Властелины прошлого (1-4 части)

Переписано

Под ночным небом, которое недавно с энтузиазмом промывал дождь, автомобиль Яна решительно пробирался вперёд. Колёса лениво шлёпали по лужам, как если бы проверяли глубину каждой, особо не торопясь узнать результаты. Стекло в мгновение ока покрылось длинными, солидными разводами, и казалось, что сама погода с завистью наблюдает за тем, как искусно дворники режут её произведения.

Ян сидел в кресле, слегка сутулившись, и с виду напоминал примерного водителя позднесоветского периода — руки на руле, взгляд вперёд, только вот глаза у него были какие-то отсутствующие. Если бы кто-то посторонний зашёл в машину, мог бы решить: Ян просто забыл, зачем вообще поехал, и теперь движется по инерции, надеясь, что вселенная сама выдаст правильный маршрут.

— Ну и ночь, — пробормотал он, чуть повернув голову к пустому пассажирскому сиденью. — В такую обычно что-нибудь случается, да?

Мотор тихо гудел, словно жаловался на скользкую дорогу, дождь шуршал, не зная меры, а мысли Яна с завидным упорством лезли в самые неожиданные уголки головы.

— Главное, чтобы не заглохнуть где-нибудь на этом конце цивилизации, — продолжил Ян, на этот раз чуть громче, будто ожидал, что кто-то ответит.

На минуту ему показалось, что дворники делают это нарочно — замедляют ход, чтобы дать шанс собраться с мыслями. Или наоборот, чтобы отвлечь. Ян вздохнул и постучал по рулю пальцами.

— А если подумать, — сказал он, — зачем, интересно, вообще все эти поездки ночью? Понять бы ещё, куда еду...

Он уже давно перестал ощущать руль — казалось, тот вертится сам собой, по каким-то неведомым законам.

— Может, машина умнее меня, — добавил Ян, — а я тут для мебели. Декорация, как в старых фильмах.

«Операция прошла успешно, всё в порядке… Ну да, конечно, всё в порядке».

Ян пытался цепляться за эту фразу, как за доказательство чего-то важного.

— Сейчас домой… Пару часов сна и снова к работе… — буркнул Ян, даже не открывая рта полностью. Реплика прозвучала так буднично, что впору было подумать: это уже не его голос, а очередная строчка из инструкции для водителей ночной смены.

В такие моменты машина становилась почти жилой комнатой: всё здесь было знакомо, а одиночество — особенно заметно.

«Каждую ночь — одно и то же, — подумал Ян. — Как будто кто-то издевается. Всё правильно, всё аккуратно. А на душе — ни толики удовлетворения».

Капли стекали по стеклу, будто проводили генеральную репетицию большой воды. Ян поймал себя на том, что разглядывает их слишком внимательно: как одна капля сливается с другой, как нарастают и исчезают, оставляя после себя только влажный след. Скука, надо сказать, была у этих капель основательной — видно, что тренировались не первый год.

— Операция прошла успешно, всё в порядке… Да, всё в порядке, — тихо проговорил Ян, делая голос чуть бодрее, словно отвечал на телефонный звонок, хотя на деле отвечать было не на что.

«Настолько в порядке, что аж скучно. Вот душа и начинает кричать, — продолжил он уже мысленно. — Ну а дальше что? Где окажусь? Не окажусь ли нигде?».

Мотор между тем мурлыкал себе под нос старую мелодию дождливых улиц. В салоне пахло тёплым пластиком, кофейной чашкой из автомата и усталостью. За окнами лил дождь, за дождём маячила ночь, а за ночью — всё тот же вопрос:

— Вот и всё, что ли? — сказал Ян, обращаясь то ли к пустому пассажирскому сиденью, то ли ко всей Вселенной сразу.

Он почти не замечал, как рука по привычке касалась лба — жест старый, врачебный, вроде бы от усталости, а на деле от того, что мыслей было слишком много и все неправильные. Стекло перед глазами медленно мутнело, превращаясь из прозрачного барьера в живописный экспонат осенней погоды, но Ян не шевелился. Он и не думал его протирать. Наоборот, будто бы принимал эту нечеткость как необходимую часть сегодняшнего вечера. Ну а вдруг в мутном видно больше, чем в чистом?

В машине становилось всё тише — не потому что дождь утих, а потому что Ян наконец перестал замечать лишние звуки. Тишина, однако, оказалась не подарком. Она была холодная, как суп в заводской столовой на пересменке, и столь же невкусная.

