Внешнее Изнутри

Добро пожаловать в мой мир, дорогой гость. Обустраивайтесь поудобнее, проверьте, чтобы Вам ничего не мешало. Я хочу, чтобы Вы отдыхали при погружении в каждую из десяти глав этой мистической и в то же время очень реалистичной истории.

Для атмосферы и при желании, можете включить эту песню: ⏯️ Miniatures: II. Karoun – Armenian Philharmonic Orchestra and Komitas Quartet (Длительность композиции — 3:08. Советую воспроизводить её в режиме повтора.)

Для Вашего удобства на Яндекс Музыке я создала альбом «Внешнее Изнутри» со всеми нужными треками по очередности.

В данной книге описываются сцены душевных мук и физической грубости — будьте осторожны. Все персонажи — вымышленные; любые совпадения с внешностью или характером реальных людей случайны.

Желаю приятного чтения.

Персонаж 1

Солнечный луч бьёт в глаза, согревая тело и наполняя теплом душу.

Будучи младенцем, я помню всего лишь один фрагмент: кадр, застывший вязкой полутени кухни. Папа кормил меня безвкусной зеленой смесью из стеклянной баночки. Это невозможно было есть. Я чувствовала не только голод, но и бессилие: не могла ни разговаривать, ни убежать. Ложки шли одна за другой, и каждая таяла во рту, как беззвучный камень.

Когда после пятой‑седьмой ложки отец вдруг остановился, я напряглась — но не от радости, а от предчувствия. Папа попробовал сам. Его губы сморщились, в тишине кухни прозвучало «фу». Слово это, казалось, отозвалось в воздухе, привлекло тёмные складки света на стене; и тогда он стал шуршать в шкафу. Насыпал, помешал, вернулся к столу. Еда стала другой — едва. Я снова скривила гримасу: «Пересолил», подумала я. Словно уже не только о вкусе, но и о порядке вещей. Солёность будто расставляла границы между мирами: слишком мало — и пища не пройдёт, слишком много — и она оживёт, станет чужой и колкой. И всё же я продолжала есть, потому что отталкивать именно сейчас было нельзя.

Не помню, сколько потребовалось попыток, но родители выучили язык моего вкуса. Они научились сыпать в меру, так, будто подстраивали ритм дыхания дома под моё маленькое сердце. В подсознании навсегда осталось — ощущение, что именно там, между пересолом и недосолом, был найден первый способ договориться с миром.

Память выдаёт лишь те моменты из жизни, которые были прожиты душой и потому запомнились.

Я никогда не любила активные игры и шумные забавы. Я впитывала в себя новую информацию, которая попадалась у меня на пути: новые запахи, вкусы, слова, ночные сказки у кровати вместо колыбельной и всю красоту мира. Сияние ночной луны казалось мне живым посланием, жаркие солнечные лучи — прикосновением родных душ, холодные капли дождя — тихим шёпотом неведомых дорог, а осенние оттенки — словно страницы древней книги, выцветающей и вновь обретающей смысл.

Будучи ребенком, никогда не застреваешь в раздумьях. Откусив кислую дольку лимона, я лишь скорчила лицо на три с половиной секунды — достаточно, чтобы собраться — и жить дальше, не теряя ни одной лишней минуты. Мне, если честно, нравилась горечь кофейной гущи. Однажды мама дала мне попробовать настоящий кофе. Это было отвратительно горько, но, боже, какой новый, притягательный вкус — порой мне хотелось вернуться именно к этому вкусу снова и снова. И ни одна сладость не могла заглушить эту потребность.

Когда мне исполнился годик и появились первые зубки, по старинной традиции меня усадили на маленькую скатерть, расстелив передо мной самые разные предметы. Для меня это были загадки: я не знала их названий и не понимала, чего от меня хотят эти громкие взрослые. Передо мной лежали градусник, половник, указка, ручка, ложка, монета, скотч и ещё множество мирских артефактов.

