чем дольше жизнь, тем она скучнее?

Если Вы бессмертны, зачем Вам спешить? Быть в вечной погоне за счастьем? Улыбаться по графику? Делать одно и то же год за годом, что с каждым «днём рождения» кажется всё короче? Как ощущается год, когда Вам тысяча лет? Бабочка, родившаяся на рассвете, успевает научиться летать, дать потомство и состариться к закату, так и не увидев звёзды, а дуб, на котором она навеки застынет, даже не заметит, как прошла ещё одна ночь. Что будет, если дерево будет спешить так же, как суетливый мотылёк? Наверное, оно запутается в корнях и получит тревожное расстройство.

Удивительно, что помогает жить простому человеку, сводит бессмертных с ума.

Но что же тогда она будет делать сегодня — 31-го декабря? То же, что и вчера, то же, что и завтра. Дождётся пробуждения родителей, выпьет со Смертью травяной чай, сыграет на рояле, пока родители будут заняты — попутешествует по Хронологии: выпьет кофе в ресторане Сиены, ещё раз пересмотрит сожжение Александрийской библиотеки. Погуляет по Аду, достанет Люсю. Вернётся, перемеряет все платья. Сыграет с Леттой в шахматы. Вечером, возможно, они выйдут погулять, но скорее всего, просто лягут спать. Скучно…

Эта обыденность так ей надоела, что даже очередной спонтанный поход на бал или званый ужин казался ей унылым занятием. Хотелось какого-то простого тепла — счастья.

— Раз-два-три, раз-два-три, — всё шептала Кали, наблюдая за снежинками. Мысленно представляла, как танцевала бы на городской площади с тем обаятельным блондином. Мимо проносились хороводы, детей катали на санках, горели бенгальские огни. Все поздравляли друг друга с Новым годом, обнимались, целовались, дарили подарки, а она всё кружилась. — Раз-два-три…

Вдруг девочка улыбнулась. Маниакально и немного угрожающе. Это было посерьёзнее внезапно включившейся идейной лампочки над головой, ибо тараканы в её черепной коробке где-то нашли гирлянду.

Этот день не будет похож ни на предыдущие, ни на грядущие. О нет, он запомнится в их семье навсегда!

Кали спрыгнула с подоконника и побежала в родительскую спальню.

В то утро Смерть и Летта ещё не подозревали, что судьба подготовила для них грандиозные планы!

— Что это за шум? — невнятно прошептала девушка, чьи пепельные волосы спутались на подушке.

Летта повернулась к мужу. Тот, не открывая глаз, ответил ещё невнятнее. Но перед тем, как снова провалиться в сон, он обнял и притянул жену к себе. Стук его спокойного сердца был для Летты лучше любой колыбельной. Уже не обращая внимания на шум из коридора, она сопела как волчонок.

Но тут дверь резко отворилась, на изножье кровати что-то тяжело упало и начало прыгать так, что сон откидывало всё дальше и дальше с каждым скачком. Это что-то маленькое и рыжеволосое чересчур бодро для обители сновидений поползло вперёд по двуспальной кровати, буквально вклиниваясь между обнявшимися Леттой и Смертью.

— Просыпайтесь! — пискляво требовала Кали. Ей ответили чем-то непереводимым. Но малышка настаивала. — Да как вы можете спать в такое время? В такой день?! Просыпайтесь! У нас ещё много дел, а времени мало. Да просыпайтесь вы!

Девочка стянула с них одеяло. Чуть поёжившись от холода, супруги только ближе прижались друг к другу, продолжая, в понимании Кали, нагло сопеть. Ведьмочка недовольно фыркнула.

— Кали, в чём дело?.. Только шесть утра, — возмутился Смерть, зевая.

Если делить людей на сов и жаворонков, то семья Этерни была чокнутым птичником. Когда нужно, они просыпались рано, могли вообще не спать, но, если график на завтра был свободен — это значило, что завтра они вряд ли встанут с постели. Смерть не помнил, чтобы на сегодня были какие-то планы, поэтому требовал вернуть одеяло.

— Ну давайте, вставайте. Скоро гости уже придут, — продолжала Кали.

Тут уже дёрнулась Летта:

— Какие гости?

— Обычные гости, — Кали пожала плечами и продолжила, будто зачитывая определение из энциклопедии, — наши родственники, друзья, знакомые, которые придут к нам в ближайшее время. Сегодня же Новый год. Праздновать было решено у нас.

— Кем решено? — Смерть, смирившись с вынужденным пробуждением, сел в кровати.

Из окна в спальню заходило холодное отражение солнечного света. Приоткрытые шторы пропускали вид морозного утра. На мгновение отстранившись от беседы, Смерть улыбнулся зимней красоте. Он любил пору, когда шёл снег. Удивительно, но с этим явлением у него были связаны самые тёплые воспоминания. Однажды — когда выпал первый ноябрьский снег — он влюбился в Царицу Севера. И любит её до сих пор.

Смерть укрыл плечи жены одеялом.

С холодом у нашего героя были самые высокие отношения, ибо он не терпел предательства и полумеры, а ценил уважение, доверие, взаимность и заботу. Смотреть на блеск снежинок из окна у камина — для него было сродни измены. Как сказал однажды его дорогой младший брат: «Нельзя-нельзя, мой друг родной, любить одну, гулять с другой». Поэтому, чтобы прочувствовать природную красоту зимы, чтобы кости, дрожа. ощутили её величие, а кожа по цвету слилась с её придворным снегом, Смерть полностью отдавал себя холоду: своё тело, душу и даже тёплое одеяло.

Уточним, дорогой читатель, — речь шла о Летте.

— Кем решено? — Смерть вернулся к разговору.

Кали потерянно оглянулась по комнате и пожала плечами. Она недоумевала, почему родители её не понимают.

— Ну как же? Нами, конечно. Мы же неделю назад договорились отпраздновать Новый год всей семьёй. Разве вы не получили письма?

Супруги обменялись вопросительными взглядами. Кали издала писклявый звук:

— Ой…

— Кали, что происходит? — спросила Летта обеспокоенно.

Похвально то, что в эту минуту она больше волновалась за состояние дочери, чем за отобранные сновидения. Седовласая девушка подобрала поданные мужем края одеяла и, подзывая к себе рыжеволосую девочку, укутала её в свои родительские объятья.

Кали начала свой рассказ со вздохом. Интонация напоминала повинную:

— Мы давно не виделись с дядями и тётями. Мы уже несколько лет не собирались все вместе, и сегодня утром я подумала, что Новый год — отличный повод устроить семейную встречу… Я вернулась на неделю назад и отправила всем пригласительные, — она стала загибать пальцы, — Давиду, Ярославу, Амадею, Элен, Люсе… И вам тоже написала, чтобы предупредить, но я забыла ваши письма в своём кабинете, — последняя фраза её настолько опечалила, что малютка заплакала.

Кали не всегда рационально пользовалась своей способностью путешествовать во времени. Поэтому вместо того, чтобы вернуться в прошлое и исправить ошибку, она растроганно бросилась маме на шею. Она стала играть роль пойманного преступника — будто из-за «аферы» с Новым годом её не просто накажут, отругают, но ещё и отменят грандиозную затею. Будучи «в зале суда», ей оставалось надеяться лишь на милость присяжных — Кали посчитала не лишним вызвать немного жалости.