— Неужели так и буду жить, — тихо сказал он сам себе, — каждый день как вчера… Операция, а потом домой. Всё по расписанию, всё правильно, всё предсказуемо…

«Всё это “накатанное”, — мелькнуло в голове, — начинает пугать. Вот же маршрут: больница — дом, дом — больница. А где я сам? На каком участке этой кольцевой потерялся?».

Он вгляделся в трещинки на стекле. Вроде бы ничего особенного: дождь давит, а стекло терпит. Но как-то слишком уж похоже на всё остальное.

— Была ведь когда-то цель… — пробормотал Ян, осторожно, чтобы не разбудить дремлющего мотора. — Или это только казалось? Когда работа была делом жизни, а не делом графика. А теперь что? Теперь только отчётность и молчаливое согласие.

«Вот и стекло под напором сдаётся, — отметил про себя, — не выдерживает, трещит. Как и я, впрочем».

Он посмотрел сквозь мутную поверхность — и на секунду показалось, что где-то там, за дождём, его кто-то всё-таки ждал. Но тут же эта мысль растаяла, как тень от фар на мокром асфальте.

Ян вдруг заметил: в груди стало тесно. Не болело — с этим у него был отдельный разговор, — просто как будто кто-то внутри начал строить новые стены, занимая квадратный метр за квадратным. Причём работал тихо, без стука молотка, но основательно. Пустота, оказывается, штука деятельная — если уж возьмётся, не остановишь.

Он сжал руль так, будто собирался с ним поторговаться, но результата не было никакого: ни успокоения, ни чувства, что контролирует ситуацию. Мысли, как капли на стекле, одна за другой скатывались вниз, исчезали где-то у самого дна — только теперь след от них оставался не снаружи, а внутри. И вытереть его было совершенно невозможно, даже если бы придумали специальные внутренние дворники.

— Ну и что? Всё прошло идеально. Все живы, все довольны. Но я? Где я в этом идеальном мире? — пробормотал Ян, словно отмечал галочки в чужом протоколе.

Он гонял этот вопрос по кругу уже не первую ночь, но ответа не появлялось. За окном капли, огни, лужи — всё путалось, перемешивалось в странную мозаику, где даже привычный маршрут казался новым лабиринтом.

«Что дальше? Что останется после этого? — мысленно спросил Ян, — и надо ли вообще что-то оставлять?».

Он ждал — не ответа, нет, даже намёка на ответ, но тишина в салоне была такая плотная, что впору было записывать её на диктофон. Дождь тем временем не прекращался, и даже он, похоже, не знал, когда ему остановиться.

Машина уверенно, даже по-хозяйски, катилась по мокрой дороге. В салоне стояла тёплая усталость, размытая дождём, а Ян чувствовал, как его мысли, не спеша, начинают растворяться в этом нескончаемом стуке капель. Голова сама собой клонилась вперёд, веки наливались свинцом — в общем, всё шло по давно отработанному сценарию ночных поездок. И тут — что-то странное. Сначала лёгкое покалывание, вроде бы неопасное, как от электрической игрушки, только вместо весёлых огоньков — осторожная дрожь в висках. Ян чуть повёл головой влево, машинально, будто выпрямлялся на школьном фото. На миг показалось: то ли его качнуло, то ли машина решила потрястись без причины. И ведь дорога ровная, асфальт не жалуется, а ощущение будто кто-то подправил траекторию с той стороны, где не должно быть никого.

— Что за ерунда? — хмуро произнёс Ян и встряхнул головой, стараясь скинуть с себя это неясное чувство, как плохую погоду с пальто в раздевалке.

Приборная панель светилась положено — ничего нового: скорость приличная, бензина запас есть, фары честно борются с дождём. Стекло украшено свежими, холёными каплями, каждая со своей судьбой — одна влево, другая вправо, третья прямо вниз.

Внутри же всё оказалось не так организовано. Там поселился дискомфорт, тихий, но настойчивый, как чиновник с утра понедельника. Грудь сдавило, в животе потянуло холодком, и Ян вдруг понял, что вот сейчас — именно сейчас — происходит что-то не то. Не катастрофа, не беда, но тот самый момент, когда мир вдруг останавливается и смотрит на тебя с лёгкой издёвкой: ну-ка, разберись, товарищ доктор.

«Что это было? — мелькнуло в голове. — Может, усталость? Или просто показалось?».

— Я что, уснул за рулём? Нет, нет, не могло быть…

Ян моргнул и выпрямился, словно вдруг вспомнил, что здесь не кино и сон на ходу — не лучшая идея. Вопрос «как можно уснуть за рулём?» показался ему избыточно риторическим: ну, бывает, конечно, но чтобы с ним… Впрочем, с этим сегодняшним вечером возможно было всё.

