Водный налог

Солнце печет столь нещадно, что будто бы не ультрафиолет падает на поверхность доспехов, а сама тяжесть жары. Она давит, прижимая к песку, не желая ослаблять горячие тиски, вытягивая из тела всю воду, а вместе с ней и саму жизнь.

Со стороны может показаться что меня ведут на казнь. Казнь усыханием на солнце. Лже-конвоиры идут по двое. С тех пор как я и мои спутники, покинули “мамонта”, мы идем именно в таком порядке – двое спереди и двое сзади. Так мы и выглядим: надзиратели и осужденный. Разумеется, никакие они не конвоиры, напротив они моя охрана, мой живой щит.

Вокруг нас спереди, сзади, под ногами, куда не глянь барханное море. Повсюду “лыыр”, – так местные называют песок. Здешний песок отличается от того, что окружает Герхару. Он более однородный, почти без примесей, мелкого помола, неудобен для ходьбы и жутко въедливый. Если мы продолжим идти в том же темпе, то очень скоро я собью дыхание. Три из четырех гвардейцев уже сопят, это слышно даже сквозь опущенные забрала.

Шестой час, мы просто идем, и единственный неотрывный наш спутник шелест песка. Забавно, там, где песок в разы плотнее, перемешан с камнем, где есть хоть какое-то подобие твердой почвы, где мамонт мог проехать, никто не строит никаких шахт и не роет водоносных колодцев. Потому наш путь ведет на восток.

Шестой час я смотрю в спины людей, которые числятся моими союзниками, но вызывают лишь раздражение. Казалось, ехать с ними трое суток и слушать похабные анекдоты уже само по себе испытание, но нет. Идти за ними на протяжении шести часов и смотреть на их бронированные затылки, закованные в пласт-бацинет вот настоящее испытание.

«Больше никогда не буду жаловаться на мамонта», – на мою реплику никто не обратил внимание. А может я просто ничего не сказал. Мои губы уже давно пересохли и склеились. Пласт-бацинет не помогает. «Может рециркулятор сдох», – проскальзывает неприятная мысль. «Нет», – отвечает логика, отключись он, мне не пройти по такому пеклу и десяти тысяч шагов. Однако, я все делаю шаг за шагом, мои неразлучные спутники неотрывно следуют со мной. Конвоиры. Они здесь чтоб охранять меня, но вместо благодарности в голове лишь презрение.

Мы выходим за поворот очередного бархана. За ним еще один. Я точно знаю, мы не заблудились. Но сержант, это тот который идет спереди слева, кажется нервничает. Я размыкаю пересохшие губы.

– Порядок сержант? – мне известно его имя, однако я не хочу его произносить. Одна из немногих вещей которую я выучил в Академии, гласит что эти парни, и другие, такие же как они, мне не ровня. В этом знании нет эгоизма, просто факт.

Сержант смотрит на голограф, потом поворачивает голову в сторону солнца, из-под его шлема доносятся тихие щелчки, это секстант отсчитывает минуты. Некоторое время он молчит, потом поворачивается и разглядывая «протекающий» перед нами бархан.

– Полный. Сверяю направление – доносится из-под шлема. Под забралом, его голос звучит немного мужественнее, чем есть на самом деле. Больше не говоря ни слова, сержант продолжает наш неспешный поход. Снова шелест песка, из-под шаркающих закованных в броню ног.

Идут часы. Солнце все еще печет, но от полуденного ультрафиолета не осталось и следа. Спины бежевы боевых доспехов окрашиваются в розовые оттенки. Этот факт должен вызывать беспокойство моих «конвоиров». Но если это и так, их лиц не разглядеть за забралами, иначе они тоже виду не подают. Когда мы покинули мамонта то предполагалось, что к этому времени мы будем уже в деревне, но поход отнял существенно больше времени и сил.

Сержант подал знак и гвардейцы дружно остановились. Все тем же размеренным шагом он поднимается на гребень бархана. Я же присел в тени СамЦиса. “Проклятое место” - думаю я. Даже не смотря на рециркулятор у меня по спине бежит пот. Индикатор на голографе показывает расход больше чем ожидалось. Это не хорошо, в моем теле слишком много воды. Трое оставшихся солдат не ждут моего приглашения, тоже пристраиваясь в тень цистерн. Их действия не соответствуют инструкции, и надо бы сделать выговор. Делать его я не буду, дело не в панибратстве, мне просто плевать.

Вниз с бархана сержант спускается с удвоенной прытью. Еще до того, как он скажет первое слово, по его открывшемся второму дыханию мы все понимаем что деревня уже рядом.

«Мы близко», – без предисловий начинает он – «слева за пятью барханами, не дальше чем в трех километрах от нас мачта». Энергия сержанта мигом передается и его людям. Последние приготовления, сержант поочередно подходит к каждому из своих и проверяет лайтер, соединительную муфту, винтовку. Гвардейцы слегка суматошны. Их энергия и чуточку нервозности передаются и мне. Я непроизвольно кладу руку на бедро, это движение отточено годами. Рефлекс. Иглострел на месте. Впрочем, мне и так это известно, его тяжесть верный признак что все в порядке.

«Готовы?!» – вопрос сержанта звучит как утверждение, а еще в нем чувствуется некое предвкушение. Солдаты в тон рапортуют командиру. Они разбиваются цепью и начинают быстрый подъем. Я иду следом. С этой стороны бархан пологий и держа ритм наш отряд скоро выходит на гребень. Но наш ритм и напор тут же сбивается. Между нами и торчащей мачтой в вечереющем небе стоит группа деревенских. Их одиннадцать. Мое тело начинает реагировать на увиденное. Мышцы на руках и ногах начинают слегка покалывать, а дыхание, которое я таким усилием не сбил за весь поход резко ускоряется.