— Ну хватит, — Летта закатила глаза, поглаживая девочку по волнистым волосам. Она не любила театральные слёзы, но ещё больше ей не нравилось, что только у Кали получалось использовать на ней эту низшую форму манипулирования — особенно, если дочь была в образе маленького ребёнка.

— Но мы, правда, давно не собирались вместе, — подтвердил Смерть в её защиту.

Летта пожала плечами, вспоминая:

— Амадей недавно приходил.

— Это было год назад, — уточнил муж. — От Давида с десяток лет не получал письма. К Элен ходили, наверное, три года назад. Ярослава видели на королевском приёме ещё при Карле II. Об остальных вообще молчу.

Летта поймала на себе два просящих взгляда. Детские глаза умоляли, а глаза любимого мужчины по-доброму улыбались и таинственно предлагали согласиться. За Леттой было последнее слово.

— Ладно. Хорошо, я не против, — искренне сказала девушка. Ей нравились такого рода спонтанности, тем более, если они подразумевали семейное торжество, но, — но уже тридцать первое. До Нового года осталось меньше суток — мы не успеем ничего подготовить: ни на стол накрыть, ни квартиру украсить. Даже не успеем арендовать зал для приёма.

Переживая за чувства малышки, Летта даже не стала говорить, что в 1699-м году в Англии ещё не праздновали Новый год. Только Рождество. По плану этот праздник должен войти в календари англичан только в 1752-м году.

Кали вытерла слёзы. Услышав одобрение, она снова прыгала по кровати. Это радовало Смерть — смотря на ребёнка, он невольно смеялся одними глазами.

— Успеем, — уверенно заявила Кали. — У нас есть целых восемнадцать часов.

Кали не подавала виду, но, на самом деле, она сомневалась в беспрекословности своего утверждения, что они всё успеют. Боялась, что разочарует родителей, согласившихся на её внезапную идею-каприз, и испортит им уютный зимний вечер с тихими прогулками по улицам Лондона — вместо этого наполнит остаток дня суетой, шумом и гамом. Страшно было представить их грустные лица ближе к полночи. Сейчас же их глаза сияли счастливым детским неведением — получится ли у Кали сохранить этот взгляд? Или она насовсем его потеряет?

Действие началось спустя пятнадцать минут. В дверь постучали. Наши герои в это время завтракали в столовой. Смерть подал жест, чтобы девочки не вставали и не отвлекались от трапезы. Взял свою чашку и направился в сторону выхода. Утро не переставало его удивлять.

Хозяин дважды осмотрел первого гостя на пороге своей квартиры. Нет, всё-таки трижды. Военный камзол, чёрная накидка с широким капюшоном, две шпаги и целый арсенал оружия, спрятанный за полами плаща, были в стиле его брата Давида — наёмного убийцы, отца преступлений и прародителя мафии. А его багаж… Смерть знал, что иногда Давид брал работу на дом. Но чтобы таскать её по гостям?

Вход в квартиру семьи Этерни был на втором этаже. На парадной лестнице лежало тело, завёрнутое в белую ткань и перевязанное бечёвкой. Давид приветливо улыбнулся брату, пряча грязный томагавк за спину.

— Летте самой трупы складывать некуда, боюсь, все шкафы заняты, — сказал Смерть, скучающе допивая чай.

Давид непонимающе оглянулся на лестничную клетку и посмеялся:

— Обижаешь, брат. Ну какие убийства в канун праздника? Это ёлка.

Смерть присмотрелся, сощурил глаза. Чуть не поперхнулся чаем. И правда — ёлка. В прорезях мешка торчали колючие ветви.

— Так что не нужно на меня наговаривать, — Давид всё хохотал. Успокоившись, шёпотом добавил, между слов, — труп лесоруба я ещё на рассвете сбросил в Темзу. — И вернулся к теме, как если бы никто не заметил прозвучавшего комментария, — Кали попросила сегодня принести ёлку. Написала, что вы будете отмечать Новый год.

— Да… — задумчиво протянул Смерть, возвращаясь к волнующему вопросу. Чашка клацнула о фарфоровое блюдце, — один труп в Темзе? Или мне направить жнецов убрать вещественные доказательства твоего пребывания в Лондоне? — Давид-то тут на один день, а вот если завтра местная полиция найдёт на берегу мертвеца — ищейки придут по следам Давида именно к этой квартире. Проблемы с людьми Смерти были не к чему.

От важного разговора мужчин отвлёк писк из коридора:

— Дядя Давид! Дядя Давид! — подпрыгивала Кали по зелёной ковровой дорожке.

Давид только похлопал брата по плечу:

— Да успокойся ты, шучу я. Я никого сегодня не убью. Разве что Амадей напросится…

Ель поставили в гостиной, пришлось подвинуть пару кресел. Томагавк оказался подарком. Давид специально нёс его для Летты из племени Хопи. И был доволен тем, что не ошибся с предпочтениями девушки. Летта тут же принялась рассматривать искусную работу, резьбу по дереву и выгравированные символы на лопасти топора, а потом с ухмылкой прирождённого охотника пошла в оружейную.

В дверь опять постучали. Следующим гостем была Элен — младшая сестра Смерти. Перепуганная и ошарашенная. Из письма бедная девушка так и не поняла причину столь срочного собрания. Не знала, о чём и думать — изредка семья таки собиралась на дни рождения, но до этих дат было ещё очень далеко. Поэтому письмо с просьбой прийти утром 31-го декабря Элен восприняла не меньше, чем приглашение на консилиум о приближающейся войне. Постскриптум: «Тётя Эля, возьми с собой те тонкие красивые бокалы», — вовсе дезориентировал девушку.

Когда братья ей всё объяснили, Элен отчего-то загрустила.

— Так почему именно первого января? Почему не двадцать седьмого февраля или второго сентября? — задавал вопрос Давид, привязывая ёлку к ножкам перевёрнутого табурета. — Странная дата. Ведь по сути можно взять любой день для начала отсчёта дней в году.

— Сейчас уже и не вспомнить… — с приятной ностальгией ответила Летта, забирая книги из рук Элен.

Они делали небольшую перестановку в гостиной. Праздничное дерево было решено поставить в левом углу большой комнаты. Между окном, книжным шкафом и одним из диванов островка для отдыха. Иголки теперь преграждали путь к полезным энциклопедиям, поэтому девочки, по просьбе Смерти, переносили все томики на тумбочки, под рояль и на другие свободные поверхности, ибо остальные шкафы в комнате были забиты доверху и не терпели лишних постояльцев. Сам же Смерть занялся настройкой рояля.

— Странная дата, — продолжила Летта, с улыбкой предаваясь воспоминаниям, — как и праздник. Изначально это просто был день принятия нового парламента в Римской Республике, ничего сказочного в этом не было — ни Санты, ни Деда Мороза, ни астрономического чуда — просто к этому дню завершался сбор налогов по стране и народ был несказанно рад этому событию. Приблизительно в то же время в Республике было начато новое летоисчисление, на первый день года решили взять именно день основания парламента — как самый значимый момент для государства. И по стечению обстоятельств современный мир продолжает жить по римскому календарю, а загадочный день завершения сбора налогов оброс мистикой и народным фольклором.

В моём детстве не было никакого Нового года. Там, где я училась, царила вечная зима, и Новый год мы отмечали только в дневниках по астрономии. Потом кто-то придумал жечь полено на некий Йоль, но это было уже после того, как я ушла из Асгарда.

