Водяной

Начинался обычный сентябрьский день, серый и промозглый. Улица Ленина старой доброй Лобни за окном жила своей жизнью, гудела машинами, шуршала шинами по мокрому асфальту, кричала голосами детей. Я сидел у окна в продавленном кресле, укутав ноги пледом, и вместо телевизора смотрел на мельтешение машин в оконном стекле. В комнате пахло старыми книгами, пылью и, к сожалению, аптекой. Таков неизбежный аромат глубокой старости.

Вдруг тишину нарушил негромкий, но отчётливый стук-щелчок. Я повернул голову и с трудом сфокусировал зрение. Дверца старенького буфета из полированного советского ДСП, купленного ещё при Брежневе, приоткрылась. Из его тёмного нутра на протёртый паркет выкатилось что-то небольшое и светлое. Оно покатилось и, остановившись, завертелось вокруг своей оси. Быстро, уверенно, против всех законов физики.

Волчок.

Волчок сиял мягким голубовато-белым светом, притягивая взгляд и заставляя сердце забиться быстрее.

Я медленно, при этом непроизвольно издав кряхтящий звук, поднялся с кресла. Ноги слушались плохо, мышцы истончились, суставы ныли, напоминая о прожитом веке. Я сделал несколько шагов и, с трудом наклонившись, поднял предмет. Его вес ощущался удивительно тяжёлым для игрушки столь малого размера, пальцы едва удерживали его, чувствуя холод древней магии, пропитавшей каждый изгиб.

Волчок. Несколько тысяч лет назад шаманы далёких северных племён выточили его из кости сустава левой передней ноги мамонта, причём убитого их охотниками, а не найденного в вечной мерзлоте. Настолько он был древним.

Да, волчок был изготовлен в эпоху, когда мамонты ещё ходили по земле, а магия наполняла Землю. Главной магией древнего костяного артефакта была Её величество Судьба. Волчок был покрыт витиеватыми, резаными символами, которые не смог бы прочесть ни один современный лингвист. В этих символах была заключена сила, древняя, как мир. Он был плотным и прочным, как камень, и обладал собственным характером, словно живое существо.

Волчок никогда не падал сам и просто так. Он вообще ничего и никогда не делал просто так. И я держал его в бархатном мешочке в самом дальнем углу шкафа. Что-то заставило его пробудиться, толкнуло в полёт, закрутило, фокусируя на себе мой интерес. Зачем он привлёк моё внимание?

Догадка, холодная и острая, как игла, пронзила сознание.

Словно ответом на догадку в этот миг комната затихла, свет погас, оставив лишь тусклое мерцание уличных фонарей за окном. Я почувствовал лёгкое головокружение и слабость, ноги подкосились. Сквозняк снова проник сквозь щели окна, задвигав предметы, разбросанные по комнате. Затем мир замер, воздух застыл, дыхание остановилось. Пространство комнаты изменилось, раздвинулось и преобразовалось. Что-то коснулось моей руки, ледяные пальцы прошлись по коже, вызывая мурашки.

Через мгновение я понял, что нахожусь рядом с собственным телом, лежащим неподвижно на полу, и ощутил леденящий ужас. Холод охватывал душу, сознание отчаянно сопротивлялось происходящему. Но оно было беспомощным. Я видел, как моё тело раздвоилось. Одно, не вполне настоящее, стояло на полу и смотрело, а второе - лежало. И мне казалось, что лежащее тело лишилось подвижности, тепла и всякого признака жизни, стало равнодушным ко всему окружающему миру.

Лишачёв Спиридон Ильич, сто трёх лет от роду, ветеран Великой Отечественной, заслуженный пенсионер и постоянный клиент городского ревматолога, умер.

На полу в скрюченной позе лежало худое, измождённое тело в старой фланелевой рубашке и выцветших трениках, которые я носил дома. Лицо застыло в маске умиротворения и даже с признаками лёгкой улыбки, а выцветшие глаза были безжизненно закачены к потолку.

Как можно видеть собственный труп? Можно, если ты такой, как я. Если ты – двоедушник.

Я – двоедушник и я водяной.

Что есть двоедушник?

Когда-то, на заре времён, мир был другим. Людей было мало, а магии – в избытке. Она текла в реках, шептала в лесах, жила в каждом камне. Мир был населён созданиями, которых сейчас назвали бы «сказочными». Оборотни, лешие, русалки, домовые, мы, водяные… Мы не всегда были добры и не всегда жили в согласии, но были неотъемлемой частью этого мира. А потом люди стали заполнять мир. Их становилось всё больше. Они упорно и трудолюбиво строили свои города, вырубали леса, поворачивали реки вспять. Их прагматичный, упрямый, лишенный веры в чудеса мир плавно и неостановимо вытеснял мир магии. Она не могла исчезнуть, она пряталась, растворялась в гуле мегаполисов, пока не превратилась в сказки для детей и сюжеты для фэнтезийных романов.