Интуиция и врождённое любопытство не позволили мне тянуть резину. Маленькая, но уже хваткая ручонка потянулась к золотистой металлической оболочке. Все, увидев выбор, заговорили: станет врачом — мол, градусник же выбрала. Взрослые стали хлопать, сыпать на меня конфеты, и я почувствовала легкий укол страха от их громкого визга и неожиданности событий, но меня это не остановило. Я думала по‑детски и прямо: какой красивый, тёплый, золотистый цвет — надо попробовать на вкус. Потянула упаковку к губам. Я хотела его попробовать в любом случае, даже если это может убить меня. Подсознание всегда шептало мне: «Пробуй! Действуй! Хватай! Ешь, бери, кричи, требуй, плачь, смейся, и... Всё безопасно — спи...»

К счастью, я всегда была окружена заботой и любовью родителей, и это мгновение, как и множество других, обернулось не бедой, а лишь ласковым смешком и лёгким испугом взрослых. В памяти остался запах металла и тепло рук, что всегда успокаивали меня.

Воспоминания тают, как свеча: края у них тонки, голос — приглушён, и прошлое кажется чужим. Я собираю эти крошечные фрагменты, как осколки — каждый отражает лишь отблеск былого, но вместе они обещают целое, которого уже не найти.

Воспоминание моей матери пересказ с её слов.

Моя мама думала, что я не умею разговаривать, хотя мне было уже целых два года. Я действительно молчала — необходимости в словах не было.

Но однажды дедушка подозвал к себе и попросил, чтобы я пересказала сказку; он верил, что я умею, мягко подсказывая начало и подбадривая меня.

— Ну давай, начинай. — Жил-был волк в тёмном лесу...

Он усадил меня к себе на колени, и я начала пересказывать сказку от начала до конца, с интонациями и репликами персонажей. В тот момент мама подбежала, чтобы узнать, кто разговаривает таким тоненьким голоском, и застыла в удивлении, увидев эту сцену.

Мои воспоминания в три года.

Дедушка чистит для меня яблоко одним кольцевым движением ножа, обнажая его полностью. Я всегда удивлялась тому, как ловко это у него получается. Из кожуры получается равномерная спиралька, тонкая и гибкая, словно ленточка, удерживающая в себе запахи летних садов и терпкую сладость фрукта.

Мы гуляем; он покупает мне по пути жвачку у продавца на улице. Восемь цветных шариков счастья и сладости в упаковке. Как сейчас помню: красная — вкус земляники, зелёная — яблоко, жёлтая — лимон, синяя — черника, а остальные — смесь фруктов. Мы идём по улицам за руку с дедушкой. Ветер играет с листьями деревьев, создавая свою природную мелодию, и дарит лёгкую свежесть. Мы останавливаемся на скамье в саду, где горизонт покрывает море разноцветных горных цветов. Голубое небо с белыми пушистыми облаками смотрит на нас, словно обнимая.

Разноцветные гирлянды на новогоднем окне кажутся волшебством и вызывают восторг в душе.

В нашем семейном ресторанчике прямо на холодильнике распустились крошечные жёлтые цветы. Они будто обвивали поверхность своими зелёными щупальцами и тихо шептались между собой. По утрам из их сердцевин, как из старинной ризницы, медленно сочился золотистый нектар — капельки, блестевшие на холодном металле.

Я леплю из земли и виноградных листьев долму и бормочу себе под нос что‑то невнятное, подражая родителям.

Сижу дома на полу, нанизывая бисер на проволоку; они так красиво поблескивают в полумраке дневного света.

Голос матери: «Доедай кашу — иначе у тебя будет некрасивый суженый».

Кто такой суженый? — подумала я. Прислушалась к себе, поняла, что не хочу больше есть, — отодвинула недоеденную кашу и побежала гулять.

Я ем конфету, бросаю фантик в пустую мусорку — папа подходит, достаёт фантик из пустой мусорки. Это повторяется; на третий раз папа немного нервничает:

— Да блин, опять фантик.

— Пап, ну так же мусорка никогда не наполнится. — Говорю ему я.

