Вода

в страну непроглядного мрака, где тьма, где нет устроения и где только мрак светит

Книга Иова, 10:22

Кап-кап-кап.

Тяжелые капли бились о кафель. Мерно с придыханием пространства, которое коротким эхом подчёркивает этот мерзкий звук. Я не хотел его слышать, он был... Мерзким, глухим и до боли неправильным, ведь я знал, что такие капли должны быть легче, невесомее.

Воздух должен меньше сопротивляться, не так давить на грудь, которая тяжело поднималась при каждом выдохе, уходящий в потолок мерзким свистом, проникающего между зубов воздуха. Противно. Ну ничего, слава Владыке, скоро всё закончится.

Голень с неохотой приподнялась, издав привычный в своей чуждости щелчок. Мышцы склизкими жгутами напряглись, позволив мне взяться за холодный металл рукояти пистолета. На диване остался отчётливый отпечаток, прямо рядом с красными разводами крови. Извращение.

Лампа, свисающая с потолка, покачнулась от порыва ветра, заставляя тени бежать расплескивающими слюну собаками, которые залегли за заставляющий меня морщиться от радости картиной. Вот мама, братик и Викси. Их тела были неправильными, слишком яркими, выделяющимися на фоне белого пола. Не было той привычной бледности, но тем не менее, их опустошённые лица были красивыми, именно такими, какими и должны были быть.

В стеклянных глазах брата промелькнул немой укор. Наверное он винит меня, что я раньше не вытащил его из этого ужасающего мира. Прости, я только очнулся, мне правда жаль - как хорошо, что ты не кричал, раньше я был таким неопытным. Горло резалось с такой дрожью. Но ничего, я научился и в этот раз всё получилось безболезненно.

На губах матери, куклой упавшей у раковины, взорвался пузырь крови. Красной. Наверное, она что-то хотела сказать. Ха. Наверняка в том, что я не дал ей домыть посуду. Да, слабак! Но... Это выглядело так отвратительно, что я не дотерпел. Всего один резкий толчок в спину и её череп хрустнул, натолкнувшись на твердую ручку шкафа. Не очень чисто, но с любовью.

Я нежно взял ладонь Викси, которая лежала рядом с голенью. Ещё теплая. Такая, как я помнил - крохотная и мягкая. Всё ещё слишком яркая, но ничего, всё уже хорошо... Кхм. Когда вспоминаю, что она кричала: "Это-же я Вика!", мне было так её жаль. Ну зачем коверкать имя. Так глупо звучит.

Ладно. Хватит мыслей, это ни к чему. Я в последний раз взглянул на красный угол, где на иконах вместо привычного платинового блеска, мерзко поблёскивало золото. Перекрестился четырьмя пальцами, поблагодарив Владыку и поднёс дуло пистолета к виску. От холодного металла по телу прошла приятная дрожь.

Владыка, я так люблю всех их. Они говорят, я убил их, но ведь я уже терял их. Снова и снова. Они всегда были здесь, лишь цвета менялись. И запахи. Я падал так долго. Каждая смерть - ступень и я даже не замечал, как миры кончались, точно страницы в сожжённой книге.

Я уже был там, где братик молчал, где у Владыки не было имени, где я был один, но здесь... Даже глаза мамы другие.

Мир - трещина, по которой я скользил бесконечное множество раз.

Я не знаю, сколько прошло времени. Сколько раз я видел эти пустые глаза, но никак не мог вернуться домой. Я - здесь, в выцветшей копии реальности, где даже вода приобрела этот ужасающий синий оттенок крови.

Владыка, пожалуйста... Пусть я усну правильно. Я не прошу прощения, я молюсь лишь о том, чтобы вернуться домой. Дай мне и моим родным снова увидеть то, что правильно, не заставляй страдать хотя-бы их, молю, хватит заставлять её мыть посуду в этой богомерзкой прозрачной жиже.

Владыка, пошли рабам своим привычную и ставшую столь далёкой, обыкновенную красную воду.

Нажал спуск.

Темнота не пришла.