Те, кто остался и есть двоедушники, магические существа, имеющие две души – человеческую и, магическую. Самыми распространёнными двоедушниками были оборотни. Если численность в несколько сотен существ в радиусе несколько сотен километров можно назвать «распространёнными».

У оборотней есть кланы, есть родня и плотное общение между собой. Тоже, кстати, не всегда мирное. А вот водяные между собой не знаются. Особенность образа жизни.

Я не похож на водяного из сказок и мультфильмов. У меня нет рыбьего хвоста и раздутого живота, волосы – не тина и водоросли, и я не пою жалостливых песенок о том, что мне летать охота. Хотя Анатолия Папанова, озвучившего того самого персонажа в советском мультфильме, я безмерно уважаю. В ноги бы поклонился. Великий был актёр. Человечище!

Я – нечто иное. Дух воды, привязанный к этому миру человеческой оболочкой.

И вот, эта моя очередная оболочка, которая прожила долгую и, смею надеяться, достойную жизнь, умерла.

Как только это произошло, а я не верю, что мой друг «волчок» не имеет к этому отношения, я «раздвоился». Одна моя часть, смертная, лежала на полу бездыханным грузом прожитых ста трёх лет. Другая, условно-вечная, мистическая, стояла рядом, сжимая в руке костяной волчок. Пока у меня не будет новой судьбы и жизни, моё тело - копия прежнего.

Внешне я тот же дед, но теперь меня практически никто не заметит, лишь самые внимательные или настроенные на сострадание, потому что для этого мира я аномалия, меня не должно быть. С практической точки зрения люди будут стараться не обращать на меня внимание, обходить, отводить взгляд, поворачивать голову в другую сторону. Как прохожий, которого вы не заметили и не вспомните уже через минуту.

Меня нет, вернее сказать, моя прошлая жизнь умерла.

Так и должно быть. Смерть - это чей-то конец и чьё-то начало, круг жизни и нарушителей этого правила быть не должно. Другое дело, что имелись и обходные пути.

На стене, над диваном, висел парадный китель Спиридона Ильича. Медали тускло поблескивали в свете люстры. В шкафу в рамочках – фотографии, на полках документы. Целая жизнь, полная событий, потерь и маленьких радостей, подошла к концу.

Я опустился к телу. Не было ни скорби, ни сожаления. Лишь уважение и лёгкая грусть, как при прощании со старым, верным домом. Я аккуратно выровнял тело, поправил руки, сложив их на груди. Застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, одёрнул старенький свитер. Потом осторожно прикрыл веки, пряча остекленевший взгляд. На мгновение возникло желание подложить что-нибудь под голову, но я решил, что это лишнее. У медиков после такого возникнут закономерные вопросы.

Мой взгляд упал на громоздкий платяной шкаф. Я открыл его. На полке, где раньше лежало постельное белье, стояла небольшая спортивная сумка. Подарок от администрации города на очередной юбилей обороны Москвы. Зачем ветерану спортивная сумка? Логика чиновников была для меня загадкой, но сейчас она пришлась как нельзя кстати. Я поставил её на пол и отодвинул висевшие на вешалке пальто. За ними, в стене, была вмонтирована дверца старенького сейфа, купленного по случаю ещё в девяностые. Неспокойное было время. Ключ приклеен скотчем под днищем кухонного шкафа. Поворот ручки, и тяжёлая дверца со скрипом поддалась.

Внутри лежали две вещи: нотариальное завещание в файле и толстые пачки денег.

Так уж вышло, что детей и внуков у Спиридона Ильича не было. Не нажил.

Поэтому квартира и всё скромное имущество отходили дочке моей бывшей соседки. Светлане было около сорока, она одна тащила троих детей после развода с мужем-алкоголиком и ютилась в комнате в общежитии. Она была единственной, кто регулярно заглядывал ко мне, причём не по принуждению или по работе, а из искренней доброты. Она приносила продукты, стирала, помогала с уборкой, просто сидела и слушала мои старческие рассказы о прошлом.

Умерев, я мог сделать для неё и её шустрых детишек доброе дело. При мысли об этом моё лицо коснулась улыбка. Квартира в Лобне, трёшка на Ленина даст ей и её детям долгожданную жизненную «базу».