— Хм, и то верно. Иногда ты говоришь годные вещи. — Отвечает папа.

Дети во дворе почему‑то меня всегда сторонятся. Мне однажды случайно удалось подсмотреть, как все дружно, закинув друг другу руки на плечи, хором поют песню, сидя на ступеньке высокого здания.

«Солнце, солнце, восходи! Из-за горы выходи. Чёрные тучи уходите, нашему солнцу место уступите», — я наблюдала, как они пели, как дождь капал всё медленнее, а вскоре и вовсе прекратил стучать по земле. Как только взошло солнце, дети тут же разбежались по двору, звонко смеясь. Оставив меня наедине с серыми стенами каменной постройки, полумрак которого дарил холодное и успокаивающее в своей красе одиночество.

Переключите музыку для погружения в сюжет. ⏯️Страшная музыка для квеста — Кошмарики (4:23)

Мама гналась за мной с метлой, и её шаги звучали как приговор. Я бежала пятками по скользкому полу, сердце стучало в ушах, а в голове — только одна мысль: почему за простую детскую выходку начинается война? Она успела дотронуться — удар по ягодице, резкий и стыдящий, как будто я совершила преступление. Её глаза горели, голос рвался, обвиняя меня за то, что я "показала язык" взрослой даме (но на самом деле я просто вывернула нижнюю губу наизнанку) — жест, который для неё превратился в дерзость и непочтение.

Она схватила меня за руку и заперла в кладовой. Темнота там была плотной и холодной; запах старых вещей и пыли заполнял рот. Я прижалась к полке, и каждый звук снаружи слышался громче, чем боль: шаги, щелчок замка, приглушённые голоса родителей — всё это становилось приговором к бессловесной вине. Мне было страшно и одиноко. Слезы застилали взгляд, но никто не приходил, никто не спрашивал, почему мне больно. Только когда папа открыл дверь, словно нарушив страшную сцену, я вышла на свет — слабая и с тяжёлым чувством несправедливости, которое не давало мне дышать. В тот момент я поняла, что наказание не стерло моё недоумение: за что — за детскую гримасу, за испуг, за то, что я была просто собой?.. Я не смогла ответить себе на этот вопрос, я даже не смогла объяснить матери, что она неправильно поняла ситуацию.

Перелёт в большой город. Четыре года.

Уж не знаю, что заставило родителей переехать, детей в свои дела не посвящают. Не разговаривают и уж тем более не советуются с ними. Особенно если ребёнку всего четыре года от роду. И я в те годы не думала и не анализировала. Просто подстраивалась под новый мир и впитывала ещё больше информации. Я самостоятельно обучилась новому языку, доставая родителей и старших бесконечными «А что такое?..» и «А почему?..»

У нас дружная семья, у меня всегда была любовь и забота родителей. Но иногда в доме поднимался ветер слов: спор, который начинался как обыкновенная ссора, шуршал и превращался в морозный круг. Как сейчас вспоминаю — слышу собственный плач и чувствую, как слёзы высыхают на щеках от страха и резкой боли в левом плече. Я медленно оборачиваюсь на маму, вглядываюсь в неё сквозь обиду и глухую ярость и даю ей обещание: никогда не выбрать человека, похожего на папу.

Пять лет.

Мы гуляем всей семьёй среди сиреневой олеи; в руках у меня — букет этих прекрасных цветов. Я вдыхаю их терпкий и чарующий аромат и прислушиваюсь к чириканью птиц — они так красиво поют.

...Мы с мамой неспешно гуляли по укромному саду, где под тёплыми листьями прятались алые ягоды земляники и наливалась сладкая малина. Я протянула руку к одной из ягод, но, раздвинув нежные крупинки, вдруг заметила внутри извивающегося червячка. Меня передёрнуло.

«Фу… Я больше никогда не буду есть малину» — решила я.

Шесть лет.