Хотя… А был ли он вообще сосредоточен? В голове вертелись обрывки операционного дня, усталые дежурные фразы, которые обычно выдают коллеги в курилке или старенький диктофон на конференции. Мысли тянулись то за одну каплю дождя, то за другую, расползаясь по стеклу ровно так же, как рассыпались фразы: бессистемно, не по плану.

Внезапно голову охватило неприятное чувство, будто шея не выдержала и решила сдать полномочия.

«Неужели просто усталость? Или… что-то не то?», — мелькнуло у Яна.

Он потёр пальцами виски, пытаясь разогнать это странное покалывание, взглянул на ладонь. Свет фар осветил бледную кожу, и вдруг показалось, что рука эта — не совсем его, какая-то чужая, незнакомая.

— Вот уж не думал, что начну себя проверять по инструкции, — пробормотал он, силясь сфокусироваться.

«Никак не могу сосредоточиться… Усталость? Нет, что-то другое…».

Это «другое» не имело формы и веса, но казалось куда опаснее обычной усталости. Оно скользило где-то рядом, как лёгкая головная боль — не та, что заставляет пить таблетки, а та, что никуда не уходит и держит за шиворот, чтобы не забывал: ты не один, дружок, есть ещё странные процессы в этом мире.

И вдруг Ян ощутил, что мир вокруг словно сдвинулся — не сильно, не с громом и молниями, а как шкаф, который кто-то невидимый аккуратно подвинул в углу комнаты. Машина не дёрнулась, ехала по-прежнему уверенно, словно ей плевать на мистику и прочие капризы вселенной. Ян сжал руль так, что побелели пальцы, — вряд ли это могло помочь, но иначе, казалось, никак.

На лице появилась растерянность, смешанная с тем особым страхом, который обычно возникает не от опасности, а от чего-то нового, непонятного, чужого. Неужели это первый признак какой-то экзотической болезни? В голове пронеслось: «Да нет, не может быть. Не может… Или может?».

Сердце забилось чаще, но в этот раз не помог даже старый добрый адреналин — страх был ледяной, тянущий, похожий на нитку, которую кто-то медленно вытягивает изнутри. Дождь за окном будто почувствовал настроение и стал шуметь сильнее, отчего пауза в происходящем затянулась ещё плотнее. Стеклоочистители вдруг замедлились, как пенсионеры на остановке, — раньше бегали резво, а теперь, видимо, тоже задумались о смысле жизни.

Ян уставился на эти дворники, цепляясь взглядом за каждое движение, как за остаток реальности. Мысли метались, пытаясь найти хоть что-то знакомое: капля, огонёк, неровная полоса света. Всё расплывалось.

«Что это было? Я ведь только что был в порядке… Я же был в порядке. Что сейчас не так?».

Ответа не было. Ощущение, что мир вокруг вдруг перестроился, а он сам остался на старой частоте. Было в этом что-то неправильное, словно даже маршрут — его тысячу раз обкатанная дорога — теперь стал чужим, немым.

Он попытался стряхнуть оцепенение, но всё было расплывчато, как будто кто-то подлил воды в его внутренний компот. Это не головокружение — тут что-то посерьёзнее, и, похоже, инструкции тут не помогут.

Ян вновь почувствовал себя чужим. Чужим для себя, чужим для машины, чужим для дождя и этих безразличных дворников, которые продолжали ползти по стеклу своим загадочным, замедленным ритмом.

Ян посмотрел на свои руки. Те, казалось, начали жить своей жизнью — лёгкое покалывание пробежало по пальцам, будто внутри поселился не самый воспитанный электрик. Всё вокруг оставалось, как и было минуту назад: дождь, салон, свет фар. Но Ян уже знал — что-то сдвинулось. Незаметно, почти тайно. Он попытался отшутиться, пробормотал:

— Вот тебе и вечер, Ян Сергеевич… Доехал называется.

Капли на стекле катились как по расписанию, не подозревая о переменах, но Ян не мог уже игнорировать то странное, что проникло в машину вместе с этим дождём.

Вдруг внутри всё переменилось. Не лёгкая вибрация от колёс — нет. Внезапный толчок, неприятно-резкий, пробежал по всему салону, бросил его в сторону, как старую куклу. Ян едва не выругался вслух, но только выдохнул, коротко и хрипло:

— Что за…?

В груди кольнуло, дыхание перехватило, а потом — резкий, леденящий звук. Даже не звук, а целая волна: воздух стал плотным, почти твёрдым, как будто машина врезалась в невидимую стену, и весь мир одним махом решил поменять свои правила.

— Не бывает так… — прошептал Ян, хотя голос едва ли мог быть слышен даже самому себе.