Сержант задумывается лишь на миг перед спуском. Его люди следуют за ним. Я оглядываясь назад. Провожу взглядом по видимому горизонту, оглядываю наши следы ведущие к неподвижному СамЦису оставшемуся в прибарханье, убеждаюсь в отсутствии чего либо подозрительного. Делая так я думаю не головой, это тоже рефлекс. Я сам рефлекс – думается иногда мне, ходячий набор заложенных приказов и установок, не способный выйти за рамки фискальных предписаний и академической подготовки. Внимательно рассматриваю группу людей стоящих напротив. С такого расстояния сложно сказать какой у них настрой. Но даже в закатных лучах я вижу что-то вызывающие в их позах. Тело и без того согретое выделяет адреналин в кровь, для компенсации температур рециркулятор еще более взвинчивается и посылает струи охлажденного геля вдоль спины, груди и бедер. Солдаты почти у подножья бархана когда я приступая к спуску. Как и гвардейцы я спускаюсь ногами, не используя катки. От быстрого шага шелест сыплющегося песка заглушает все звуки. Все же я слышу, люди на гребне что-то кричат.

Через две минуты я тоже у самого низа. Сержант уже ждет: «Они не хотят чтобы мы подымались!». Я подавил в себе желание задать глупейший вопрос, «Почему?». Вместо этого выдал: «Неприятно но ожидаемо».

­– Солнце все еще на нашей стороне, – изрекает сержант, смотря на гребень холма за нашими спинам, хотя солнца за ним почти не видно.

Формально в данной ситуации сержанту нужен мой приказ. Но он его не ждет. И все же перед подъемом он коротко глядит на меня. Я лишь киваю. Хотя за забралом этого не видно, в этом кивке отсутствует уверенность. Звучит короткая команда: «Лайтеры в пол», ко мне она не относиться. Я молча наблюдаю.

Солдаты точно знают, что делать. Несколько мгновений и рюкзаки за их спинами уже на песке. Интересно что я первый раз вижу эту модель, в Академии у нас были существенно устаревшие образцы. Когда рюкзаки на песке а соединительная муфта прикреплена к доспехам и винтовке, пневмоимпульс с коротким шипением открывает сам лайтер. Миру открывается пожиратель энергии. Он мог бы быть похож на цветок с тремя лепестками если б не более резкие, агрессивные, обводы. Каждый такой лепесток с внутренней стороны покрыт зеркальными чешуйками призванными ловить и отражать солнечный свет. На мгновение с обеих сторон от меня вспыхивают ярчайшие блики, маленькие солнца. Но фоточувствительный элемент срабатывает в тот же миг и лепестки с легчайшим шипением поворачиваются таким образом что каждая уловленная частичка света направляется прямо в угольно-черный приемник в центре цветка. Тот, в свою очередь трансформируя тепло в смертоносную энергию подает последнею по муфте прямо в винтовку.

Самый расторопный из солдат срывает тканевые наклейки с винтовки, с бацинета, наплечников, спины. Теперь с моего угла он похож на кусок жженого угля. Материал пластин настолько черный что его просто невозможно рассмотреть. Но по опыту я знаю, при прикосновении он сродни наждачному полотну.

Через мгновение контуры на винтовках начинают оживать. Они жужжат и потрескивать от переполняющей их энергии. По струящимся светом контурам сержант последний раз оценивает готовность.

«За мной» – звучит его команда. Пять человек начинают свой подъем. Я держусь позади на одной линии с лайтерами которые цепляясь за четырехметровые муфты тихонько шелестят, скользя вверх по песку. Посматриваю по сторонам и вперед. Из одиннадцати стоящих на гребне осталось только трое. Других не видно. Может они испугались, увидев вооруженных солдат – думаю я. И внутренне сам понимаю – наивное заблуждение.

Мы идем, не спеша оглядываясь и прислушиваясь. Подъем занимает в десять раз больше предшествующего спуска. Трое деревенских не двигаются. Мы подходим достаточно близко чтобы их рассмотреть. Пожилой гайнахтянен, высокий как и все они, но не сухой. В нем влаги больше обычного, видно сказывается его положение, о чем свидетельствуют украшения, кольца и поблескивающая благородным переливом одинокая серьга. Его защитный шахтёрский комбинезон совсем новый, не ношеный и сидит чересчур удачно, руки даже с такого расстояния выглядят ухоженными. Седые волосы болтаются сквозь прорези в шахтерской каске. Все выдает в нем старейшину. За крепким седым стариком в нескольких шагах правее молодой парень. По виду типичный гайна, высокий и тощий. На нем тоже шахтерским костюм, поверх костюма накинут клетчатый киш, традиционная церемониальная накидка мужчины. Ещё чуть правее девушка, как и двое других на ней одета спецовка, голова прикрыта импровизированным тюрбаном прикрывающим лицо, лишь одинокий темный локон болтающийся на ветру да немного плавные изгибы спецовки говорят что это женщина. На мгновенье я задумываюсь: «Женщина переговорщик?» У народа песка и пустыни строгое блюдение традиций, женщине в их суровом мире отведена второстепенная роль. Потому столь удивительно увидеть такую картину. Девушка интригует, но не настолько чтоб я забыл зачем мы здесь. Вся троица стоит прямо и гордо, но с такого расстояния движения их тел выдают их с головой – они нервничают.

– Пашчим Сахиб – приветствует нас седой согласно старинного обычая.

Это древнее традиционное приветствие хороший знак. Одновременно с этим он легко кланяется солнцу за нашими спинами и снова выпрямляется. Гвардейцы разбившийся широкой цепью стоят неподвижно, не выпуская ни на миг пустыников из виду. Я ровняюсь в шеренгу с солдатами:

– Пурв Сахиб.