Застолье. Собралось много гостей — уже не помню, чей это был праздник или какое мероприятие, — но в голове всплывает одна сцена. Отец с любовью держал на руках годовалого братика. За столом шёл какой‑то разговор, и вдруг все начали смеяться, я подхватила смех, неуверенно хихикнув за компанию. Отец громким голосом осадил меня: «Что смешного?» Я не смогла ответить, так как не понимала, о чём идёт речь. Он командным тоном велел встать из‑за стола и идти есть на кухню. А сам стал разговаривать с братиком мягким голосом, спрашивая, не хочет ли он чего‑то со стола. Братик слегка махнул головой.

Душу кольнула обида, она давила на меня гирей; стало тяжело двигаться, но я взяла тарелку супа и ушла есть на кухню в одиночестве. Помню, ко мне дважды заходили. Один раз — женщина небольшого возраста. Я расплакалась от её неравнодушия; слёзы текли вперемешку с тихим смехом — я не понимала, почему так происходит. Она мягко подсела рядом и уговаривала меня вернуться, но я была уверена: если вернусь, отец меня отругает после того, как все уйдут. И я так и ответила ей, вытирая слёзы. Через какое‑то время она ушла, и слёзы наконец остановились. В душе была пустота, но я наслаждалась приятным вкусом чечевичного супа, приготовленного мамой.

Приходил ещё мужчина совсем ненадолго; я сказала ему то же самое, и меня больше никто не беспокоил. В голове проносилось — «Почему так несправедливо? В чём я провинилась? Наверное, не стоило мне смеяться...»

Семь лет.

Первый звонок. Мама ведёт меня за руку в школу; её ладонь тёплая и уверенная. Я всё так же полна интересов и энергии. В этой школе я впервые нахожу друзей — двух сверстников, с которыми всё кажется новым и необычным. Оказывается, общаться очень даже интересно.

Ещё одна крупная ссора — на этот раз из‑за моей невозможности усвоить новую информацию с первого, второго и даже третьего раза. Голос отца звучал как расколотое зеркало: громкий, звонкий, будто раскалённая лава, обжигающая смыслом сказанного. Я спряталась под стол; в полутьме его фразы отбрасывали тени, в которые вкрадывались тёмные шёпоты, убеждавшие, что я навсегда останусь глупой. Часы переставали тикать, чтобы не нарушать этот холодный хор. В такие моменты мир сжимался до размеров одной комнаты, одного односложного обвинения, и единственным укрытием становился тихий, почти священный покров тени под столом...

⏯️Adagioo — Kamro (3:53)

Через неделю родители приняли решение нанять репетитора для меня. А я абстрагировалась при первой же возможности, мне не хотелось зацикливаться на негативных мыслях. Преподавательницу я очень полюбила, она всегда спокойно и понятным языком мне объясняла задачи, которые давались мне с трудом. И я старалась проводить с ней по возможности больше времени. Помню, как она открывает пакет с конфетами специально для меня, и фраза «у нас с тобой будет сладкая жизнь» отзывается внутри, будто обещание, брошенное в тишину.

— Пошли, пошли, посмотришь, что делает папа, — сказала мама, подскочив на пороге кухни, её голос немного дрожал, и в нём чувствовалась едва заметная насмешка.

Меня это заинтриговало. Я отложила ложку и побежала за мамой в гостиную. Дверной проём наполовину затенялся; папа сидел в кресле, притворяясь, что читает. Книга была раскрыта, но один раз он бросил на меня короткий взгляд исподлобья, как будто проверял, не заметила ли я его игру. Я чувствовала его эмоции: напряжённость и ожидание вперемешку со страхом.

— Нет, — быстро прокричала я и побежала на кухню под стол.

Под столом было тепло и чуждо безопасно. Я садилась туда, когда хотелось спрятаться от громких голосов; прямо на полу я аккуратно вырезала фигурки из модных журналов. Ножницы мягко шуршали, бумага оставляла тонкий шлейф ароматов типографии, и мир сужался до этого мгновения.

Помню: позже, когда денег не хватало, мама обвинила в этом мои вырезания под столом. Но я не хотела, чтобы из-за меня родители ссорились, поэтому перестала заниматься этим.