— В моём детстве мы отмечали его, но не первого января, — странно было слышать о «далёком детстве» из уст маленькой рыжеволосой девочки. Она пришла из кухни с большой кастрюлей. — На моей родине в конце марта проходил грандиозный огненный фестиваль. И весь народ Индии провожал зиму…

Уточним между слов. Первые племена были разносортными и не содержали тех чётких расовых и национальных разделений, как нам представляется сейчас. Да, Кали родилась в Индии, но она отличалась внешне от всех своих «братьев и сестёр», так как у неё была светлая кожа, красные волосы, веснушки и европеоидный тип лица. Наверное, частично из-за этих различий её и приняли за божество в древней Индии, но большую роль, конечно, сыграла её способность перемещения во времени.

— Папа́, а как вы проводили этот день в детстве? — спросила Кали по-французски.

— У нас ещё не было никаких традиций, — грустно ответил Смерть, ибо его первая и единственная жизнь длилась меньше, чем требуется для формирования хоть какой-нибудь традиции, — о каких праздниках могла идти речь, если я только в двадцать лет узнал, когда родился.

— Ну не греши, брат, — Давид закончил с ёлкой и задумчиво покосился на пустой камин, — когда наши старейшины заметили закономерную смену погоды, каждое осеннее равноденствие мы зажигали костры, затягивали песни и провожали лето. Ты должен это помнить, Сильвина всякий раз ловила тебя, чтобы перепрыгнуть через костёр.

Смерть только закатил глаза. После упоминания имени бывшей любимой мужа, книги в руках Летты стали смотреться более угрожающе, чем рукоять топора. Неловкую тишину прервала Кали, постучав по кастрюле:

— М-да, каждый праздновал тогда, когда хотел. Так, ладно. Мне нужны женские ручки. Пора готовить на стол! Давид, твоя грубая мужская сила тоже понадобится, нам нужно разделать тушу барана. — Сощурив свои кукольные глазки и наклонив милую головку, малютка произнесла с устрашающим оскалом маньяка, — мясо хочу!..

И ушла вприпрыжку в сторону кухни.

Мужчины с опаской поглядывали на зачарованную дверь, за которой исчезли девочки. Оттуда слышался смех, крики, непристойные анекдоты и старинные заклинания. Во все стороны разлеталась мука, кажется, там развязалась целая мучная битва. Хорошо, что их было только трое: Летта, Кали и Элен. Если бы пришла Сильвина — квартиру бы похоронило в белом безвкусном порошке. Но Сильвины, к сожалению, сегодня не будет. Кали даже не высылала ей приглашение, ибо был только 1699 год — тёмная колдунья в это время доживала свою беспечную девятую жизнь. Сильвина в тот год была простой смертной и ещё не вспомнила из какой великой семьи она родом.

Но о тайнах семейного древа чуть позже. Дверь кухни отворилась. Смех на мгновение стал громче. Элен, что некогда была брюнеткой, вскоре пошла отмывать свои белые волосы.

— Я открою, я открою! — кричала Кали, подбегая к входной двери.

Где-то за пять шагов она перевоплотилась из маленькой девочки в привлекательную даму лет двадцати с аккуратно уложенными рыжими локонами. На ней бы деловой комбинезон моды конца XX века. В холле было зеркало, Кали кокетливо улыбнулась своему взрослому отражению и, наконец, отворила дверь, заранее зная, кто за ней стоит.

Знаменитый сердцеед был сражён на повал. Амадей как всегда был прекрасен. Расшитый жакет и кафтан с широкими полами делали его образ загадочным, статным. Широкополая шляпа с перьями и трость не оставляли никому шанса остаться равнодушным к его персоне, а горячий соблазнительный взгляд и острая улыбка пленили каждую девушку. Но сейчас он сам проиграл в немом сражении, встретившись глазами с двумя очаровательными изумрудами. Любовник, на секунду позабыв все запреты, хитро прикусил губу:

— Смотря на Вас, у меня замирает сердце, моя маленькая леди.

— Привет, Амадей, — мягко пропела рыжеволосая, поцеловав гостя в щёку. Кали улыбалась, как лисёнок, ибо знала, что дяде Амадею ещё достанется сегодня от её отца за след красной помады. — Ты с подарком?

Амадей оглянулся назад, ища взглядом друга. Он привёл с собой кого-то. И этот кто-то явно плохо ориентировался в понимании, где сейчас находится. Всё крутился вокруг, разглядывал стены и вид из окон.

— Да, один подарок для одной злобной сестры, — подтвердил Амадей. — Элен же уже пришла?

— Конечно, — Кали впустила «людей» в дом, помогая, как хозяйка, с верхней одеждой. — Амадей, окажешь нам честь? Нашему празднику не хватает музыки.

Рыжеволосая ведьмочка проводила дядю и его друга в гостиную. В кресле, спиной ко входу, сидела уставшая Элен, она о чём-то тихо беседовала с Давидом, который в свою очередь занимался камином. Амадей подкрался тише шёпота сестры и закрыл ей глаза:

— Угадай, кто? — смешливо воскликнул колдун и вовремя увернулся от летящего в лицо ножа. Элен видимо прихватила клинок с кухни. — Да полно тебе, ещё успеешь меня сегодня убить. Я тебе подарок привёл. Тебе его так передать или завернуть и под ёлку положить? — хитро ухмыльнувшись, брат кивнул в сторону двери.

Элен инстинктивно обернулась и тут же переменилась в лице. От былой звериной ярости не осталось и следа. Её губы расплылись в радостной улыбке.

— О Великовечность! — она бросилась к другу Амадея, чуть не перевернув кресло. В дверях стоял Ворон.

— Я нашёл его в горах Румынии, — стал объяснять Амадей. Вслух он не стал предупреждать, но мы расскажем читателю, что сейчас Ворон не помнил ни Элен, ни Амадея, ни этой лондонской квартиры. Он находился под заклятьем Амадея, даже не догадываясь, что уже седьмую жизнь случайно пересекается со своей родной семьёй. А, и да, он был вампиром, но о его приключениях с Дракулой мы расскажем в грядущем отчёте.

Следующего гостя никто не ждал. Летта открыла дверь Колу. Ученик академии демонов сумел сбежать от обязанностей на несколько часов. Летта приятно удивилась их встрече. Двуличный наёмник, что жестоко казнил её две тысячи лет назад, а на следующий день помог сбежать из Ада? Взаимоисключающие впечатления оставляли в памяти лишь тёплые воспоминания и танец на Луперкалиях. Спустя столько времени Летта была рада ему как родному брату, жаль, муж и его родственники не разделяли её нежных чувств к этому маньяку.

— С наступающим, — Кол чувствовал себя неловко. — А где Кали? — поинтересовался он у хозяйки. В руках гостя была небольшая коробочка, обвязанная атласной лентой.

— В кухне — пельмени лепит. — Реплика прозвучала чуждо, как слова телеведущего в средневековом замке.

Кол сделал вид, что не расслышал. Летта повторила:

— Она решила приготовить на новогодний стол хинкали. Грузинское блюдо к ней или к Новому году не имеет никакого отношения, но Кали нравится созвучность названия с её именем.

Из кухни послышался свирепый детский вопль:

— Хинкали! — наверняка она в этот момент хищно показывала «когти», как голодный каннибал перед жертвоприношением.

— Добро пожаловать в дурдом, — Летта недовольно закачала головой. — Проходи, мужчинам как раз нужна помощь со столом.

— Как-то мало украшений, — разочарованно подметила Кали, бродя по пустым коридорам.

