Во сне и наяву

«Запоминайте свои сны. Ничего интереснее в этой жизни вы не увидите».

Душная, влажная тьма кругом давит, пеленает кошмаром. Лежишь ни жива ни мертва. Воздух застрял в горле, как кляп. Ни дернуться, ни проснуться, ни убежать от ужаса, подползающего каждый раз все ближе и ближе. Каждую ночь узнаешь его издали — плотный сгусток мрака среди темноты. Ужас надвигается тяжелыми шагами, скрипом половиц и вздохами, от которых кровь замирает. Глотка и легкие вот-вот разорвутся от крика, но ты не можешь издать ни звука. И мечтаешь хотя бы выдохнуть. Вынырнуть из этой кромешной паники. Проснуться, надо просто проснуться. Сон.

Это был всего лишь сон, кошмар, один и тот же, повторяющийся каждую ночь. Ужас без конца и края, неоформленный и потому еще более страшный, чем знакомые монстры и несданные дела.

— Спи, Лизонька, переверни мокрую подушку. Не плачь, повторяй, как бабушка учила, про себя: «Куда ночь, туда и сон, куда ночь, туда и сон, куда ночь, туда и сон…». До рассвета еще далеко.

Дипломированный филолог Елизавета Петровна с утра изволили хандрить. Серая ее хандра за зиму опутала квартиру плотной, душной, невидимой глазу паутиной, забралась в шкафы и неубранную кровать, повисла на шторах. На календаре был апрель, и зимняя депрессия уверенно переходила в ранг межсезонья.

— Как же меня это мерзкое, весеннее чириканье бесит за окном, — подумала Лизавета, наливая очередную кружку кофе. Бодрости он давно не прибавлял, но глаза открылись. Ноутбук мерцал экраном. Статья с описанием полезных свойств очередной биодобавки для повышения либидо у женщин пенсионного возраста застряла на втором абзаце со вчерашнего вечера и никуда дальше слов «множественные оргазмы» двигаться не хотела.

До недавнего времени Лизавета считала свою жизнь вполне состоявшейся. Квартирка небольшая, но своя личная — матушкин подарок, когда та скоропостижно выскочила замуж после дочкиного диплома и укатила в Канаду с новым мужем строить счастливую семейную жизнь. Так они и живут где-то под Квебеком. Семья на удаленке. Созваниваются с Лизой раз в месяц, фотки шлют по праздникам и денежку подкидывают на маленькие радости. За пятнадцать лет ни мать, ни дочь к друг другу так и не собрались.

Работа для Лизаветы тоже нашлась быстро — сразу после института в медицинском центре маминого приятеля. С ее филологическим образованием писать и редактировать хвалебные статейки про новые БАДы и омолаживающие процедуры оказалось делом легким и не требующим особых навыков. Платили немного, но на жизнь хватало, вот и осталась там насовсем. В офис ездить не надо, пиши по плану, ноут всегда под рукой, да и времени свободного хоть отбавляй. Мечты о путешествиях, журналистике и взлете новой карьеры сначала отодвигались на годик другой, а потом потускнели и совсем потерялись в размеренном течении жизни. Само собой как-то получилось, что даже кота себе Лизавета не завела, не то что мужа. Некого винить — все хорошо. Если бы не эти кошмары.

Сидит не выспавшаяся девица тридцати четырех лет от роду в пижаме и плохом настроении, на голове колтун, кое-как в пучок собранный, пяткой ногу чешет, в экран смотрит, а внутри — пусто и тошно, хоть волком вой. На улицу выходила вчера, да и то до мусорного бака. Еда по доставке, сериалы по подписке.

— Депрессия, — сказала в трубку Ленка, — она твоя лучшая подружка, а не я.

Неунывающая Ленка — единственная, оставшаяся рядом от компании веселых студенческих времен. Дергает, не дает запереться внутри насовсем. Зовет то на выставки, то в кино.