Папа всегда давал мне мелкие поручения — выключить свет, принести пульт, помыть горшок за братом, закрыть шторы и т.д.

Если я была занята игрой и не слушалась, он ломал мои игрушки. Мне было обидно, но в целом это не казалось критичным. «Мне просто нужно слушаться, и всё будет хорошо», — подумала я.

Прошло два года, как у меня появился братик. Я любила играть с ним и смотреть мультфильмы по вечерам, подогревая ему молоко в бутылочке и осторожно проверяя температуру — капнув молоком на руку, как меня учили родители. По утрам я кормила его с ложечки, придумывая игры, чтобы было веселее. Я вырезала из еды фигурки — птиц, маленького сердца, медвежонка — и еда подлетала к его губам самолётиком.

Приходила из школы и учила его тому, что сама знала. За два с половиной часа братик освоил все цифры, алфавит и немного счёта. Когда он начал не понимать, во мне поднимался ничем не обоснованный гнев. Я смотрела на него глазами, полными огня, и дала выбор: либо он начинает понимать, либо в будущем станет бомжом.

В последнее время мы всё чаще оставались дома одни. Ах, как беззаботно — и давно это было...

Тогда я даже и представить не могла, что жизнь на самом деле совсем не такая, какой я привыкла её видеть. Мы жили как обычная семья. Отец работал и зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить нам беззаботное детство. Мать была настоящей волшебницей и могла из обычных ингредиентов сотворить чудо‑зелья, после которых проходили любые болячки и недуги. Или выпекала блюда неописуемого вкуса... Как сейчас помню сочетание хрустящей корочки слоёного теста и мелко обжаренного фарша со специями, которые таяли во рту. Даже обычная жареная картошка имела насыщенный вкус, потому что была приготовлена с любовью.

В приготовлении некоторых выпечек мне даже посчастливилось участвовать.

Мама:

— Держи крепко. Не отпускай, пока не вернусь.

— Хорошо, — ответила я и наблюдала, как электрический миксер вращается, создавая круги, овалы и узоры в крему для торта, который мы готовили ко моему восьмому дню рождения.

Глядя на светло-розовый оттенок крема, я погружалась в мечты о том, как на мой день рождения соберутся новые школьные друзья. С ними мир казался более живым и увлекательным, полным неразгаданных тайн. После совместной готовки и мытья посуды с мамой, словно в ритуале, я переходила к школьным задачам. Мама помогала мне решать их, а затем я, в свою очередь, принималась за утюжку белья и одежды небольших размеров. По всей видимости, эти простые, порой утомительные действия были похожи на домашние задания — такие же обыденные и мирские задачи, которые однажды обернутся важными навыками на пути к взрослой жизни.

День рождения близился, словно тень, крадущаяся в предвкушении волшебства. На праздник собрались родственники с папиной линии: дядя, тетя, старшие двоюродные брат и сестра. Возможно, был кто-то еще, но память о них растворилась. Я отчетливо помню только одно: дядя подарил мне синтезатор, и я, как зачарованная, иногда баловалась этим музыкальным инструментом, не задумываясь о том, как мешаю жильцам дома спокойно жить и спать.

Ещё я слышала голоса в голове — были ли это мои мысли или шёпот божества, никто не знал. Я будто вела беседу с невидимым собеседником: он спросил, чего я хочу, словно собираясь сделать подарок мне на день рождения.

Я ответила, что хочу всегда получать то, чего желаю. Голос усмехнулся и прошептал, что согласен — но при одном условии: «ты должна быть абсолютно уверена в своих желаниях и ясно понимать, что именно хочешь».

— Договорились? — С легким любопытством в голосе прозвучало в голове.

— Да. — Уверенно и не раздумывая ответила я.

День рождения. Восемь лет.