Судьба будто подслушала, приведя в этот момент к дверям лондонской квартиры самого богатого члена их семьи. Ярослав распоряжался, куда поставить коробки с позолоченными ёлочным украшениями и ругал прислугу, что небрежно обращалась с фарфоровыми статуэтками.

— Дядя Яр, ты наш спаситель! — крикнула Кали, взяв из ящика пёструю гирлянду.

Через час в доме поселился дух праздника. Он летал от тёплого камина к поющей в руках Амадея гитаре, к суетящимся девушкам, что носили еду из кухни в украшенную столовую. Дух боязливо обходил рыжеволосую девочку, что хищно смотрела на пельмени, но потом возвращался и звенел смешинкой в её волосах.

— Кто подписал ящик с омелой «для Амадея»? — спросила Элен. — Я в кладовке нашла.

— Почерк папин, — захихикала Кали, переводя взгляд на Смерть.

Тот невольно отвлёкся от украшения ёлки. Ему очень понравились серебряные шары — несколько он даже забрал в свою спальню. Забавно было за ним наблюдать: такой взрослый, серьёзный, важный, а радуется ёлочным украшениям, как ребёнок — погремушке. Впрочем, как и все остальные в гостиной. Интересно, что в их компании только Кали могла истинно обращаться в младший возраст, но сейчас в сравнении с их счастливыми, беззаботными улыбками Кали, даже в образе малютки, выглядела старше своих родителей и их друзей.

— Ибо дай Амадею волю, он бы весь мир засеял омелой, — ответил Смерть. — Он уже один раз это пытался сделать.

— Поэтому ему их и развешивать по квартире. На правах основателя традиции, — поддержала Летта, передавая мужу цветной стеклянный шар.

Амадей со вздохом нагнулся к ящику:

— Эх, злопамятные вы, однако… — улыбаясь, он достал веточку с белыми ягодами и стал находить ей место в дверном проёме.

— Дядя, а расскажи, — Кали дёргала его за рукав. — Расскажи за эту традицию.

— Ты за то, почему люди целуются под омелой? — уточнил маг, прикрепляя веточку над головой.

Девочка кивнула:

— И как ты к этому причастен? — спросила она, притворяясь, будто не знает.

Амадей был рад рассказать о себе. Перемещаясь с ящиком по комнате, он запускал череду воспоминаний, поочерёдно задевая каждого слушателя так, что те, останавливаясь, уютно усаживались на пол или в кресло, чтобы мысленно перенестись в те места, о которых говорил «сказочник» и слушать, слушать и слушать. Амадей очаровывал всех и во всём.

Даже Давид, что зачастую ехидно хмыкал и сводил брови при появлении Амадея, на самом деле, восхищался способностями брата, ибо как бы Давида не раздражала его «идеальность», во многом Амадей был прав и воистину искусен.

— Это было задолго до Рождества Христова, я тогда несколько поссорился с братьями и отправился в путешествие на север, где нашёл поселение магов — целое королевство в горах Норвегии. Они называли его Асгард. Любопытно то, что именами выдающихся волшебников из того королевства сейчас называют Богов скандинавской мифологии, хотя Богами они никогда не являлись. Меня в тех местах знали по имени Локи — представиться чужим именем в ту пору имело смысл, ибо магия «Имени» ещё не была древней, забытой или устаревшей, а только начинала зарождаться. Знай они, как зовут меня на самом деле, они бы смогли наслать на меня самые страшные проклятья. А так я оставался в безопасности.

— Локи? — усмехнулся Давид, будто слыша эту историю впервые. — А почему не Фандрал? Легенды, связанные с ним, больше подходят под твою похотливую натуру, чем обман и хитрость, хотя…

Амадей лукаво улыбнулся в ответ брату:

— В те времена моим хобби были интриги и за́говоры, чем я и запомнился на страницах Эдды.

— Там, где Локи зачал восьминогого коня или переспал с великаншей Ётунхейма? — продолжал издеваться Давид, — а знаешь, забудь, что я сказал, очень даже правильное имя.

Теперь уж Амадей ехидно закатывал глаза:

— Если учесть, что на самом деле большинство из этого не было: ни коня, ни великанши, ни Фандрала, а Асгардом правил не Один, а Мерлин, то, да, спасибо, я продолжу об омеле. Эта история произошла через неделю после коронации Летты. Моя не очень хорошая знакомая — волшебница по имени Фригг — надумала сделать своего старшего сына бессмертным. Фригг подходила к вопросу о погибели индивидуально. Каждый ингредиент символизировал отдельную смерть. Она «закаливала» сына к каждому яду, металлу острых ножей. Она защитила его от огня и воды, урагана и метеоритного дождя, отвела все беды и напасти, что только могла предоставить её лаборатория, но, по нелепой случайности, в тот день я забрал из её лаборатории омелу. Мне было нужно для какого-то заклинания друидов, уже не помню. Но когда я узнал об её эксперименте, мне просто стало любопытно, а что, если применить против этого новоиспечённого «Ахиллеса» маленькую белую ягодку? Тем более мы с Фригг никогда не ладили.

В тот день младший брат стрелял в старшего из лука, удивляясь, как те то отлетают мимо, то просто не причиняют ему вреда. Я подложил в его колчан особенную стрелу из омелы. Стрела попала прямо в сердце.

Я думал, что, узнав о причине смерти сына, Фригг возненавидит и проклянёт растение. Но, в слезах на траурной церемонии, она напротив приказала, дабы омела стала символом мира. Она наказала людям вспоминать всё самое хорошее при виде этого растения, тем самым добро отзываться в память её сына. Даже враждующие викинги, встретившись под ней, складывали оружие. Я же внёс в её заклинание кое-какие правки и ещё несколько дней довольно смотрел, как она беленилась, глядя, как встречные целуются над омелой. Считая сей ритуал не чтением, а глумлением над памятью сына, она добилась моего изгнания из Асгарда, однако сложившуюся традицию она уже никак отменить не смогла.

Вот такая история…

Кали склонила голову на бок, замечтавшись, она мысленно заставляла рояль наигрывать ненавязчивую мелодию. Раз-два-три, раз-два-три — дрожали струны.

— Омела, над вами омела! — вдруг крикнула рыжая девочка, указывая на родителей.

Летта и Смерть одновременно посмотрели на потолок. Когда только Амадей успел повесить там эту веточку? Омелой была усеяна комната, как лес капканами. Смерть улыбнулся жене, притягивая её ближе. Пока все наблюдали за страстной чёрно-белой парой, Элен крала поцелуи Ворона. Амадей расстроено хмыкнул:

— Мне срочно нужна дама сердца…

Он огляделся. Свободная дама в комнате оставалась только одна — Кали. Увидев её вновь, азартный взгляд Амадея смягчился. Рыжая девочка медленно кружилась на ковре среди целующихся пар и нежно улыбалась, напевая сама себе мелодию вальса. Амадей усмехнулся, отступая назад в своих коварных намерениях. Даже в шутку сегодня он не посмеет подойти к этой леди, ибо понял, что её сердце занято.

[О чём будет следующий отчёт? Странно, что я об этом задумываюсь сейчас — вечером 31-го декабря, неважно какого года, дописывая очередной вкладыш. Это должно быть очень атмосферно — писать о празднестве накануне того же дня и часа. Да, пожалуй, да. Я ощущаю некоторый трепет].

[Конечно, может показаться, что в этом вкладыше развлекательное содержание превалирует даже над связующей вставкой между двумя отчётами, что я пренебрёг своими обязанностями, возвращаясь к избитому хобби познания человеческих эмоций. Возможно, отчасти Вы правы, хотя связующего здесь больше, чем Вам кажется на первый взгляд].