Седой выжидающе смотрит на меня. Я поворачиваюсь лицом к заходящему солнцу, спиной к деревенским, и слегка кланяюсь их божеству. Странное у них божество – солнце. То солнце, которое днем незащищенного человека, способно изжарить за неполный час. Которое никого не жалеет и никогда не откликается на мольбы. Единственное в чем силен их бог так это в постоянстве. Хотя если быть точным они молятся не всякому солнцу, только рассветному и закатному. От того и их странное приветствие. На самом деле в нем нет ничего сложного «пурв» с старо-гайнахтского это рассвет, а «пахчим» закат. Сахиб лишь обще уважительное обращение к равному. Главное запомнить в зависимости от положения солнца, необходимо начинать приветствие либо с одного, либо с другого. И конечно же поклон светилу. Потом если традиции соблюдены гостеприимный хозяин, радушно встречающий гостя, должен сесть и предложить дорогому званцу сесть рядом с ним. Седой шахтер стоит неподвижно, его сложно назвать радушным хозяином, но и мы нежеланные гости.

– Сахиб, сын юга, что за дикие ветра привели вас в наш сарай, ай? – он разводит руками как бы показывая, все здесь принадлежит ему и его народу, – Ты далеко от дома Сахиб, скажи мне дружеские помыслы владеют тобой у моего бархана. А если ты друг ай, скажи зачем друг приходит в мой сарай без приглашения?

– Я не враг – начинаю было я, но седой шахтер тут же меня перебивает.

– Ах ах! – театрально восклицает он – Друзья не ходят к друзьям в закованными в диру, да еще и с оружием. Ты говоришь, ты не враг, так кто же ты Сахиб? Зачем нарушаешь покой благоверных людей? – Он тараторит и дальше, задавая уйму вопросов и не давая мне вставить ни единого слова в ответ. Интересно что он точно знает кто мы и зачем мы пришли. Его северная манера вести пространные разговоры, ни что иное как способ оттянуть неизбежное. Сержант подходит ко мне в упор, озирается за спину и говорит тихо, но жестко: «Он тянет время, задерживает нас».

­– Ай Сахиб, сын юга пред взором Пахчим Сахиб я говорю тебе… – шахтер продолжает сотрясать воздух, я слушаю в пол уха – Согласно обычаям моего народа и как того требует приличия предков…

Шлем я снимаю, чтобы мой голос звонче доносился до тех, кого не видно за склоном песчаного бархана, но кто точно там есть.

«Я инспектор ИФС» – перебиваю я его, некоторое время он еще бухтит но скоро замолкает, не давая ему мгновенья продолжаю. – «Согласно параграфа четыре статьи двадцать один о налогообложении мной осуществлён выход в деревню под номером», – быстро сверяюсь с голографом, сам не зная зачем, ведь мне известен номер – «сорок четыре. Данный выход осуществлён с целью проведения фискального учёта, и распределения излишков потребления». «Излишки?!» – вспыхивает шахтер помоложе. В его интонации нет ни малейшего намека на северный акцент, хотя он коренной северянин, это видно по оттенку его кожи, форме носа и северному разрезу глаз. «Мы знаем кто вы и знаем зачем вы здесь», – продолжает молодой. Седой тут же хватает его за руку и трясет, но молодой не обращает на него внимания – «У нас для вас ничего нет, нет никаких излишков» – последнее слово он растягивает и произносит как сплевывает.

– Позвольте мне самому в этом убедиться.

– Я уже сказал вам у нас нет лишней воды. Нам ели на себя хватает. Дети не допивают суточный минимум.

– Я инспектор ИФС и обязан убедится в этом сам – настойчивей повторяю свой текст.

– Что вам надо от нас? Что вы хотите? Убить всех нас? – Куда более эмоционально кричит юноша. Седой не выдержав, отталкивает его рукой, возможно что-то ему говорит, с такого расстояния мне не расслышать. Потом снова поворачивается к нам: «Сахиб прости мальчика, он юн и горяч как полуденный демон. Но его устами излагается наша истина. Клянусь предками, в моем сарае нет лишней жидкости» – в его голосе звучит так редко смешиваемые мольба и сталь, –«Клянусь всеми огнями в ночном небосводе, ни одной лишней капли нет».

Он продолжает неистово заверять в своей честности. Ох уж эти клятвы северян, я пробыл здесь достаточно долго чтобы немного погрузиться в их культуру. Если что и успел понять так то, что клясться для них всеми святыми, богами и честью все равно что привселюдно пускать ветра. Неприятно, но последствий никаких. Уже не счесть сколько раз северные “переселенцы”, пытаясь провезти контрабанду убеждали таможенников из форпоста в своей кристальной честности. Они клялись, плакали, угрожали, подкупали. А через несколько мгновений уличенные в обмане, их лица менялись. Весело галдя с таможенниками, они искренне сожалели что не удалось провести последних, и вывезти например фамильный клинок кама. Конечно между водой и стилетом пропасть. Но опыт подсказывает всегда делить их увещевания на три.

– Если у вас нет, лишнего – решил я заменить «излишков» – тогда и нечего взыскивать. Вы же знаете что согласно статьи пятьдесят четыре пункт один нельзя взыскать не отзываемый объем....

– Плевать на ваши законы! – достаточно жестко перебил молодой. По легкому бряцанию доспехов, стало понятно, гвардейцы напряглись. Но и седому не понравились ни тон не фраза, он снова зашипел на молодого явно давая понять, тому пора уходить. Девушка, стоявшая до этого неподвижно увидев что-то в позах гвардейцев развернулась в пол оборота и застыла, зримо готовая к быстрому побегу. Учитывая обстоятельства, это возможно не самая плохая мысль. В общем то мне известно, чем закончится разговор. За последние два с половиной года я побывал более чем сорока подобных деревнях. Но год назад с изменением объемов налога ситуация из плачевной превратилась в катастрофическую. Из дюжины последних выходов лишь пяти случаях удалось обойтись без кровопролития. В пяти! Что было в остальных думаю объяснять необходимости нет.