— Лизонька, душа моя, дщерь ты Петрова! Совсем решила мхом зарасти в берлоге своей? Ты когда из дома выходила, дитя подземелий? Опять на доставке фастфуда сидишь, как Рапунцель в башне? Собирайся, клуша, доставай наряды, пойдем, жирок растрясем. Мы билеты с Мишкой купили на чудесный мюзикл, а потом в кафешку собирались в караоке, — громогласно вещает трубка подругиным голосом. Звенит в ухе колоколом, разливается перезвонами.

— Лен, я сегодня не в ресурсе. Кошмары замучили. Заболеваю, похоже. Голова чугунная, глаза болят, а статью надо до завтра сдать на публикацию. Не обижайся, в следующий раз обязательно сходим все вместе.

Привычный набор отговорок сработал. И еще пятнадцать минут пришлось послушать про насыщенную жизнь самой Елены Прекрасной, большой ее семьи, детей, мужа-растяпы и вредного начальства. Договорились, что на днях Ленка приедет с проверкой и бутылочкой антидепрессанта. На том и распрощались.

День, по-видимому, не задался с самого начала. Только Лизавета села поработать, случился очередной звонок, теперь на домашний телефон. Официальный голос искал Кузнецову Елизавету Петровну.

— Слушаю вас внимательно.

— Вас беспокоит помощник нотариуса по поводу завещания Кузнецовой Маланьи Афанасьевны. Для оформления прав на наследство вам следует прибыть в город Верею Фоминского уезда…

Так и сказал «уезда». Дальше шло подробное описание, какие документы привезти и как добраться. Что за Маланья такая и зачем эти мошенники хотят выманить Лизавету из дома, думалось с трудом. Она зачем-то записала на бумажку всю информацию, переспросив еще раз, и повесила трубку. Однозначно мошенники! Хорошо, что представителем нигерийского принца с миллионом долларов на счете не представились. Фантазию проявили — уважили.

После утренних разговоров сил душевных не осталось совсем. Апатия укутывала Лизавету пушистым пледом, но ложиться на диван, чтобы повторился ночной кошмар, было страшновато даже днем.

— Хоть из дома беги…

Подтащив табуретку к креслу у окна, Лизавета устроила гнездо из подушек и покрывала и закрыла глаза. Ей надо было собраться и дописать ненавистную статью. Оргазмы требовали продолжения и восхваления чудодейственного средства, их вызывающего.

Чувствуя себя еще более разбитой, чем час назад, открыла глаза. Где-то рядом, среди домашней тишины и уличного шума, слышались шорох и цоканье по металлу. За стеклом, на карнизе, сидела крупная, черная ворона. Важно кивая головой, косила на Лизу блестящим глазом, переступала по металлу и снова кивала.

— Кыш! — хрипло со сна просипела Лизавета. — Пошла вон.

Ворона в ответ повернула голову, задумавшись на секунду, кивнула и неожиданно, взмахнув крыльями, со всего маху ударила клювом и грудью о стекло. Задребезжала старая рама, а квартиру накрыл, как цунами, истошный визг проснувшейся в один момент хозяйки. В окно полетели подушки, тапки и женские крики, а зловредная птица, широко раскинув крылья, спланировала вниз от так и не разбившегося стекла.

Это оказалось последней каплей. Как малая соломинка ломает хребет верблюду, так и этот нелогичный, в принципе, поступок птицы сорвал планку у заведенной с самой ночи Елизаветы. Она рыдала, захлебывалась слезами, от бессилия и пережитого уже наяву ужаса. Бессвязно жалуясь на несчастную судьбу и одиночество, вопрошала в пространство: «Ну почему я? Почему у меня все так?!.» И внезапно вспомнила, кто такая Маланья Афанасьевна. Ворона она, впрочем, тоже вспомнила.

В детстве Лизонька была ребенком впечатлительным и крайне болезненным. Мама растила ее без отца и на лето перед началом учебы в школе отправила дочь к своей тетке в деревенский дом на свежий воздух и козье молоко. Баба Мила человеком слыла строгим и нелюдимым, но родне не отказала, хотя и приняла дитё без радости.