[Я уже собрал данные на следующий отчёт. Все досье и протоколы допросов того временного промежутка лежат у меня в столе, осталось только структурировать полученную от объектов информацию, выделив в них главную ветвь].

[О чём она будет?]

[Любопытное чувство. Как его описывают живые — вертится на языке. Я думаю над этим вопросом уже несколько суток. Ответ где-то рядом, я чувствую это].

[Простите мне это лирическое отступление, дорогой читатель. Мои черновые заметки, мысли вслух. Вернёмся к нашей миленькой Кали].

[О Великовечность, я так привязался к этим объектам за время работы…]

В один момент все рассредоточились по квартире. Элен возилась в кухне, Ворон помогал ей с сервировкой стола. Давид, Ярослав, Кол и Смерть подвигали стеллажи на первом этаже библиотеки, чтобы вечером устроить там подобие зимнего бала. Кали всё танцевала в гостиной. Амадей поймал Летту в коридоре, осторожно обходя омелу — ему не нужны были проблемы с её мужем.

— Кали тебе ни о ком ещё не рассказывала? — воодушевлённо спросил любовник, облокачиваясь на дверную раму.

— О чём ты? — насторожилась мать.

— Ну ты только посмотри на неё. Она так и светится. Эти глаза, а эта улыбка. Она влюбилась в кого-то.

— В кого?

— Это ты мне скажи, сестрица. Может, она приводила кого? Вспоминала?

Летта пожала плечами, задумчиво поглядывая в сторону зала. Рыжая девочка ходила взад и вперёд, отсчитывая про себя ритм вальса. «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», — и звонко, тихо смеялась, точно была не здесь, а на сказочном балу со своим сказочным принцем.

— Летта, ей же более тысячи лет, ей должен был хоть кто-то нравиться? — шептал колдун. — Неужели никто?

— Было один раз, — ответила Летта, приложив палец к губам. — Как-то, уходя с бала, она сказала, что ей понравился мальчик с серыми глазами. Но… Это было двести лет назад.

— Это для нас с тобой это было двести лет назад, а Кали могла с этим мальчиком танцевать вчера вечером…

Их перешёптывание прервал стук в дверь. Неожиданно Кали споткнулась и упала на пол. Летта бросилась к ней. Амадей окликнул Смерть — хозяина дома. Тот пошёл в прихожую, встречать неожиданного гостя.

Даже заколдованный рояль смолк, когда Смерть в удивлении назвал его имя.

— Люцифер?

Злой Тёмный Бог переступил порог его квартиры. И не ясно, что было странно: сам факт того, что Люций пришёл сегодня, или то, что Бог был вымокшим до нитки. С него лилось так, будто он только что в этой одежде вынырнул из моря. С плаща и костюма в лужицу стекала вода. Ботинки хлюпали при каждом шаге.

И причиной тому явно был не лёгкий снег за окном, от того Люцифер и злился. О нет, он был в ярости. На лице играли желваки, опущенные брови выделяли хищный алый взгляд, ладони сжались в кулаки.

Каждый, кто вышел в прихожую, внезапно пожалел об этом. Кали виновато спряталась за платьем Летты.

— Кто это сделал?! — грозный голос Бога раскатом прошёлся по квартире. — Я спрашиваю, кто из вас это сделал?

Кали сжалась за силуэтом мамы, только бы её никто не видел. Люций ещё не начал объяснять, но она уже знала, что он искренне не доволен результатом её утренней «прогулки по Тёмному миру». Рождественская лавочка закрывается.

— Вся Преисподняя колядует. Мой замок блестит, как чёртова новогодняя ёлка! Обитатели Паутинного города покрылись разноцветной сыпью, как какой-то болезнью. Снег выпал абсолютно везде. Вася [Княгиня Василиса из рода Василисков] в истерике — замёрзла её летняя оранжерея. А фей из леса Нави заело, как музыкальную шкатулку — от их вальса «Раз-два-три» у Маэстро кровоточат уши. И не просто кровоточат, а с блёстками!

— Почему ты решил, что в этом виноваты мы? — спросила Летта, помогая гостю снять мокрый плащ. С её уходом Кали спряталась за спиной Амадея. — И где ты так промок?

— Кракен был весьма недоволен своей новой природной иллюминацией, — прорычал Люцифер, — у него присоски на щупальцах светятся гирляндой. Представляешь, какой это стресс? Марена не могла пойти его успокаивать — пришлось мне. — Было не совсем ясно, он ещё злится или уже просто язвит. Он отчеканил по слову, — я хочу знать, кто это сделал!

— Так почему ты думаешь, что это кто-то из нас? Может быть, это причуды Арая? — предложил Смерть.

— Поверь, я сначала тоже так подумал, — Люций старался говорить ласково, но с издевательской улыбкой его тон становился только страшнее, — и обязательно пошёл бы к Араю, если бы накануне не получил пригласительное письмо. — Бог достал свёрток из внутреннего кармана костюма. Как он только остался цел после подводного визита?

Давид забрал предложенную бумагу.

— О, тут вся семья в сборе? — скалясь, заметил Дьявол.

Давид развернул лист, зачитывая через слово:

— «Дорогой Люся, приходи к нам через неделю… Мы будем отмечать… Хочешь, позови с собой Светлика… Мы будем рады тебя видеть…» Без подписи.

Люцифер посмотрел на него исподлобья:

— Тут не нужна подпись. Лишь одна живая душа во всех трёх мирах называет меня Люсей, а Всевышнего Бога — Светликом. И эта озорная душа здесь!

Кали чуть ли не сжалась в клубочек. Амадей, не подавая виду, что за ним кто-то есть, взял девочку за руку.

Приделать Кракену фонарики, да, на это способна только Кали. Смерть это понял, со вздохом опустив глаза. Её новогодняя лихорадка вышла из-под контроля. Она слишком разыгралась, потопив в своём безмерном веселье весь Тёмный мир. Он вдруг почувствовал обратную сторону родительской ответственности — стыд и вину за проделки непослушного ребёнка, выходки трудного подростка.

Летта же, ахнув, поднесла ладонь к губам, когда увидела огорчение Кали. Пока «отец» был в словесном ступоре, «мать» жалостливо обняла своё дитя. Она всё поняла, вспомнив замечание Амадея — Кали была влюблена. Её малышка встретила кого-то вчера или сегодня рано утром. Она танцевала с ним, но не в этом веке. Кали было больно, ведь она не могла быть со своим любимым — сероглазый юноша ещё не родился. Он жил там — в будущем, а она здесь. И как бы ни были велики её способности, Кали не могла себе позволить менять ход времени по своему усмотрению, если это противоречило Великому плану. А сердечко так и трепетало, так и пело: «Раз-два-три, раз-два-три». Так и танцевало, и она вместе с ним. Кали была переполнена чистой, светлой энергией любви. Эта энергия рвалась наружу. Не в силах выплеснуть её по назначению, свет нашёл себе первую лазейку в календаре и сотворил чудо. Великое чудо, которого так хотела озорная Кали — её свет собрал вместе всю их семью: Летта и Смерть танцевали у ёлки, смотря друг на друга, как в первую встречу. Летта помирила большинство родственников с Колом. Элен встретилась с любимым и успокоилась, узнав, что он жив и с ним всё хорошо. Амадей учил Давида играть на рояле, тот же убрал от него свои ножи. Ярослав мастерил для Кали ночник с живыми тенями. Даже Люцифер пришёл, как глава семьи — наставник Смерти и Летты, в народе «приёмный отец» двух Хранителей. Но переигралось дитя малость, в Тёмный мир зря спускалось, хотя получилось забавно. Заставить Властителя Тьмы чертыхаться от новогодних красок и «чихать серпантином» — это дорого стоит.