⏯️ Par 5 — Merujan Sargsyan (3:16)

Я стою у длинного стола, где смех стукается о стеклянные бокалы, а разговоры гудят, как мотор. Каждые несколько секунд я бросаю взгляд на дверь. Жду. Сжимаю телефон в руке. Надеюсь, что мой единственный друг вот‑вот появится.

Время тянется. Взрослые накрывают ещё блюда, наливают, смеются громче. Наконец мама сообщает мне, небрежно, почти между слов: он не нашёл подъезд и уехал домой. Слова падают прямо мне в грудь. Я выдыхаю, будто потеряла опору.

Музыка гремит так, что вибрирует воздух, и я зажимаю ладонью ухо. Родственники подпевают, покачиваются, захлопывают в ладоши. Меня начинает мутить.

Я подхожу к тёте, смотрю ей в глаза:

— Можно потише?

Она улыбается, кивает куда‑то мимо меня и тут же поворачивается к кастрюле. Мой голос тонет в шуме, словно я говорю через воду.

Я делаю вдох и пытаюсь перекричать музыку, разговоры, смех:

— Эй! Слышите?!

Никто не оборачивается. Мир продолжает веселиться, не замечая меня. Глаза наполняются слезами, я моргаю, чтобы их скрыть, но они всё равно прорываются.

Я словно была одна в квартире, заполненной людьми. Слезы застыли в моих глазах, эмоции били через край. Чтобы скрыться от головной боли, я сбежала и нашла укрытие в ванной комнате под раковиной. Слезы катились по щекам, пока мой разум пытался понять, почему все так устроено и почему никому нет дела до меня — ведь это мой праздник, а веселятся все вокруг.

Не знаю сколько я просидела там — может, минут десять? Или полвека? Но этот день остался в моей памяти навсегда. Проглатывая горечь обиды и бессилия, я прижимала колени к груди, пока меня случайно не обнаружил отец. Он спросил, что случилось. Я рассказала ему о головной боли и слишком громкой музыке. Он отошёл, и песня стихла, вернулся и вывел меня из ванной комнаты — словно освободил из тьмы страданий.

⏯️The Mind's Eye — Dan Gibson's Solitudes (7:55)

По ночам я любила вспоминать самые теплые моменты из своей жизни, пытаясь понять, кто я и что делала за все эти восемь лет. В основном я вспоминала самые ближние воспоминания. И это была школа. Как мы охотились за бабочками в школьном дворе с другом и его знакомой. Мне удалось заметить, что бабочки не исчезают в одну секунду, как нам казалось. На самом деле, они просто закрывают свои красивые крылья, чтобы их не заметили. И благодаря моему замечанию, другу удалось поймать бабочку и убрать её в свой школьный пенал.

«Какой ужас... Бедная бабочка», — подумала я. Мне было жаль насекомое, я не задумывалась, почему мы бегаем за бабочками и пытаемся их ловить, но если другу она для чего-то нужна, кто я, чтобы мешать этому? «Её поймали с моей помощью, но ловила же не я...» Успокаивала я себя таким образом. Но уже через минуты пять сама поймала одну маленькую бабочку прямо перед носом у знакомой моего друга, пока та кралась к бабочке, воображая себя, наверное, каким-то хищным зверем.

Я не смыкала ладони, не хотела повредить нежно-голубые крылья хрупкого создания. И та билась в моих руках во все стороны и падала от бессилия. Отдыхала секунды две и снова начинала мельтешить. Я притворилась, что не понимаю, как отдать её (и я действительно не понимала, как можно причинить ей боль), поэтому отпустила её на свободу.

Вспоминала, как друг заметил, что я не справляюсь на уроке технологии. Нужно было вырезать снежинку из бумаги, но у меня получались лишь кусочки льда, и я уже отчаялась и представила, как в дневник ляжет двойка, а мне придётся отчитываться из-за этого родителям. Друг удивил меня: он украл одну маленькую снежинку у одной нашей одноклассницы, которая вырезала за урок уже тридцатую по счету, и отдал его мне. Учительница поставила мне пятёрку. Удивительно приятный поворот событий. Я даже впервые начала в подсознании романтизировать этот поступок.