«Сахиб, ай Сахиб, не злись, не злись» – старик примирительно выходит вперед явно прикрывая собой молодого ­– «Он уйдет. Глупый. Глупый и горячий. Он лишь хотел сказать, что слова записанные на табличках сложны для нас. Потому нам простым шанха», - мне неизвестно что значит это слово, возможно «шахтер» – «так сложно порой понять, прелесть той великой мудрости что выбита в мраморе в великой Герхаре. Может ты, ученый муж, дашь нам понимание тех великих истин. Все ли равны перед великим Имперским словом?»

– Да, таковы законы Империи.

– Тогда скажи мне ай Сахиб, скажи, сколько ладоней жизни ты собираешь там на юге а сколько здесь в Гайнахте. Равно ли это количество, мудрый не по годам Сахиб? – с увеличением объемов сбора воды в южных регионах расплодилось невероятное количество демагогий, споров и кривотолков о необходимости такого шага. «И что в этом такого? Значит такова необходимость, норма есть у всех и всех она касается» – именно так думает любой южанин прибывший сюда. Но я не любой, мне доподлинно известно за обезличенными писаными законами скрывается бесчеловечная жестокость, прагматичная алчность высшего порядка. Но это не место и не время для таких размышлений, потому я не даю втянуть себя в бесполезный спор.

– Мы не можем уйти, и вы сами это знаете. Единственный выход, который устроит нас всех, дать мне делать свое дело. Вы говорите, что вам нечего скрывать, если это так дайте мне войти в деревню. И к тому времени как зайдет солнце мы уйдем.

– Как вы ушли в прошлом году? – Опять встревает молодой.

– В прошлом году меня здесь не было – второпях выкрикиваю я, тут же понимая что так или иначе уже втянут в этот спор. Для них – я это не я. Здесь я не представляю себя как человека. Когда эти бедные люди смотрят на меня, что они видят, уж точно не меня. Перед их взорами само олицетворение имперской фискальной машины. Сытое откормленное, отпоенное оно пришло забрать то что принадлежит им только потому что так написано в каких то текстах которые, они жители деревни, никогда не видели. И заберет, потому что оно, это олицетворение, сильное, злое и вооруженное. Теперь не желая быть родственным с тем злом, с которым этим людям пришлось столкнуться, я оправдываюсь за то чего не совершал. Не в этой деревне по крайней мере.

– Да был другой. Но такой же. Тоже обливался потом. Тоже сыпал законами, а потом просто забрал то, что наше. Наше! – Голос молодчика стал повышаться – Вам показать последствия. Могилы детей. В которых и нет почти самих детей, потому что нам пришлось их выжимать чтоб напоить других детей. Показать?

– Нет – тихо шепчу я скорее для себя чем для них. – Я соболезную вашей утрате. Но вы должны понять, мы отсюда не уйдем пока я не проведу инспекцию.

– Ай Сахиб, почему так, почему законы Империи так несправедливы к людям лыыр? Чем мой народ наказан эти неподъемным ярмом? Ль не мы ли богобоязненные шанха, ль не носим ли мы даров на рассвете и закате? Иль не наша молодая кровь работает на благо империи во всех ее закутках? – мне нечего ответить, все слова сказаны и как бы я не симпатизировал этим людям, мне придётся сделать то, что должно. На некоторое время в воздухе повисает напряженная тишина.

– А если мы вас не пустим – первый раз подала голос шахтерка – Что тогда?

Ее слова никак не разряжают атмосферу, напротив гвардейцы за моей спиной сделали еще несколько шагов вперед. Краем глаза, вдалеке слева я вижу рядового, который непроизвольно переводит предохранитель в боевое положение. Вот и началось, оставшиеся крохи дипломатии скатились в тартарары. Но я все же пытаюсь:

– Мне в любом случае придется войти и провести инспекцию. И для нас и вас будет лучше если все будет сделано спокойно, без насилия.

– Тогда не придется копать еще могилок – бравурно вставил свою реплику сержант. Вот болван, что он несет! На мгновение мне показалось что даже с такого расстояния я услышал, как напряглись мышцы шахтеров. Как от злости заходили челюсти, заскрипели зубы. Молодой что-то забубнил старшему на ухо, его поза из горделивой стала агрессивной, угрожающей. В это раз седой схватил его, труханул но отпускать не стал. Прошептав несколько слов молодому и бросив лишь один взгляд на девушку он сделал несколько шагов в нашу сторону, свободную руку он расставил приветственном жесте гостеприимного хозяина:

– Ох молодой мудрец, как и я, вы не хотите стоять. Как и я, вы хотите сидеть и жевать красный лист – я кивнул – Ай-йя, я буду молится Пахчим за то, что он послал такого юного мудреца к моим барханам. Не врут ли мои старые уши, не играет ли со моим разумом ифриты лыыра, но вы, ай Сахиб сказали «мне», не «нам», а именно «мне». «Молодец дед, ты совсем не глуп» проскальзывает моя мысль, он продолжил:

– Позвольте мне старому шанха надеяться, так вы сказали «мне придется войти в деревню?»

– Все верно. Я так сказал.

– Что?! - До сержант вдруг дошло, он посмотрел на меня и даже сквозь забрало я увидел, как у него выпучены глаза. Бедный идиот хочет мне на что-то намекнуть. Но не увидев во мне отклика он решил самостоятельно прийти на помощь.