Машина резко дёрнулась вбок, кузов жалобно заскрипел, а тело Яна швырнуло на дверь, потом обратно, грудь встретилась с рулём, голова дёрнулась назад. Всё вокруг словно погасло, стало вязким и тёмным.

«Вот оно… — мелькнуло в голове. — Сейчас или никогда…».

В последнюю секунду перед тем, как сознание погрузилось во мрак, Ян услышал ещё один звук — гулкий, тяжёлый, будто его кто-то вызвал с той стороны земли. Он пытался понять, был ли это взрыв, удар, или сама реальность дала трещину, но всё смешалось в единой боли.

— Только бы выжить… — шепнул он, даже не надеясь, что кто-то услышит.

А потом вокруг осталась только темнота и этот странный, оглушающий гул, который продолжал звучать где-то внутри, даже когда мир уже исчез.

— Что… что происходит?! — этот крик, вырвавшийся перед ударом, словно продолжал звучать где-то в его сознании, даже когда всё остальное уже исчезло.

Ян больше не видел ни дождя, ни дороги, ни этого странного, искажённого мира за стеклом. Только тьма, холодная, как выключенный экран телевизора в пустой комнате. Одинокий, потерянный крик пронёсся внутри — не его, кажется, а чей-то чужой, застрявший в ночи между мирами.

Всё обрушилось сразу. Даже мысли притихли, спрятались по углам.

«Вот и всё…», — мелькнуло где-то на самой границе сознания.

В последнем мгновении, когда, казалось, даже это молчание вот-вот исчезнет, Ян почувствовал что-то странное — не вспышку, нет, а скорее внутренний толчок, будто бы что-то внутри разом провалилось в пустоту.

— Неужели… — хотел сказать он, но слов не осталось.

Ощущение было таким сильным, что Ян почти перестал верить: у него ещё есть тело, руки, голос. Всё стало абсолютной тьмой, чёрной и неразличимой, в которой исчезают даже привычные воспоминания о себе.

Сначала было чувство, что всё вокруг растворилось, как неудачный чай в дешёвой столовой: и звуков нет, и тела нет, и даже обычного раздражения по поводу погоды нет. Мир стал плоским, как объявление о профилактике лифта, только вместо букв — туман, густой и вязкий, никакой конкретики. Ян не знал, где находится. Не видел ничего, не ощущал ни рук, ни ног — только странную, сгустившуюся пустоту, в которой он почему-то продолжал «быть», сам не зная зачем.

«Я не чувствую… ничего».

Мысль появилась будто бы случайно — без всякой собственной воли, как дежурная справка в регистратуре. Даже эхо от неё не было похожим на эхо: вернулось, но не тем же, что ушло, а каким-то новым, чужим.

«Где я?».

Он пытался сосредоточиться — зацепиться хотя бы за что-то из прежнего мира: звук, запах, цвет, хоть бы крик дворника за окном. Но всё исчезло. Даже время перестало подавать признаки жизни: минуту нельзя было отличить от года, а вечность — от обеденного перерыва.

«Что теперь?», — спросил Ян, но ответа, как обычно, не последовало.

Так и висел, без руля и без колёс, где-то между «было» и «не знаю».

«Что происходит? Почему я не могу двигаться?».

Вопросы появлялись один за другим, как посетители в очереди — но никто не спешил дать ответ. Ян попытался нащупать хоть какую-то точку опоры — но тут не было даже намёка на стену или пол, за который можно было бы уцепиться. Всё сразу и нигде одновременно, как если бы его размазали по всему пространству тонким слоем. Ничто не отзывалось, ни разум, ни сердце — оба теперь отдыхали, и даже страх здесь был, по большому счёту, без работы: тело исчезло, дрожать некому, сердце ушло в отпуск без сохранения содержания.

В этой абсолютной пустоте не существовало даже страха, только одна мысль упорно возвращалась:

«Я исчезаю».

С каждым... ну, назовём это мгновением, хотя тут вряд ли кто-то вёл учёт времени, Ян ощущал, как его «я» становится всё прозрачнее и расплывчатее, словно объявление о ремонте, выцветшее на дождливом подъезде.

«Неужели это всё?», — пронеслось, будто по инерции, и растворилось без эха.

Так Ян остался — почти, но не совсем, исчезнувший.

Ян пытался ухватиться за воспоминания: кем был, что делал, где жил, как ехал в машине, но все они оказались скользкими, как мыло на общественной умывальнике — только поймаешь, а оно уже ускользнуло. Ему казалось, что когда-то у него была целая жизнь, а теперь — пустяки, теперь это даже не имело значения. Здесь само время, этот неутомимый регистратор всего на свете, выглядел растерянным и отступал, понурившись. Всё вокруг медленно расплывалось, и только одно не менялось: он всё так же не понимал, где находится и что происходит.