Опасно было смеяться, смотря на взбешённого Люцифера, но для Летты этот всемирный конфликт вдруг стал таким пустяковым. Она взяла Кали на руки:

— Видимо, мы что-то напутали, — Летта вступилась за дочь, — мы собрались праздновать Новый год, а ты знаешь, как опасно собирать сильных магов в одном доме. Может, хотели наколдовать гирлянду и направили заклятье не туда, куда нужно… — было в её улыбке нечто магическое. Смерти и Амадею никогда не разгадать загадку этих дивных чар. Это была древняя ворожба, чьих тайн не постичь даже Люциферу, ибо это была ведьмина — женская магия, над коей они — мужчины — не имели власти, ибо испокон веков были подвластны ей. — Останешься с нами на ужин? Уже десять вечера. Мы как раз хотели начинать отмечать.

Возможно, на это ушли все новогодние чудеса, но лицо Люция подобрело. Ему невербально сообщили, что мавка-диджей из Паутинного города успокоила семейство Кракенов, включив им дикую смесь токсика и техно. На импровизированный концерт светомузыки пришла посмотреть половина Тёмного мира — так что сегодня Кракены давали концерт на островах в море Туони. Марена уже была там.

Люций только беспокоился за близость Марены к наркоторговцам, что наверняка придут на такого рода карнавал, но успокоился, узнав, что с ней Василиса и Мефистофель.

Он хмыкнул:

— Праздновать, так праздновать. Найдутся сухие вещи?

Народ вмиг повеселел, завидев милость государя.

— Да, конечно. Дорогой, подберёшь что-нибудь? — защебетала Летта, поставив Кали на ноги.

Все засуетились. Люцифер, опомнившись, похлопал себя по карманам и обратился к Кали:

— Юная леди, прости мне моё замешательство, я чуть не забыл, — Дьявол подошёл к вешалке, доставая продолговатую тёмную бутылку из глубокого кармана мокрого плаща, — ты просила принести.

Уже двадцатилетняя Кали подошла к дяде Люциферу, забирая знаменитое красное вино из бара Нефилим.

— Грасиас, диа Люся. Я поставлю на стол.

Полтора часа спустя. Они устроили миниатюрный бал на первом этаже библиотеки. Амадей заколдовал музыкальные инструменты. Смерть с ревностью разрешал Колу и Люциферу танцевать с Леттой, Элен с радостью плясала с братьями, всё ожидая, когда очередь снова дойдёт к Ворону.

Эх, где бы ещё Люцифер смог походить в красном домашнем халате? Если не знать, кем наши герои являлись на самом деле, можно подумать, что Дьявол был тем самым вечно мёрзнущим и беспринципным родственником, что случайно спародировал «Деда Мороза» для маленькой «внучки». Зато в этом наряде было тепло, сухо и комфортно.

И да, это был домашний халат Смерти.

Амадей, заскучав в разговоре с Давидом, на свой страх и риск решился пригласить Кали.

Раз-два-три, раз-два-три — они медленно кружились в центре.

— Всё так, как ты представляла? — спросил он, убирая рыжие кудри с её лица. Ей сейчас было двадцать семь. Элегантность, грация, зелёное платье с узким корсетом, меховое болеро, игривые глаза, аромат жасмина.

Одно удовольствие было находиться рядом с ней.

Амадей был ценителем прекрасного. Среди милолицих барышень, утончённых леди он чувствовал себя как на художественной выставке, или больше — в своей картинной галерее. Здесь были всевозможные холсты: миниатюрные, громоздкие, ветхие, новые, реставрированные, в раме, без рамы, с краской из золота или смеси лака и праха бывшего мужа, — здесь были все, кроме Неё. Кроме Кали, ибо её красоту нельзя было передать в живописи.

Хотя Амадей однажды пытался. Его высказывание в адрес Элен: «Ты единственная из моих знакомых, коих я не целовал» [отчёт №2] даёт богатую пищу для размышлений, рассказать о которых мне не позволяет закон о конфиденциальности личной информации. Однако, чтобы не оставлять недомолвок, уточню, что по этому вопросу на суде в округе штата Луизиана в 1720-м году в защиту Амадея высказался Давид в роли его адвоката. Он предоставил доказательства того, что сей инцидент случился задолго до официального знакомства наших героев. Амадей проходил вторую жизнь, Кали плясала на площади. Он ещё не знал, что через тысячи лет Она станет приёмной дочерью Его сводного брата, а Она не спешила Его разочаровывать.

Успокаивая ранимых присяжных, Амадей убеждал всех, что это был лишь один невинный поцелуй, после которого его таинственная незнакомка исчезла.

Амадея оправдали в округе штата Луизиана 27 мая 1720-го года, а 28 мая того же года он был казнён в штате Миссисипи. Только после этого родители девочки выслушали мерзавца, убедились в его непричастности и оправдали посмертно.

Наш герой всегда знал, что он не достоин красоты Кали. Как бы он ни старался, то необъятное очарование её глаз ему не «упрятать в картину». Кали была бесконечным пейзажем, неподвластным ни одной кисти, ни одной краске. Она была золотым закатом, сгорающими облаками на морском горизонте, она была лёгким бризом, щебетанием ласточек, теплом уходящего лета, в ней была память о погибших моряках и их не рождённых детях, в ней была скорбь и радость их воспоминаний, что, уходя вслед за солнцем, рассекали оранжевое небо зелёным лучом. Кали была уникальным творением природы, вобравшим в себя все загадки Вселенной и записав ответы на них — в ней было всё, потому её нельзя было поместить на плоский холст. Это многомерное чудо, казалось, можно увидеть только раз в жизни, полюбоваться со стороны, пытаясь запомнить волшебное ощущение тёплого ветра.

Всякий раз, смотря на неё, Амадей будто впервые видел вечернее небо. Каждый раз, как первый, чистый, искренний. Взгляд — и он влюблялся вновь.

— Так ты себе всё представляла? — прошептал Амадей ей на ухо. Они танцевали в центре библиотеки.

Раз-два-три, раз-два-три…

Амадей продолжил:

— Вместе лепили и ели хинкали, пили вино, читали длинные тосты, играли в снежки. Долгие семейные воспоминания. Мы столько времени вместе не проводили уже несколько веков. А танцы… У тебя получилось подарить радость нам всем. Разве тебе не нравится, мон шер?

— С чего ты взял, что мне это не нравится? — не понимала Кали, смущённо отведя взгляд.

— С твоего милого лица исчезла улыбка, стоило её обрести остальным. Даже сейчас, когда все танцуют. Ты хотела танцевать весь день, но стоило пригласить тебя на танец, как ты погрустнела, — медленно кружилась пара под мелодию струнных. Он, нежно касаясь её щеки, вернул её очаровательные глаза на встречу своему взгляду. — Ну, моя принцесса, скажи, как его зовут?

Кали начала отвечать с опозданием, не услышав его последний вопрос:

— Мне нравится думать, что я смогла объединить вас в этом году. Для меня это лучший подарок. А его зовут… — тут её щёчки покраснели, — прости, что ты сказал?