Рядом с завещанием лежали деньги. Я никогда не доверял банкам, а уж тем более новомодным инвестициям, рядом с которыми обитали и телефонные мошенники, которые периодически то и дело пытались «защитить» мои сбережения.

Я просто складывал сюда большую часть своей немаленькой ветеранской пенсии. Я вынул пачки и неспешно, по привычке, пересчитал. Девять с половиной миллионов. Я жил аскетично, а льготы и хорошая пенсия позволяли мне копить. Несколько тысяч рублей с мелочёвкой оставил в сейфе, чтобы у кого-нибудь не возникло вопросов, куда исчезли все деньги.

Тело моё умерло, а вот основные деньги понадобятся прямо сейчас, поэтому я уложил их в сумку и замотал в тот самый плед, которым недавно укрывал ноги.

Хотел было сунуть в сумку паспорт, СНИЛС и пенсионное, но вовремя опомнился. Они мне больше ни к чему. Спиридон Ильич-то мёртв. Завещание переложил на стол, сейф и прикрывающий его шкаф оставил открытыми, ключ в замке.

Я положил деньги в сумку, закинул две пары носков и просторных старомодных трусов, записную книжку и пошаркал к телефону. Старый дисковый аппарат, переживший несколько эпох. Пальцы – сухие и узловатые, поражённые старческим артритом, слушались плохо. Я с трудом набрал длинный, заученный наизусть номер, пару раз сбившись при наборе.

– Алло, да, ИП Берендей слушает, – ответил на том конце провода чуть протяжный, низкий бас.

– Это Водяной, – сказал я. – Мне нужны документы.

– Какие документы? По геодезии? Старичок, у меня большой загруз, давай в следующем месяце, а?

– Берендей, мне нужны новые документы, - я сделал ударение на слове «новые».

На том конце провода повисла пауза. Затем голос Берендея изменился, стал серьёзнее:

– А-а-а… Новые. Понял. Новые. Чего ворчишь и сразу не сказал? Сделаю, конечно.

– Сколько будет стоить? – заранее спросил я.

– Пять миллионов.

– Сколько? – я не удержался от возмущения. – Ну ты и жмот, Берендей. Совсем совесть потерял.

– Сам такой, – беззлобно пробасил он. – Не хочешь – не бери. Топай в любое болото, там и живи без паспорта сколько хочешь. Рекомендую Псковскую область, там сейчас экология и красота. Только поторопись, пока реку Пскову у Финского парка льдом не сковало.

– Ладно-ладно, не кипятись, – проворчал я.

Пять миллионов – это грабительская цена, но выбора у меня не было.

В этом мире полно людей, которые заплатят не то, что пять миллионов, а и пять миллиардов за новую жизнь, но Берендей работал только с двоедушниками и только с адекватными.

– Когда можно подъехать? – деловито спросил я.

– Да хоть сегодня! Только чтобы до закрытия успел, а то может лучше сразу на завтра договоримся?

– Я сегодня приеду, - мой старческий голос звучал хрипло и недовольно.

Положил трубку, не прощаясь. Мы оба не любили этих сантиментов.

Из шкафа я достал старенький спортивный костюм, который иногда надевал для утренних прогулок в парке. Последний писк моды девяносто седьмого года, с тех пор я его не обновлял. Накинул сверху демисезонную куртку.

В руке я всё ещё сжимал костяной волчок.

– Зачем ты позвал меня, приятель? – беззлобно спросил я его. – Не мог подождать до утра?

Волчок, разумеется, не ответил. Он вообще не умел говорить, и в этом была его сильная сторона. С ним невозможно было поспорить. Я спрятал его в бархатный мешочек. Целее будет.

Я обулся в свои старые, разношенные, но всё ещё надёжные неброские спортивные туфли. Затем снова использовал телефон.

– Скорая, – ответил быстрый и предельно серьёзный женский голос.

– Мужчина, сто три года, смерть, – коротко, по-военному, доложил я.

– Э-э-э… Что случилось? Вы кто? – растерялась женщина на том конце провода.

– Я и говорю – смерть. Пишите адрес: улица Ленина… дом… квартира номер пятьдесят. Код домофона – один-один-восемь-семь. Спешки нет. Сердце. Реанимационные мероприятия уже бессмысленны, время упущено. Просто пришлите бригаду «констатировать». Жду здесь.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа и уточняющих вопросов. Пусть думают, что звонит какой-нибудь сосед, нашедший тело.