Пустота вокруг, на удивление, жила своей жизнью — или, может быть, это Ян теперь двигался в ней, только понять этого не удавалось. Мрак не был похож ни на мрак, ни на свет, скорее это был ремонтный перерыв в привычной вселенной: вроде бы ничего не происходит, а всё уже не так, как было. В этой вязкой неопределённости Ян словно отдал швартовы и теперь плыл неведомо куда, отпуская даже призрачную связь с тем, что раньше называл собой. Это было странно — одновременно жутко и удивительно спокойно: ни боли, ни тревоги, ни даже знакомого звона в ушах. Просто висишь где-то в ниоткуда, и только смутное чувство наблюдения за тем, как личное «я» исчезает в неизвестной бездне.

«Почему я не могу двигаться?».

Вопрос остался висеть в пустоте, никого не беспокоя и никому не мешая. Не было даже стены, чтобы по ней постучать, и времени, чтобы посчитать минуты. Всё растворялось — и мысли, и воспоминания, и сам вопрос.

«Что же будет дальше?».

Эта мысль промелькнула, как свет фар на пустой трассе, и угасла, оставив Яна в тишине — в той самой, где не нужны ни слова, ни ответы, ни даже страх перед неизвестностью.

Сначала пришло ощущение тяжести — не той, что в ногах после ночного дежурства, а странной, давящей изнутри. Словно вся его сущность, прежде воздушная и рассеянная, вдруг обзавелась весом, совершенно избыточным и не нужным никому. Эта тяжесть не болела, не ломила, а просто лежала внутри, не спрашивая разрешения.

Издалека пробился звук. Сначала он был почти ничтожен, как шёпот в переполненном коридоре, потом становился всё отчётливее. Ян пытался понять, что это: звон, гул, стук? Но главное было другое — звук оказался первым настоящим признаком того, что он ещё есть. Не картинка, не запах, а именно звук.

Глаза по-прежнему были закрыты, но Ян уже знал: света за ними не будет. Ожидать света тут казалось таким же нелепым, как ждать тёплого чая на остановке зимой. Темнота была плотная, липкая, будто глина, которой в детстве залепляли окна. Он попробовал шевельнуть рукой — напрасно, рука не отозвалась. Тело ощущалось чем-то чужим, будто ему выдали чужую одежду, а под ней — сюрприз.

«Ну и где я? Что со мной?».

Вопрос возник и тут же будто ушёл в глухую стену — ответ не последовал. Даже сам вопрос казался заданным не себе, а какому-то другому человеку, случайно оказавшемуся в этой истории.

«Я не в своей машине».

Эта мысль всплыла, как кусок льда в мутной воде. Да, была машина, руль, дорога. Всё это было, только вот теперь ощущалось не его жизнью, а сном, рассказанным кем-то чужим, давно и не к месту.

«Где я? Кто я?».

Мысли рождались одна за другой, цепляясь, как билетики на привокзальной лотерее, но толку от этого не прибавлялось. Все утыкались в одну и ту же стену — тёмную, вязкую, абсолютно непрозрачную. Пространство вокруг не имело ни границ, ни начала, ни конца, и Ян вдруг понял, что попал в какую-то параллельную очередь, в которой никто не называет номера.

Он попытался открыть глаза — задача оказалась не из лёгких. Будто кто-то сменил ему веки на гранитные плиты. Когда, наконец, что-то приоткрылось, Ян не увидел привычного: перед глазами замелькали какие-то размытые, зыбкие очертания. Всё было чужим, будто смотришь сквозь кривое стекло старого троллейбуса: что-то видно, но ничего не узнаёшь. Реальность сломалась, как старое зеркало на чердаке.

Страх был тут как тут, но новый, неагрессивный — это был страх перед абсолютным незнанием. Здесь не было боли, не было даже опасности, только пугающая невозможность ухватиться хоть за что-то знакомое.

«Что это за место?».

Мысль замерла, повисла и не упала — будто и времени, чтобы упасть, не осталось. Ответа не последовало. Ян осознал: он находится вне времени, вне пространства, где всё превратилось в абстракцию и привычные законы вселенной больше не работают. Даже своё тело ощущать было странно, как будто его подменили в последний момент без объяснений.

Каждое движение, каждая попытка хоть что-то понять добавляла только растерянности. Оставалось только задавать вопросы, которые растворялись здесь же, в этой бесконечной, совершенно незнакомой пустоте. Без объяснений, без собеседников, без надежды на обратную связь.