– Хрен в песке полоскался. В эту деревню мы войдем вместе, хотите вы этого или нет, так будет и ни хрена вы нас не остановите. Так что давайте заканчивать этот треп и.....

– Сержант! – кричу я что есть мочи. – Закрыть рот! И слушать мою команду – за все время нашего знакомства я первый раз отдаю ему прямой приказ, да еще и в таком тоне, при его людях при гайнах: – Всем оставаться на своих местах, без крайней необходимости или моего приказа не двигается, никаких действий не предпринимать. Это понятно? – Он молчит. Все гвардейцы молчат. Я снова повышают голос. – Это понятно сержант?

–Так точно, инспектор – шипит он. Сколько злобы, ненависти и обиды в этом «так точно», уж я-то знаю. Сколько раз я был на его месте. Но я это пережил и он переживет. А если повезет, то и все остальные переживут этот день.

– И еще сержант, – намного более спокойней говорю я – больше не встревайте в разговор.

На лице седого шахтера отобразилось что-то похожее на надежду. Наверняка у них и вправду нет воды, думается мне, а может старый пройдоха надеется что одного меня будет проще уговорит или запугать. Не важно, главное что он тут же отпустил молодчика и сделал пару шагов мне навстречу:

– Ай Сахиб, ай великий, иди за мной, проведу в мой сдум. Сядем, сжуем травы. Ай-яй какой замечательный Пахчим. Лучшей травы самой сочной и красной, от нее губы словно кровь. И вашим сильным как песчаный жах войнам я вынесу красной травы сюда. Здесь они ждут нас? – осведомился он еще раз.

– Да – говорю я, подтверждая согласие кивком. Приятно иногда вот так вот ошибаться, возможно сегодня неожиданно всем удастся вернуться живыми в свой лагерь. Еще до того, как эта мысль сформировалась я слышу крик одного из рядовых. Того что слева в сотне шагов от меня. Он почти на изгибе дюны, машет взведенной винтовкой и кричит:

– Эй ты. Эй, а ну стоять. Стоять! Сержант они вооружены! – он пригибается к винтовке явно целясь куда то за ребро песка. Оставшееся гвардейцы тут же следует его примеру. Сержант и рядовой справа от меня целятся в троих шахтеров перед нами.

– Нет, нет, не опасны. Не будут стрелять, они не войны, просто шахтеры – кричит седой, на мгновение из его говора пропадает весь северный колорит. Он разводит руки еще сильнее поднимая ладонями вверх, показывая свои миролюбивые намерения. Они шахтеры, не бойцы. Но гвардейцы уже не слышат его.

– Стоять на месте – кричит сержант. Очевидно его не очень убедили заверения шахтера. Он жестикулирует и двое справа начинают огибать бархан с своей стороны. Сержант тоже делает несколько шагов.

– Мы же договорились – причитает пожилой, потом он кричит что-то еще. Уже даже я его не слышу его слов, за шумом команд сержанта и своим собственным голосом.

– Сержант отведите людей назад. Назад сержант. – но он тоже не слышит, или не хочет слышать. Упрямо шаг за шагом он приближается к тройке шахтеров переговорщиков.

– Стоять на месте. Пусть ваши люди бросят оружие. Бросить оружие немедленно! – Последняя команда срывается в крик, словно особая форма некой боевой мантры. Эту мантру, состоящую из окриков, ругани и команд, раз за разом повторяют все солдаты. Она создает жуткую какофонию звуков и информации. Теперь бесполезно что-либо говорить, и я кричу. Мой голос тонет в десятке голосов вокруг, солдаты угрожают, шахтеры оправдываются, но никто ничего не слышит. Все четверо гвардейцев как заведенные, даже появись пред ними святейшей человек вряд ли бы тот смог их уверить в своей безобидности. Гвардейцы кричат во все горло: «Бросить оружие. Немедленно. Лечь. Бросить. Молчать. Быстро» – все это перемешивается с матом. С другой стороны, им вторят еще мене складные, надрывные крики шахтеров: «Уходите. Вон. Не ждут вас. Нет воды. Не опасны». Я со всех ног бегу к сержанту, тот уже к каких-то десяти шагах от тройки шахтеров.

– Не стрелять. Не стрелять. – мой вой тонет в мешанине криков. Я машу руками, но гвардейцы неотрывно смотрят на шахтеров переводя прицел винтовок с одного на другого.

– Мы ничего не сделали прекратить в нас целятся.

– Руки вверх чтоб я их видел. Быстро.

– Мы ни в чем не виноваты.

– Блядь. Руки вверх. Лицом вниз.

– Мы договорились Сахиб. Зачем так?

– Рот закрыл.

– Стоять на месте.

– Хватит в нас целится – женский крик

– Брось это. Стой на месте.

– Брось я сказал, живо.

– Лечь рожей в песок. Быстро.

Когда я догоняю сержанта тот уже впритык к шахтерам. Он на взводе и я не рискую отдернуть его за плечо. «Сержант опустите оружие. Это приказ­!» – шахтеры так близко что я могу разглядеть их скрюченные лица, с застывшей смесью страха и злобы. Тот что постарше, молча стоит подняв правую руку. Левой он крепко держит молодого. Девушка стоит чуть поодаль, из все людей в поле зрения она единственная кто понимает серьезность ситуации, и хотя она еще не сбежала, отчетливо видно что ее тело похоже на взведенную пружину, готовую к немедленному рывку. И девушка и седой молчат. Лишь молодой, который как теперь стало понятно с расстояния в несколько шагов, родственник седого, все никак не закроет рот:

– Зачем вы пришли? Убить всех нас?