Ещё вспомнила дедушку и уснула с этими мыслями: интересно, как он там и где он? Почему я его больше не видела?..

⏯️Karma — Beyhude (9:07)

Утром, едва перекусив, я спешила во второй класс. Я шла по хрустящему снегу, белизной которого невозможно было не восхищаться.

На переменах мы с друзьями играли в догонялки; обычно «во‘дой» была я, ведь мальчики бегали быстрее меня, как бы я ни старалась. Но это меня устраивало — я была счастлива проводить время с друзьями. Иногда мне удавалось вырваться вперед на короткий промежуток времени: я поняла, что если силой не удается победить, нужно хитрить. Я подлавливала момент, предугадывая траекторию побега друзей и срезала путь.

А вечером мы обычно прощались и шли домой. Но в этот вечер что-то изменилось. Один из мальчишек в шутку толкнул второго, тот рассердился и толкнул его в ответ. Потом первый толкнул второго на меня, и в растерянности я не знала, что делать. Что это? Игра такая? Что происходит? Первый начал говорить: «Давай толкни его на меня, Mary! Ты сможешь!» — жестикулируя руками и ожидая моего ответа. «Нет Mary не надо, не делай этого» — говорил мой друг, но я уже неуверенно толкнула в ответ. Первый снова толкнул второго на меня; защищаясь от удара, по инерции я ответила тем же. Странное темное чувство охватило пространство — непонятно откуда взялись смешки над слабостью нашего друга, а ведь он просил остановиться.

В один момент второй разозлился, остановил замкнутый круг и толкнул на меня первого со всей накопившейся злостью. С моей стороны ничего не изменилось: ни ощущения, которые я не успевала усваивать, ни мысли, пытавшиеся понять суть игры; лишь поменялся человек. Мы действительно словно играли...

Первый быстрее сообразил, тоже остановился, и теперь мы стали толкать друг друга, а я оказалась в центре этого странного вихря. Страх сжимал меня, как ледяные пальцы, и я поняла, что не смогу разорвать этот круг. Когда мои друзья толкали меня в этой игре, я не испытывала приятных эмоций. Лишь страх, обида и легкая боль пронзали мою душу. В этот момент в общую школьную раздевалку зашёл мой отец и застал эту картину. Мальчикам пришлось долго извиняться и объяснять, что это была всего лишь игра.

Мне же ничего не осталось, кроме как запомнить этот вечер и вернуться с отцом домой, в надежде, что за этот инцидент мне не достанется.

Дома я объяснила ему, что мы просто играли, но папа не поверил.

Недели летели, время продолжало свой привычный ход. Мы поднимались лифтом на наш этаж квартиры, и я подслушала разговор отца с незнакомыми мне взрослыми о переезде.

— Мы переезжаем? — пронеслось у меня в голове. В груди предательски потускнели все краски. «Как?», «Почему?».

Ответом на любые мои вопросы были лишь укоризненные взгляды отца, что били хлеще плётки. Я не имела права разговаривать, когда он разговаривал с другими взрослыми, и тем более права повлиять на решение. Но я собирала информацию по обрывкам, вскоре у меня сложилась полная картина:

Дедушка позвонил маме и спросил, что я здесь делаю. Мол, я сижу на лестнице в подъезде, он меня зовёт, а я всё не захожу.

Эта картина словно ожила у меня перед глазами: дедушка с его доброй улыбкой и настойчивым взглядом, я в красной бандане с рисунками кока-колы и в светло-джинсовой куртке.

Устало сижу на лестнице у порога и хочу узнать, как он.

И я поняла: «Да. Это чистая правда». Мне было интересно, где дедушка и как он, но возвращаться в прошлое я не хотела — ведь в настоящем я обрела друзей, и у меня ещё много планов, которые только начинали формироваться в моём подсознании.

Родители решили, что дедушка бредит, и решили вернуться. Но в моём сердце уже поселилась тревога: что если это решение изменит всё? Что если мир, который я знала, навсегда исчезнет?