Лиза как наяву увидела маленький бревенчатый дом у дороги: шиферную крышу, завалинку и штакетник, калитку на кожаных петлях… Как она могла забыть про бабу Милу?! Хотя… они и не общались после Лизиного десанта особо. Мама иногда звонила на деревенскую почту и просила передать, что у них все хорошо. Ответных звонков и писем не было. В гости уж тем более баба Мила не наезжала. Родная бабушка Лизы с этой родней не общалась, была сугубо городским жителем и умерла в родной квартире на руках дочери и внучки, когда та еще училась в институте. А сейчас вот баба Мила… Ей уже лет сто должно было натикать, не меньше…

Ворон… Ворона звали Иннокентий. Жил он на старой берёзе возле дома. Прилетал утром к окну и стучал в раму, просил каши или творога. Был он умен, воспитан и величав, как особа царских кровей. Его-то Лизавета точно не должна была забыть!

В то лето Лизонька с вороном не расставались. Маленькая, не по возрасту худенькая, полупрозрачная девчушка в сандаликах и желтом сарафане и важный угольно-черный птиц неразлучной парочкой вышагивали по участку или по улице деревни. За доверие и дружбу мелкая получала блестящие камушки, стеклышки и пивные крышки, а взамен щедро делилась едой и лаской.

— Постой, постой, — вытирая слезы и всхлипывая, приговаривала Лизавета, — Это же ты! Иннокентий, вернись!

Зачем-то открыла окно. Воспоминания теснились в голове, накатывали новыми подробностями. Свежий ветер взметнул пыльные занавески, и запахло весной, клейкими зелеными листьями, свежей землей и немножко грибами.

— Подожди! Я сейчас! — встав на табурет, Лизавета полезла на антресоль. Там среди пыльных развалин, чемоданов с бельем и коробок с посудой у нее был спрятан клад. Про него Лизонька тоже почему-то запамятовала. Железная коробка из-под печенья с самыми дорогими детскому сердцу вещами: стеклышками, монетками и другими принесенными вороном сокровищами, фотография Лизы на фоне дома бабы Милы и черное перо самого Иннокентия. Его девочка берегла сильнее всего. В последний перед отъездом день она нашла на крыльце этот прощальный подарок.

Как быстро все забылось! Жизнь закрутила — школа, учеба, потом институт, друзья, работа, дом, работа…

— Где-то здесь должно быть. Оно точно было здесь, — приговаривала Лизавета.

Антресоль в ее маленькой квартире была большой и занимала весь потолок коридора и «черную» комнату. Это был настоящий музейный запасник никому не нужных вещей. Человек мог залезть туда и заблудиться среди подшивок газет, сервизов на двадцать персон, хрусталя и сломанных рам от картин. Здесь доживали свой долгий век альбомы с сотнями фотографий не знакомой Лизавете родни, хранились стопки выцветших писем и чемоданы с тряпьем непонятного назначения.

После часа раскопок, чихающая и грязная, как анчутка, Лизавета вылезла с детским кожаным закостенелым ранцем, где и лежали треть века ее драгоценности из детства.

— Вот оно, мое настоящее наследство, — подумала она.

Коробка была поменьше, чем помнилось, но в ранце была не только она, еще и стопка пожелтевших писем, перевязанных бечевкой. Их Лизавета точно там не прятала. Она вообще первый раз эти письма видела. Листки были такие хрупкие и выцветшие, что она пока с ними даже разбираться не стала: все равно ничего не прочтешь. Все потом.

После обыска, вещи из антресоли распухли, увеличились в размере, обратно не помещались, заполонив коридор. Как эту мусорную гору запихнуть обратно, мыслей не было. Клубки пыли метались по квартире от сквозняка, и опять начало накатывать желание бросить все, сидеть и плакать или вообще в распахнутое окно весь антиквариат побросать.

Даже позвонить некому! Ленка, конечно, не откажется помочь, но сегодня единственный вечер, когда она с мужем планировала сбежать от детей, а тут Лизавета со своим «Федориным горем».