– Рот блять закрыл уебок. Руки вверх, лицом в песок. – Справа к нам приблизился еще один солдат. Молодой шахтер глуп. В мгновение в моей голове, той ее аналитической части, возникает вопрос который уже ничего не решит, почему седой, очевидно голова деревни, взял молодого на переговоры? Хотел показать пример, или продемонстрировать преемственность власти от отца к сыну. Какая глупейшая ошибка. Правая рука молодого, спрятана за спину, на все окрики солдат он не спешит ее поднимать, я все еще уговариваю сержанта, но краем глаза не выпуская молодого глупца из виду.

Слева доносится еще один истошный крик. Сержант и я машинально поворачиваем головы. Солдат, что слева все еще целится в край холма, и что-то громко кричит. Отсюда я вижу что там за изломом бархана стоит еще группа людей. Их видно лишь частично. Я считаю по головам как учили в Академии, быстро моргая. Там оставшиеся восемь, полагаю, девятый где-то рядом.

Увидев что сержант стоящий в четырех шагах отвернулся, молодой шахтер пригнувшись рывком проскочил под поднятым руками седого. Тот попытался было его остановить, но молодость и глупость выиграла у зрелости и опыта, седой увлекаемый инерцией пошатнулся и сделал несколько шагов. Молодой в один резкий рывок сократил дистанцию до сержанта на расстоянии вытянутой руки. Теперь я отчетливо вижу в руке за спиной у него увесистый шахтерский ключ. Игломет непонятным образом уже у меня в руке и нацелен на неугомонного молодчика. И вдруг снова шелест. Шелест и кипение искр.

Справа от меня вспыхивает новая звезда. Ее сверх перегретый луч уходит в сторону и проходит рядом с группой гайнахтян. Его яркость такова что он оставляет тонкую линию ожога на сетчатке. Я моргаю и падаю на песок. Все еще ослепший я надевают свой пласт-бацинет. В нескольких шагах передо мной на коленях стоит молодой шахтер. Теперь он держит за руку старика, который лежит рядом. От груди седого исходит дым термоожога.

Девушка на бегу что то кричит, но уже не нам, а группе людей стоящих слева. С обеих сторон от меня снова вспыхивают лучи. В шлеме они не так слепят. Я оглядываюсь, машинально накручивая игломет, для прицельного дальнего выстрела. Пружина упирается. Каждые несколько секунд вспыхивают разряды и энерго катушки разряжают свою заряд обратно в воздух. Сержант сосредоточено посылает лучи энергии один за одним в сторону группы людей слева. Пока я осматривался молодой шахтер отполз за излом бархана. Теперь я никого не вижу. Только тело старика, лежащее в пяти шагах от меня с дымящейся черной дырой в боку.

Сержант и его люди усердно разряжают катушки. Я даже не уверен что и они кого то видят. Сердце предательски стучит отдавая ударами во внутреннее ухо, но скоро академская выучка берет вверх, пульс приходит в норму. Непроизвольно я всматриваюсь в те немногие детали что открыты с моего положения. По моим ощущениям проходит три минуты сорок секунд. С каждой последующей вспышкой лучи становятся менее яркими. Кажется, мои глаза привыкли, но это заблуждение. Обернувшись, вижу что солнце на пол диска зашло за горизонт.

Рукой я дотягивают до пятки распластавшегося спереди сержанта. От неожиданного прикосновения он дергается, но моментально приходит в себя. Молча он смотрит на меня и полудиск за моей спиной. «Прекратить огонь» – несколько раз раздается его команда.

Вспышки прекращаются так же резко как и начались. Сержант аккуратно встает на четвереньки, потом на колено и приподнимает голову, Он встает все выше и выше чтоб рассмотреть то, что происходит с той стороны бархана. Я снова вижу как за горизонтом моего поля зрения вспыхивают звезда, уже не такая яркая и стремительная. Рефлекторно хватаюсь за муфту сержантского лайтера и дергаю что есть сил. Из-за положения рывок и амплитуда получаются слабыми. Но этого хватает чтоб сержант мгновенно потерял равновесие и завалился на бок. Через удар сердца над нашими головами проносится долгий расфокусированный луч чистой энергии.

– Они тоже вооружены винтовками? – то ли зло то ли недоуменно шепчет сержант.

– Нет, это шахтерский инструмент. Только без фокусировочных линз.

– И на сколько он бьет?

– Полагаю не более двухсот шагов, но ручаться не берусь – я даже сам не знаю откуда у меня эта информация, просто она всплыла в подходящий момент, – Лайтера у них нет. Муфта метров на сто от акселератора. Громоздкая штука, сложно двигать. Так что не очень они мобильны.

– Все назад – не долго думая отдает команду сержант. Не вставая мы отползаем назад словно пустынные гады, ползем мы не долго. Отдалившись от края меньше чем на пятьдесят шагов мы переворачиваемся, и в несколько мгновений у каждого из нас пара набедренных катков устанавливаются под броню, скользкие и легкие, даже от постоянного трения о песок они не дают статики.

Вниз, влекомые собственным весом, мы соскальзываем со скоростью, от которой в изгибах шлема свистит ветер. С каждой секундой и с каждым метром окружающая нас серость заката перерастает в темень. Сержант спускается первым. Он встает спокойно, лишь на мгновение оглядев песчаный холм за своей спиной. Он явно не опасается преследования, но все же отдает команду зарядить стабберы. У регулярных войск они существенно менее элегантные чем у ИФС, но в тоже время более мощные, хотя в данном случае это не имеет никакого значения. Игла выпущенная как и с моего ручного игломета так и с единого стаббера при попадании в грудь убьет любого человека прикрытого шахтерским комбинезоном. На зарядку стабберов и упаковку лайтеров уходит почти минута. Все это время я оглядываясь на верх. За нами никто не следует.