Он попытался пошевелиться, но тяжесть в конечностях была такой, словно к каждому суставу прикрутили по гире, и эти гири ему даже не показывали. Всё тело казалось чужим, неродным, как пальто с чужого плеча — висит, но не греет. Руки — медленные, неповоротливые, — всё-таки послушались и медленно, с усилием, приподнялись. Пальцы нащупали что-то холодное — настолько реальное, что Ян почти обрадовался: вдруг всё это был сон и сейчас он очнётся в собственной кровати?

Но холод не исчезал, наоборот — словно закрадывался под кожу, становился всё ощутимее, цеплялся к нему, как липкая простыня в общежитии летом. Ян дёрнул руку назад, свалился обратно — не было ни боли, ни толком ощущения падения, только глухое, мерзкое отвращение.

— Не может быть... Это не может быть настоящим… — прошептал Ян, и сам удивился, как сдавленно и чуждо прозвучал этот голос.

«Всё не то… тело чужое… не слушается…», — пронеслось в голове.

Он попробовал ещё раз подняться, но руки остались на месте, тяжёлые, как свинцовые болванки.

— Давай… давай же… — пробормотал он, будто подбадривал не себя, а плохо работающий механизм.

«Ну хоть бы палец… хоть бы один палец…» — мелькнуло в отчаянии.

Тело не отвечало. Всё, что оставалось — слушать собственное тяжёлое дыхание и ощущать, как паника поднимается всё выше, глухо стучит в висках, но выбраться из этой липкой чуждости пока было невозможно.

Он чувствовал под ногами что-то твёрдое, неровное, будто кто-то специально выбрал самый неудобный камень для его возвращения в реальность. Холод от этой поверхности подбирался к пяткам и полз выше, а вокруг — ни намёка на свет, одна сплошная, липкая тьма. Издалека доносились какие-то звуки: то ли шаги, то ли глухой разговор на станции метро после полуночи, когда уже не осталось ни поездов, ни пассажиров. Звуки были странные, неуловимые — они то исчезали совсем, то вдруг усиливались, будто издевались над его слухом.

Ян напрягся, пытаясь вычленить хоть одну внятную интонацию, но вместо этого получил ещё большую порцию пугающей тишины. Она становилась всё гуще, пока не казалось, что отрезает его от всего остального мира.

— Кто здесь?

Он снова двинул рукой. Теперь это было по-настоящему: пальцы скользнули по камню, и этот камень, мёртвый, как музейная экспозиция, казался древнее всего, что Ян когда-либо трогал. Не хотелось думать, что он вообще здесь, среди всего этого.

Дыхание сбилось, Ян резко выдохнул — вдруг оказалось, что до этого и не дышал вовсе.

«Вернуться… Надо вернуться… хоть куда-нибудь, только не здесь!», — мелькнуло внутри, едко и требовательно.

— Эй! — снова крикнул Ян, уже громче. — Я здесь! Кто-нибудь!

Ответа не было. Только камень под ногами, только жуткая гладкость под пальцами и липкая, невыносимая неизвестность впереди.

«Я должен вернуться в свою реальность!», — повторил Ян мысленно, уже почти в отчаянии, цепляясь за эти слова, как за спасательный круг.

Он прислушивался к шагам, к голосам, к собственному дыханию, надеясь: вдруг хоть что-то изменится, и он найдёт дорогу обратно — туда, где камень не мёртвый, а голос слышит кто-то, кроме глухой, равнодушной темноты.

Но где была эта реальность? Ян уставился в темноту, но взгляд его скользил впустую, как поисковый фонарик с севшей батарейкой — ни стен, ни потолка, ни намёка, что здесь вообще есть хоть что-то настоящее. Пространство казалось каким-то фиктивным, будто его выдумали наспех, лишь бы заполнить пробел между снами. Даже сама идея пространства казалась здесь ненадёжной — мир существовал где-то в голове, которая, кажется, теперь принадлежала кому угодно, только не ему.

«Но как? Где я?», — снова пронеслось внутри, на этот раз не как вопрос, а как глухой, задушенный крик.

Паника росла, но вместе с ней появлялась и злость: злость на это липкое место, на это чужое, непокорное тело, на голоса и шаги, на всё, что упрямо игнорировало логику и привычные правила. Всё как в плохом сне: пытаешься закричать, а голос вязнет где-то глубоко, не доходя даже до ушей.

Ян сжал кулак — или попытался сжать, — и в этот раз движение вышло чуть уверенней. Но было ощущение, будто он смотрит на себя со стороны, как зритель в неудачном кино: вроде бы действие есть, а контроля — никакого.

— Давай же… давай… — прошептал он, почти с ненавистью к самому себе и этому упрямому телу.