— Я сказал, что ты всё ещё хочешь танцевать, но определённо не со мной, — он ласково ей улыбнулся. — Ну же, удовлетвори моё любопытство, кто этот прекрасный принц, что вскружил голову моей любимой племяннице?

Кали положила голову на его плечо:

— Я не могу сказать, — прошептала она на ухо дяде. — И не скажу, этого нет в сценарии, — девочка говорила о Времени, что могла читать наперёд.

— Хорошо, не говори, кто он, скажи хотя бы, как его зовут? — не сдавался Амадей. Хотя основную информацию он осознал ещё днём — Кали попала в сети запретной любви, чьи границы установила не политика, родители или враждебные клятвы. Их разделяло Время. Если она не может говорить о ком-то в будущем, значит, её в этом будущем уже не будет…

Кали, спрятав лицо за его силуэтом, несмело произнесла:

— А́дам, — и уже влюблённо вздыхая, повторила, — его зовут А́дам…

Кали закрыла глаза. Мелодия пела «Раз-два-три, раз-два-три», — по паркету стучали каблуки. Амадей гладил её по волосам:

— Ах, бедное дитя… Любовь — светлое чувство, оно не достойно твоих страданий. Неужели ты не можешь увидеться с этим А́дамом?

Кали молчала. Кавалер почувствовал на своём плече её отрицательный кивок. Ещё один вопрос — и она бы заплакала, но Амадей знал, что ей предложить:

— Даже во сне?

Кали подняла на дядю свои большие зелёные глаза. Её лицо вдохновенно сияло. Будто в руках она держала распакованный подарок — нашла под ёлкой то, о чём давно мечтала. Амадей посмотрел на часы:

— Не хочу быть фаталистом, но сегодня Новый год. Говорят, в полночь исполняются желания.

Прежде, чем Кали спросила: «Кто говорит?» — Элен начала обратный отсчёт, следя за быстрой секундной стрелкой:

— Раз! Ребят, загадывайте желание. Яр, где мой бокал? Два! Скорее! Давайте, сегодня же волшебная ночь!

Элен была из тех людей, что искренне верят в магическую природу случайностей. В каждом символе её жизни пряталась крупица силы, способной воплотить любые мечты. Как бы то ни было, но то, во что верила Элен, в конечном итоге — сбывалось.

— Загадай правильно, у тебя всего одна секунда, — прошептал Амадей, обнимая Кали.

— Три! — звон бокалов, крики, поздравления, — с новым тысяча семисотым годом!

Все смеялись, хлопали, но вместо этого радостного шума Кали слышала неизменную мелодию струнных «Раз-два-три, раз-два-три». И повторяла про себя:

«Хочу с ним танцевать один последний раз».

Just one last dance

(Просто последний танец),

Before we say goodbye

(прежде чем мы скажем «прощай»).

When we sway and turn round and round and round

(Мы кружимся снова и снова),

It’s like the first time

(словно в первый раз).

В тот день я влюбился и понял, что любил её всегда. Я не знаю, как и почему — это вышло случайно, без предисловий — с первого взгляда. Как писал Булгаков — любовь напала на меня внезапно, как маньяк в подворотне.

Помню, песня Сары Коннор преследовала меня с самого утра. Крутилась и крутилась, как засевший компакт-диск. Это раздражало и удивляло одновременно, ибо я не помнил, чтобы когда-нибудь слушал, что на нём записано. Я не знал этой версии песни — мозг подкинул загадку, я тут же стал её решать.

Я помнил название — Just One Last Dance, помнил исполнителя — немецкую певицу Сару Коннор, помнил слова, помнил год написания — тысяча девятьсот девяносто третий… Нет, четвёртый (никогда не был силён в датах). Но в моей памяти Сара пела одна, а сейчас в моей голове вторую партию взял мужской голос. Это был дуэт, которого я не знал.

Не самые рациональные мысли в полночь первого января на главной площади под центральной ёлкой. Народ вокруг радовался, целовался, танцевал, передавал бенгальские огни, открывал шампанское и запускал салюты, а я стоял и ругался с тараканами, что принесли какой-то хлам в мой череп. Пожалуй, страннее меня была только девушка напротив, что, абстрагируясь от окружающих, ловила ртом снежинки. Я знал её. Точнее, видел мельком однажды — она проходила практику в первой городской больнице прошлым летом. Я пришёл за консультацией к хирургу, а эта девушка ходила по отделению то с капельницами, то со шприцами, то со шваброй. Мне сказали, она студентка медвуза.

Взрослая девушка, получает серьёзное образование — и ловит ртом снежинки. Интересно, а что играло в её голове?

Подул ветер, я поправил белый шарф. Студентка опомнилась, улыбнулась кому-то и в тот же момент покинула моё поле зрения. Я даже растерялся на секунду, огляделся и тут увидел Её. Краем глаза, в мелькающих просветах меж толпы. Она смотрела на меня, не отрывая взгляда.

В сей миг смолк шум, исчез весёлый гомон, кто-то поставил музыку на паузу и остановил скоротечное время, чтобы дать мне рассмотреть Её. Она была чужой здесь, ненастоящей. Нет, наоборот — она была единственным живым человеком на площади, заставленной пустыми манекенами. Другая, особенная. И Её взор избрал меня, как божье благословение.

Она была очаровательной принцессой.

Рыжие кудри были переплетены в замысловатый узор высокой косы, на шее цепочка с голубым драгоценным камушком, синее бальное платье оставляло открытыми плечи. Переплетение лент и оборок. Наряд был изысканный, винтажный, даже спустя века он требовал поклона перед знатной дамой, отчего я почувствовал некий стыд, нет, скорее неловкость за простоту и дешевизну своей синтепоновой куртки.

Подумав об этом, я испугался, что принцесса замёрзнет. На Ней было одно лишь платье с коротким рукавом, а на улице где-то минус семь градусов. Она должна была дрожать от холода и стучать зубами, но даже пар не исходил из Её рта. Она просто улыбалась. Мне улыбалась.

Огоньки гирлянд играли в Её изумрудных глазах радужным блеском, будто те светились изнутри. Я чувствовал, как это сияние отражается в моём взгляде, проходит сквозь меня и ставит иголку граммофона на заранее подготовленную пластинку Just One Last Dance.

Между нами было от силы три широких шага и, казалось, бескрайняя толпа. Так близко и так далеко, будто Она была миражом. Моим чудесным миражом рыжего заката. Но… Но, Она развернулась.

— Постойте! — крикнул я, протягивая руку Ей вслед, но было поздно.

Череда людей сменилась, и принцесса растаяла в воздухе, будто Её и не было на площади. Я крутился, не находя себе места. От внезапной одержимости поиском, казалось, я вот-вот бы свернул шею. Это как потерять нужную нитку в целом клубке, и я тонул в этих нитках, разрывая их руками и пробираясь всё дальше и дальше туда, где видел нужный конец в последний раз.

Я был готов идти за ней на край Земли, пересечь океаны, как мечтал когда-то. Я готов был сделать всё, чтобы найти Её. Мою девочку-закат. Если она закат, то я буду следовать за солнцем так быстро, чтобы для моего взора оно никогда не заходило за горизонт.

В один прекрасный момент я споткнулся и, падая, толкнул странноватую студентку.

— Вы не ушиблись? — она помогла мне подняться, я отряхнул одежду.

— Нет, со мной всё хорошо. Вы не видели Её? — должно быть, я сказал это слишком резко, ибо студентка испугалась.