Быстрыми перебежками мы продолжаем движение на стыке барханов. Тут внизу в гасси, тени песчаных холмов повергают нас в царство тьмы, надежно скрывают нас от любого наблюдателя. Отбежав достаточно далеко мы даем себе передышку. Солдаты надевают назад защитные кожухи проверяют лайтеры. Команды отдаваемые сержантом коротки и рублены. Хотя прошло уже более десяти минут в моих венах все еще течет адреналин. Он и мандраж спасает от десятка вопросов. И вот первый: «Какого хрена произошло, все могло обойтись без гражданских жертв, почему все скатилось в полную жопу?». Но все потом. Солдаты собраны. И сержант выжидающе ждет моей команды. Я приберегу эти вопросы, их время еще не пришло. «Идем к СамЦису. Барханы обходим по низу на свет не выходим». – мой голос тоже изменился возможно всему виной эхо в пласт-бацинете, а возможно усталость.

Мы идем в полной тишине. В голову опять лезут воспоминания за последний год, особенно восьмидневной давности, я отгоняю их более насущными проблемами. Все молчат, у каждого из нас свои мысли. Но есть и общая для всех: «Что же будет дальше?» Деревенские вооружены что необычно, вообще если разобраться странных и необычных деталей было предостаточно, но и закономерностей хватало. Фискальный кодекс дает четкие инструкции на этот счет. Я не думаю конечно, что мои спутники хорошо ориентируются в законодательстве. Но своим звериным чутьем они понимают это еще не конец. И потому даже в темноте, сквозь опущенные забрала я чую на себе их взгляды: «Ну что теперь инспектор? Ты трепался много и даже команды давал, а как бой, ты лег и не шелохнулся. За нашими спинами отлежался, ну теперь то ты решай. Деревенские криво-косо, а все таки при оружии, и больше их намного. Можем уйти и не рисковать своими шкурами, нам то хорошо, но тебе головы тогда не сносить, ты будешь оправдываться и молить и клянчить, но ждет тебя в таком случае только одно – трибунал чести. Можем остаться, но тогда только бой, а там как повезет. Что выберешь инспектор?»

В ночной тени высоких барханов даже звездное небо не помогает. Мы идем практически на ощупь. В десяти шагах справа доносится глухой удар, и ругань. В темноте, не разглядев, гвардеец споткнулся о нашу цистерну. Мы все собираемся рядом с головной машиной. Я снимаю свой шлем. Солдаты следуют моему примеру. Мы стоим опершись спинами на еще горячие стены СамЦиса. Древний инстинкт – нам людям с пещерных времен кажется безопаснее когда за спиной что то твердое и непреодолимое. Вокруг так тихо что я слышу как четыре человечески рта вдыхают и выдыхают воздух.

– Разбейтесь по двое – неожиданно говорю я. – В караул по два часа. Восход – сверяюсь с записями в голографе – в 5.42. Выходим за час до солнца.

Снова молчим: – Инспектор, – неожиданно ко мне обратился один из рядовых –может лучше уйти сейчас. Так будет безопасней, до утра мало ли что...

– Спокойно. – с легким презрением перебивает его сержант, после чего делает глоток из трубки, и одевает свой шлем назад. Его голос звучит мрачно и уверенно – Никуда мы не уходим, так инспектор?

– Утром с первыми лучами войдем в деревню, – говорю я. Солдаты стоят молча, снова слышно лишь дыхание, немного подумав добавляю – С востока.

Сержант, кажется, кивает, хотя темно и я не уверен. Мы оба понимаем, ночью пустынники не придут, наверняка будут наблюдать, но не придут. Тоже надеваю свой шлем. У третьей цистерны с правого бока под ребром жесткости весит инструментарий. Я нашариваю рукой в темноте металлическую рукоять, судя по форме это клещи, мне подходит. Ложась на песок, проползаю меж сцепки и передним катком цистерны. Клиренс такой низкий что я цепляюсь бацинетом и бьюсь о него головой. Песок все еще горячий, работая клещами рою себе спальник. На глубине в три ладони песок всегда одной температуры. До туда мне не докопать. Разгребши достаточно чтобы, можно было удобно лечь, я пристраиваюсь на ночлег. Здесь песок теплый, но температура песка явление обманчивое через пару часов он отдаст все тепло воздуху и начнет его сосать со всего что хоть чуточку теплее. Невероятно жаркий воздух днем, менее чем через час превратится в холодный сухой ветер ночью. Настаиваю свой рециркулятор в автоматический режим. Передо мной прямо под сцепкой третей и четвертой цистерной лег рядовой. Вместо подушки он уперся на снятый лайтер, еще мгновение и он перестал подавать признаки сознания. С другой стороны, снова и снова проходит пара броне-ботинок. Я узнаю сержанта по манере переставлять ноги. Он отдает последние «отбойные» команды. Когда его ноги равняться с моим «спальным местом» он замедляет шаг, почти останавливается, молчит явно ожидая от меня инициативы.

– Скольких деревенских мы убили сержант? – спрашиваю я и сам удивляюсь этому "мы". Его ноги еще разок по-строевому притоптывают, и останавливаются окончательно.