«Что происходит? Почему я ничего не понимаю?», — мелькнуло, и тут же исчезло, не получив даже вялого отклика.

Ответов не было. Была только эта чужая тяжесть в теле, этот холод под руками, эти исчезающие и возвращающиеся звуки. Ян закрыл глаза — ничего не изменилось. Открыл их снова — всё та же беспросветная тьма, которая даже не удосужилась дать намёк, что это закончится.

— Сколько ещё? — едва слышно пробормотал он, не зная, обращается ли к кому-то или просто к себе.

Он чувствовал, как холод лезет под кожу, медленно и уверенно, будто кто-то оставил окна открытыми в декабре и теперь проверяет, сколько выдержит система отопления. Воздух был влажный, ледяной, и казалось, что пропитал даже кости. Всё тело напряглось — мышцы стали твёрдыми, как бетон в межсезонье. Ян попытался двинуть рукой — попытка выдалась удручающей: пальцы еле-еле пошевелились, да и то словно через ватное одеяло. Казалось, что вместо крови в жилах у него застывший свинец.

Он напрягся, попытался поднять голову, но та повела себя предельно честно — просто откинулась назад, без намёка на поддержку.

Мысли шумели, как молот по железу:

«Почему я не могу двигаться? Что со мной происходит?!».

Он попытался выдавить из себя хоть слово, хоть шёпот — но голос оказался таким же неподатливым, как всё остальное тело.

— Эй… хоть кто-нибудь… — выдохнул Ян, едва слышно, но даже это прозвучало глухо, утонув в холодной тишине.

Вокруг что-то изменилось. Это было не то чтобы свет или тьма — что-то среднее, словно кто-то очень нерешительно настраивал яркость на старом телевизоре. В поле зрения появились странные тени — длинные, растянутые, будто их кто-то потянул в разные стороны, не спросив разрешения. Казалось, свет тут не работал по правилам обычной жизни, а действовал по каким-то своим, неизвестным инструкциям.

Силуэты вырастали то ли колоннами, то ли арками — но какие-то все не такие, непривычные, как будто архитектор тут баловался циркулем с похмелья. Глаза Яна, привыкшие к чётким прямым больничных стен и хирургической ровности, никак не могли принять эту смесь кривых линий и шершавых поверхностей. Всё вокруг было старое — не просто старое, а как музей без экскурсовода: стены из неровных камней, в воздухе лёгкая сырость, как в подвале после весеннего паводка.

Ян провёл взглядом по стенам. Это не было местом, где он когда-либо бывал — ни в детстве, ни на практике, ни по вызову. Даже не катакомбы — скорее, какие-то причудливые подземные переходы, про которые забыли даже коммунальщики.

«Интересно… Где это я очутился?», — мелькнуло у него, и на удивление, в этом вопросе не было ни ужаса, ни паники, а только растерянность и профессиональный интерес к чужим интерьерам.

Он с трудом подвигал рукой, нащупывая холодную поверхность, и мысленно отметил: тут явно не убирались давно. Всё вокруг казалось странно знакомым и одновременно совершенно чужим, словно увидел чей-то сон, в который зачем-то попал вместо хозяина.

«Это не возможно…», — думал он, напрягаясь и вновь безуспешно пытаясь подняться.

Тело по-прежнему оставалось чужим, как старый костюм из реквизита: вроде бы твоё, а двигается через раз, и никакого комфорта. Каждый микроскопический рывок отзывался тянущей болью в мышцах, как после тяжёлого дежурства на новом месте работы. Вдруг Ян остро осознал: тело его больше ему не подчиняется, оно стало каким-то отдельным существом, живущим по своим правилам.

— Да что ж ты… — пробормотал он, пытаясь хотя бы пошевелить шеей.

«Всё это не настоящее…», — подумал Ян, с трудом делая вдох, словно воздух в этом месте выдавали по талонам.

Вдруг появились голоса — тихие, как шорох старых бумаг, которые вот-вот порвутся. Не медицинские термины, не знакомые обращения ассистентов — совсем другие интонации, странные, будто слышал он их не ушами, а всем своим существом. Голоса становились всё отчётливей, и в них было что-то, от чего по спине ползли мурашки.

— Кто здесь?

Шёпот был как поток на чужом языке, но чем внимательней Ян слушал, тем сильнее чувствовал: эти звуки не про сегодняшний день и не про его жизнь. Они принадлежали месту, о котором не рассказывают в больничных коридорах и которое, по всем законам логики, не должно было существовать.

«Вот уж точно… не рабочий момент…» ,— мелькнуло в голове, и Ян попытался слабо улыбнуться — даже этот жест оказался слишком сложным для его нового, непокорного тела.