Мой взгляд в последний раз скользнул по комнате. Остановился на кителе. Большая часть медалей – юбилейные побрякушки, которые раздавали всем, кто дожил. Но одна из них была особенной. Неяркая и выцветшая от времени медаль «За отвагу». Я получил её в сорок пятом, за бои при взятии города Эльбинга. Тогда я, молодой сержант, прикрывал Нину Петрову, легендарного снайпера, которую немцы прозвали «Фрау Тод», а свои звали «Мама Нина». Я видел, как эта немолодая, пятидесятилетняя женщина выходила на дуэль одна против троих пулемётчиков и валила их одного за другим. Вот это была воин и человек.

Теперь я последовал за ней, умер.

Жизнь Спиридона Ильича Лишачёва закончилась. Он лежал на спине, спокойный и умиротворённый, ожидающий своих скорбных процедур.

Я взял с вешалки одну из своих немногочисленных тростей. Самую надёжную, пусть и неудобную казённую металлическую трость для ходьбы. Постоял несколько секунд перед дверью, проверяя, всё ли сделал. Сумка на плече. Проверил - волчок в кармане.

Я открыл дверь и вышел на лестничную площадку, оставив за спиной свою старую жизнь и шагнул навстречу новой.

* * *

На вокзале, уже в Москве, я увидел мужика в спецовке электрика, рядом с которым вышагивал призрак полицейского. Что удивительно, электрик что-то негромко говорил призраку. Он что, видит призраков?

Вообще-то призраки - это не порядок, но у меня были свои дела, электрик и призрак затерялись в толпе.

Путь через Москву оказался неблизким. Несколько пересадок, сперва на электричке, потом на метро, потом на дребезжащем троллейбусе. Каждая поездка, каждый шаг давался мне с трудом.

Моему старому телу было сто три года, и оно скрипело, как несмазанная телега. Колени ныли, спина отказывалась разгибаться, и я тяжело опирался на дешёвую металлическую трость, проклиная возраст и социальные службы, которые не могли выдать электрокресло.

В толпе меня в основном не замечали. Старик и старик, что с него взять? Иногда какая-нибудь сердобольная девушка уступала место, и я с благодарностью кивал. Иногда, наоборот, молодой здоровенный лоб, уткнувшийся в свой смартфон, толкал так, что я едва удерживался на ногах. Но я не злился. Я слишком хорошо знаю людей, их суету, их слепоту, их внезапную доброту.

Я смотрел на мир добрыми старческими глазами, но видел всё. Каждый жест, каждый взгляд, каждую эмоцию.

Наконец, ближе к вечеру я оказался там, где нужно. Старые районы Москвы, нетуристические, забытые Богом и мэрией. Сюда не заезжают медийные звёзды, здесь не строят шикарных отелей или сверкающих офисных центров. Простые дома, зачастую исторические, с лепниной, покрытой вековой пылью, и трещинами на фасадах. Они были недостаточно старые и ценные, чтобы государство выделило деньги на их реставрацию, но и под реновацию, слава богу, не попадали. Здесь время текло медленнее, и в заросших двориках ещё можно было услышать эхо прошлого.

Мой путь лежал к узенькой, неприметной двери, зажатой между двумя эпохами. Слева – магазин «Рыба», выполненный в добротном советском стиле, с огромными синими буквами и выцветшим изображением криво улыбающегося осетра на витрине. Оттуда пахло морем, щекастой румяной продавщицей, очередями и ностальгией. Справа – ультрамодный, с кричащим кислотным дизайном вейп-шоп «Вейп для каждого», откуда несло приторно-сладким запахом химических ароматизаторов, пока ещё не попавших под запреты и ограничения курительных смесей.

Поверьте опыту старого водяного, цари ввозят табак, чтобы потом обложить его налогами.

По центру – серая, деревянная обшарпанная дверь с маленькой, потускневшей латунной табличкой: «ИП Берендей А.С. – маркшейдерские работы».

Я нажал на кнопку вызова. Из динамика раздался громкий, грубый, усиленный мегафоном, голос:

– Кто?

Я поднёс губы ближе к переговорному устройству:

– Мне бы документики забрать.

В динамике что-то щёлкнуло.

– Выдача документов во вторник и четверг, после обеда до шести. И не опаздывайте! – рыкнул голос.

Я вздохнул. Проверка. Всегда одно и то же.

– Мне не маркшейдерские документы, а новые, – сказал я чуть громче.

Наступила короткая пауза. Голос в динамике сменил тональность, в нём прорезались заинтересованные нотки:

– Ну, я же спрашиваю – кто? Водяной, ты? Ладно, сейчас открою.

Раздалось громкое жужжание электрического замка. Я толкнул тяжёлую дверь и шагнул внутрь. За спиной остался шумный, суетливый город XXI века, самый большой в Европе. А впереди – царство старого царя.