— Кого? — спросила она на манер сестры милосердия.

— Девушка в старинном синем платье… — я продолжал оглядываться.

— В театральном костюме? — незнакомка внушала мне надежду.

Я кивнул.

— Так вон же Снегурочка, на сцене под ёлкой.

Её ответ затушил все гирлянды в моих глазах. На сцене…

Принцесса ушла.

Её не было...

Эта любовь выпила меня до дна, а я опьянён ею. Домой я возвращался без сил, без цели и надежды. Опустошён и выпотрошен тем маньяком-амуром, что даже перед начальством не объяснился, что и зачем он сделал со мной.

Я искал Её до самого рассвета, и всё тщетно. Моя Золушка сбежала с бала, не оставив и туфельки. Я был в отчаянии. И очень устал. Не спал со вчерашнего утра — не спал с прошлого года. Эта мысль заставила меня грустно усмехнуться.

Я шёл домой по пустой улице. Снег едва припорошил плитку — тонкой молочной плёнкой, что помнила все мои следы. Я шёл, спотыкаясь, неуклюже шатаясь. Изморозь под моими ногами превращалась в танцевальную карту. Посредственный вальс одиночки.

Я дохромал до перекрёстка. Частный сектор. Семь двадцать семь. Все отсыпаются после ночного бодрствования. Тёмные окна, пустые дороги, припаркованные машины под снежным покрывалом, поломанный светофор, откормленные коты. Одним словом — «уютно».

Семь двадцать семь — это значило, что через три минуты должны были отключить уличное освещение, и город на несколько мгновений погрузится во мрак. А после всякое волшебство исчезнет. Чудовища разбегутся по подвалам и будут спать до следующей ночи.

Я дошёл до фонарного столба. Посмотрел на небо. Снежные хлопья таяли в тёплом свете. Я следил за ними, как они пролетали мимо и стремительно падали на холодный асфальт. Как тут у опавшей снежинки я увидел женские туфельки.

С трепетом я поднял взгляд вверх по шлейфу уже зелёного платья, кружевам. В этот раз Она надела меховое болеро. Свет фонаря играл золотом в Её огненных локонах и пропадал зелёной сказкой в Её глазах.

— Привет, А́дам, — девушка мне улыбнулась.

Во мне всё ликовало, как если бы кумир позвал на сцену фаната. Она знает моё имя! Но откуда?

— Я сплю? — спросил я, вместо: «Мы знакомы?»

Принцесса пожала плечами:

— А это важно?

Я отрицательно закачал головой, протягивая леди руку:

— Я так долго искал Вас…

—… будто целую Вечность, — продолжила Она.

У Неё был чарующий голос — хрустальный звон кружащихся снежинок.

Я услышал стук своего сердца. Оно стучало неправильно. Это был отсчёт метронома, стрелок часов в пустом зале хореографии. Раз-два-три. Раз-два-три.

Я пригласил Её на танец. Она ответила мне реверансом и подошла ближе. Её волосы пахли жасмином. А Её глаза… Я был влюблён в них, как человек, в первый раз увидевший море на закате. Её правильные лёгкие движения, аристократичная грация, сказочный вид. Должно быть, я спал наяву, али жил во сне, но в тот сумеречный час, казалось, исполнились все мои мечты. В этом неразрывном мгновении я был счастлив.

Я слышал, как для нас играл оркестр, на сцене Колизея звучал тот самый дуэт Just One Last Dance. Её платье блестело в свете софитов, а наши силуэты не отбрасывали тени из-за множества прожекторов. Мы были одни в целом мире, и весь мир смотрел на нас…

Мы танцевали в тишине под фонарным столбом, и музыкой для нас был лишь стук моего сердца. Она слушала его, прижав голову к моей груди. Дышала неровно, будто сдерживая слёзы. Наши объятья напомнили мне последние вокзальные встречи, когда влюблённым должно сесть на разные поезда или, ещё хуже, один из них вот-вот останется один на перроне.

Тут я понял, что это буду я. Я больше Её не увижу… Я не нашёл свою принцессу, нет. Это Она нашла меня, чтобы попрощаться.

Just one last dance

(Просто последний танец),

Before we say goodbye

(прежде чем мы скажем «прощай»).

When we sway and turn round and round and round

(Мы кружимся снова и снова),

It’s like the first time

(Как в первый раз).

— Я увижу Вас вновь? — спросил я, гладя её по волосам.

Принцесса не ответила. Мы шагали по квадрату. Я взял Её за руку, легко кружа на месте. Шаг назад, не разрывая касания, шаг вперёд, и мы должны были сойтись вновь, но Её ладонь исчезла.

Фонарь погас. Музыка смолкла. Я стоял один на перекрёстке. Падал снег.

Я проснулся. Я сидел на кухне, сложив руки на столе перед открытым ноутбуком. Word автоматически сохранил главу многострадального романа. Я поморщился. Кожа на лбу покалывала. Кажется, там отпечатались петли свитера.

Сара Коннор допевала грустный куплет, прощаясь со вторым исполнителем. Звук шёл из радиомагнитофона на подоконнике. Вчера нашёл на нём волну радио «Семь на семи холмах». Удивительная российская радиостанция, на которой Вы никогда не услышите песни на русском — здесь играла только англоязычная классика. Жаль, что композиций было немного, и они часто повторялись, как и песня Just One Last Dance в исполнении Сары Коннор и её мужа Марка Терензи. Мужа… Теперь я вспомнил, откуда знаю этот дуэт…

От этого понимания песня стала звучать ещё грустнее, ибо её пела не одинокая влюблённая девочка, а пара, чей танец разделяло Время. Они прощались, протягивая друг другу руки, но поезда расходились в разные стороны.

Неужели всё это мне приснилось? И Новый год на площади, и танец под фонарём?

Я посмотрел на время в панели задач ноутбука — семь двадцать пять, среда, 1 января 2020-го года.

Семь двадцать пять! Целых пять минут до выключения уличного освещения в нашем районе.

Пять минут! Пять минут!

Я сорвался с места. Бросился к подоконнику, чуть не напоровшись на иголки кактуса. Из моего окна был виден одинокий фонарь на том самом пустом перекрёстке. Фонарь ещё горел! Освещая тёплым светом следы на тонком слое снега. Следы двух пар ног, оставивших на заснеженной плитке рисунок последнего танца.

Я схватил куртку, валявшуюся на полу прихожей, и выбежал во двор, надеясь поймать чудо.

Но стоило мне захлопнуть дверь, как фонарь погас. По случайному стечению обстоятельств, именно в этот момент сосед решил включить свою коротящую гирлянду — и свет вырубило во всём доме. В темноте соседка наступила на хвост кошки — крик обоих согнал птиц с деревьев — ветки закачались — тяжёлый снег упал с кроны на провода, выдёргивая кабель из старого фонаря.

И только часы на кухне продолжали отсчитывать в тишине: «Раз-два-три, раз-два-три»

Её чарующим шёпотом:

«Раз-два-три»

Запись из дневника Адама Велла.

1 января 2020-го года.

Бедный мальчик, он не знал, какие испытания предоставит ему этот год.

[Я так рад этой мысленной находке, что намеренно сдам черновой вариант вкладыша].

[Сижу перед печатной машинкой.

Улыбаюсь. Вот же оно, связующее чудо. Конечно, следующий отчёт будет о любви! О чём же он ещё может быть?]

Вкладыш составил: АЛА17Т