Ян попытался выпрямиться, с трудом опёрся на руки, но пальцы встретили холодный, шероховатый камень. По ощущениям, этот камень лежал тут не один век — только и ждал, когда на него наткнётся очередной неудачник из другого мира. Он огляделся: стены, конечно, были, но такие, что ни один подрядчик из знакомых не подписался бы их ремонтировать. Особенно арочный проём, с краями, как будто их кто-то долго и старательно выщерблял ложкой, а сверху наложил тени — не чёрные, а какие-то невидимые, с намёком на чужое присутствие.

Ян замер. Теперь он понимал: это не галлюцинация. Это гораздо хуже.

— Что это за место? — прошептал он, и сразу почувствовал, как собственный шёпот ушёл куда-то вглубь камня, не оставив и эха.

Вдруг показалось, что за этими стенами прячется что-то живое. Причём не просто живое, а огромное и такое, что лучше бы ему никогда не выходить на связь. Хотя — кто его знает, может, наоборот, оно только этого и ждёт. Страх перед этим неведомым охватил Яна целиком, как холодная простыня посреди зимы.

— Проснуться бы сейчас… — выдохнул он, но сам понял: это не сон.

Тишина становилась почти ощутимой: только слабое эхо собственного дыхания, словно кто-то дал Яну лишний фонендоскоп и велел слушать, как пугает пустота. Было впечатление, что даже стены и тени, этот камень под ладонями, дышат вместе с ним, подстраиваясь под его сбившийся ритм. Ян сидел, привалившись к чужому, ледяному камню, и чувствовал, как внутри всё распадается на мелкие, разрозненные куски — как если бы из медицинского набора инструменты высыпались в кучу и теперь уже не сложить обратно.

Мысли приходили и уходили, даже не задерживаясь, как капли воды, что скатываются с ножа — тихая, едва заметная боль после них, и всё.

«Что это за место? Почему оно такое настоящее? Почему всё выглядит, как наяву, а внутри — всё не так, всё чужое?», — мелькало в голове, но каждая попытка ухватиться за мысль растворялась, ускользала.

«Я здесь, но я… я не могу быть здесь», — вспыхнуло, но тут же потухло, потерявшись где-то в общем водовороте паники.

Он хотел бы встать — вдруг всё наладится, если просто подняться и посмотреть вокруг. Но тело не слушалось: мышцы тяжелели, как будто в каждую набили песка, а рука, которую Ян пытался поднять, осталась лежать на холодном камне. Сознание снова ускользало — попытка сосредоточиться заканчивалась ничем, всё вокруг становилось зыбким, чужим.

«Исчезаю… просто исчезаю», — мелькнула последняя, отчаянная мысль, прежде чем всё вокруг снова слилось в темноту, в которой не осталось ни опоры, ни даже ощущения самого себя.

— Как… как я вернусь? — едва уловимо шептал он самому себе, но ответа не было.

И даже эти слова, которые он слышал внутри себя, не казались настоящими, будто их произносил кто-то другой, кто-то давно забытый.

Всё из прежнего мира — машина, стук дождя по стеклу, операция, белые халаты, лицо ассистента — только что было рядом, ясно и подробно, а теперь исчезло, ускользнуло. Казалось, вот-вот схватишь эти воспоминания, но они тут же ускользают, как мыльные пузыри, которые лопаются прямо в руке.

— Я... я не могу быть здесь, — сказал он, и голос его прозвучал чуть увереннее, с отчаянием, которому некуда было деться.

Ян осмотрелся: всё по-прежнему было странным, неестественным, но даже в этом находилась какая-то логика, словно пустота вокруг него тоже следовала неведомому порядку. Тьма не была полным хаосом, скорее это был чужой, очень аккуратный мир — мир, который не спрашивал его согласия.

«Теперь этот мир мой? Или я его?», — мелькнуло внутри.

Страх рос, накатывал волнами. В груди появилось тяжёлое, неровное дыхание, Ян пытался заставить себя собраться, взять себя в руки — но от этого только становилось хуже, паника разрасталась ещё сильнее. Хотелось закричать, но звук так и не сорвался с губ. И тут, посреди этой тишины, Ян вдруг понял: назад пути нет.

«Всё, что знал, разрушено. Я здесь. И теперь не знаю, как вернуться. Даже не знаю — можно ли вообще вернуться», — думал он, прислушиваясь к этой новой, навязчивой тишине.

Страх уже не отпускал. Отбежать, спрятаться — некуда. Всё, что осталось — принять этот новый порядок вещей, каким бы нелепым он ни казался.