– Пока подтверждено только одно устранение – выдал он типичный гвардейский жаргон – но кажется главного, ещё кажется ребята срезали двоих, но это не точно. Знаешь – он без экивоков переходит на ты – я ведь здесь, на северах, уже почти полтора года. На моей памяти все это заискивание, ни к чему хорошему не приведет. Под слоем экзотики эти люди просто невоспитанные дикари. Барышники и лгуны – вот вся их начинка. Вот ты с ними сегодня по-хорошему, а они за оружие, и так всегда. – Сержант на мгновенье замолчал – Нет с оружием это вообще редкость. Но ты понял к чему я. Вот мы еще не пришли, а я уже знал, чем все закончится. Каждый раз такая канитель. Вообще в гвардии я и того дольше, уж десяток как оттарабанил, но сюда из Герхары перевелся с полгода как. Так вот, в первом же патруле чёртовы гайхи попытались меня прирезать, в первом же представляешь. Еле цел остался, на песчинку ближе и стилет был бы у меня в брюхе. Второй патруль и то же самое. Ну тут я уж смекнул лучше стрелять первым, целее будешь. Вот и сегодня, я все сразу скумекал. Старпер конечно не хотел крови, но кто стариков то слушает. У гайхов только вранья про уважения к старшим, а так хуже чем у нас на юге, как к собакам к ним относятся. Молодые что пацан что деваха эта северная, вот эти точно получили что хотели. Жалко конечно что щенок этот тявкающий сбежал. Да только отребье с оружием, пусть то даже шахтерская приблуда, цели всяк поважней. – Он задумался – Ничего, – скорее сам для себя произнес сержант и снова повторил – ничего, и их время настанет. – После этого он замолчал давая мне время обдумать услышанное. История сержанта для меня откровением не стала. Каждый второй гвардеец сталкивающийся с гайнахтянцами приблизительно того же мнения. Каждый первый думал и того хуже. И все же сержант ясно дал понять, что у него есть своя устоявшаяся позиция насчет переговоров с песчаниками. И хотя сейчас это уже не имело такого значения, меня огорчило, что за то непродолжительное знакомство я не смог распознать его мировоззрение раньше. В оправдание можно сказать, что сержант особо не спешил открывать душу. Сегодня, когда он снял с пласт-бацинета защитные кожухи, я заметил у него на лбу три «капли». Не самое видное место для хвастовства. А хвастать есть чем. Размером с ноготь две из них поблескивали в отражении солнца золотыми лучами – символом успеха Империи в компании. Первая “капля” такая же эбонитово-черная как и улавливающий элемент, ее и видно лишь благодаря серебряной огранке и золотому лучу. За что вручалась не знаю, как и с третьей, та красная чуть ярче крови, тоже поделена лучом на две равные половины. А вот вторая, что посредине мне известна. Голубая с белой тонкой полоской по диагонали, без луча. Эланский пограничный конфликт. Еще в Академии на открытом занятии к нам приходил один из тех кто пережил знаменитые две Эланские ночи. На груди у него красовалась точно такая же новенькая «капля». Если хотя бы половина из того что он рассказывал правда, это были очень непростые две ночи. Еще там при подъеме к деревенским, увидев его знаки отличия, я понял, что ошибся в выводах. Сержант оказался не так прост каким мог показаться. А услышав сейчас его рассуждения я отчетливо понял, что его на первый взгляд неуместные реплики и агрессивные действия продиктованы отнюдь не скудностью ума, за ними вполне прагматичная логика человека заботящегося о своей жизни и жизни своих солдат. Вот только вооруженные гайхи не вписывалось в его планы. Он пришел в эту деревню не за соблюдением имперских квот. Его цель уничтожить все что хоть отдаленно напоминает неповиновение или сопротивление.

– Почему восток? – неожиданно интересуется он. За своими мыслями я не сразу понимаю о чем он – Если они ночью не нападают это не значит что не следят. Так какая разница откуда заходить.

– Весь этот эрг, барханное море, на самом деле одна большая дюна, образовавшиеся от северо-восточных сезонных шлифовых ветров.

– Хм, интересно – безучастно бормочет сержант.

– Получается мы на западе, деревня сорок четыре от нас на востоке, все барханы между нами обрывом смотрят на нас, пологим склоном на них.

– Ага – так же спокойно соглашается он.

– Там наверху за деревней я видел огромный бархан, повернутый осыпающимся серпом в сторону поселения. Дюну, специально укреплённую кустарником. И если зайти в деревню с востока то все будет в точности наоборот, мы будем на пологом восточном склоне а они на обрыве западного. А солнце встает у нас на востоке.

– Угу – уже заинтересованно слушает он.

– С первыми лучами солнца мы поднимемся на высшую точку бархана. Солнце греет наши лайтеры, деревня в тени. Даже если ты прав и они за нами следят, к тому моменту когда они поймут нашу задумку мы уже их обойдем. Поднять огромный акселератор на крутой бархан на опережение, у них не выйдет. В тени, да еще и с такого расстояния он в лучшем случае будет бесполезен, если повезет, то и уязвим. Весь световой день у нас будет господствующая позиция.

– Хорошо – удовлетворенно соглашается Сержант.

– Да – подтверждаю я – этого должно хватить чтобы принудить их сдаться.

– Сдаться? – недоуменно переспрашивает он – Инспектор, эти гайхи, там в деревне, они ведь не граждане больше. Имперские законы милосердия на них больше не распространяются. Теперь они преступники.

– Но не все ведь? Там наверняка женщины и дети? – я с ужасом слышу как мой собственный голос теряет твердость и утверждение превращается в вопрос.­

– Все кто окажут сопротивление, инспектор. Пускай оно будет даже в формальном неповиновении. – мне есть много что сказать этому человеку, но вместо этого я молчу.

– Завтра мы будем готовы и уничтожим ублюдков. – мы оба понимаем этот разговор окончен, и он отходит продолжая свой ночной караул, но перед тем как уйти он снова останавливается:

– Спасибо – четко и рублено, как и он сам. Ответа он не ждет и уходит.

– Да – единственное что я смог ответить ему, но он уже далеко, не слышит.

От усталости длинного дня глаза закрываются сами собой. «Посмотрим, что будет завтра», думаю я, отгоняя призрачную надежду на какое либо мирное решение. С этими мыслями сознание проваливается в сон.