— Хватит реветь, а то водный баланс собьешь, — сказала Лизавета себе строго. Отвернулась от бардака, прошагала на кухню. Коробку и письма так из рук и не выпустила. Села за стол и ножиком аккуратно поддела заржавевшую крышку. Сокровища ушедшего детства потускнели и потеряли свою волшебную силу. На столе лежали несколько затертых монеток, стеклышки от бутылок, порванная серебряная цепочка, горсть камешков и гладкое иссиня-черное вороново перо. Оно единственное притягивало взгляд, играло в лучах весеннего солнца, и выпустить его из рук добровольно Лизавета бы не смогла. Настоящее волшебство! Доказательство, что все это было.

— Куда тебя пристроить, дорогой ты мой подарочек? Моя прелес-с-сть, — подражая интонацией известному персонажу, приговаривала она. На кухне этому артефакту явно было не место.

Продравшись через коридор, Лизавета водрузила свой бесценный дар над диваном. Прямо в центр ловца снов, что одиноко висел над ночником у изголовья. Куплен тот был в минуту душевной слабости, чтобы изгнать ночные кошмары и страхи, так кардинально портящие жизнь молодой женщине. Веревочное плетение оказалось фальшивкой для суеверных, но выкидывать его было лень.

Чувствуя странный подъем и жажду деятельности, Лизавета, было, рванула в ванну за тряпками и ведрами, но притормозила. Надо решать что-то с этим мусором, но сначала нотариус и работа, которую сегодня надо сдать. Мусор можно оставить на бессонную ночь. Ложиться на проклятый диван даже под защитой воронова пера она пока была не готова.

Звонки по записанному номеру нотариальной конторы гудели непрерывной издевающейся чередой, и снова нависли сомнения.

— Может, все-таки, приснилось? Может, в помрачении написала сама себе бумажку, напридумывала и теперь просто схожу с ума окончательно? Стоп!

Друг-ноутбук выдал, что контора по этому адресу существует, но звонить уже было поздно: время приема кончилось.

Послеобеденное солнце путалось в тополиных ветвях, из окна тянуло холодом, и дедлайн по многочисленным оргазмам был все ближе и ближе.

В лихом порыве Лизавета снова схватилась за волшебное перо, вытащила его из ловца снов и пристроила себе в растрепанный пучок волос.

— Теперь я точно похожа на птицу-секретаря, — заявила она бездушной машине, садясь за незаконченный текст. Слова восхваления в этот раз летели из-под клавиш, как из пулемета, и скоро псевдомедицинский шедевр был отправлен.

— А теперь пошли обедать, — сама себе приказала воинственная индейская скво. — Давно себя такой деятельной не помню…

Ломило спину и ноги. Мусорные мешки к полуночи заполнили прихожую и часть кухни, а кладовка с антресолями и комнатой приняли незнакомый, пустой вид. В трудовом порыве Лизавета прошла, как торнадо, по квартире. В утиль отправились старые шторы, коробки, залежи журналов и прочий мусор. Хотелось содрать обои, протертый линолеум, выкинуть древнюю люстру, но разум возобладал над чувствами. Как вор в ночи, чертыхаясь и громыхая набитыми полиэтиленовыми мешками, потопала на лестницу.

У двери подъезда один из пакетов начал выскальзывать из рук, Лизавета притормозила, обернулась, занеся ногу. Луна блестящей золотой монетой выглянула из-за крыш соседних домов. Белый неживой свет лег на лужи и стоящие на парковке машины. Было так тихо, будто весь город замер в напряженном ожидании. Не слышно стало гула проезжающих машин, окна в доме напротив потускнели. Наползал тонкой пеленой на асфальт туман.

— Остор-р-рожно, — прошелестело за спиной. Лиза вздрогнула.

— Домой иди. Быстр-р-р-ро! — уже приказным тоном сказал тот, кто прятался в подъездной тьме.

Бросив мешки и взвизгнув, Лизавета рванула вверх по лестнице. Отдышалась, только заперев дверь на все замки.

— Чур меня, чур меня, — приговаривала она вместо молитв, которые и не знала никогда. — Никуда из дома не пойду, нафиг такие приключения. Не было ничего, ничего не было.

Лиза закрыла окна и шторы задернула, еще раз проверила запертую дверь.