Воины сёгуна на полях сражений

«Два пса-самурая против крестоцветной блошки»

(текст из собрания «Сокровищница вассальной верности»,

входящего в трактат «Ути-гуси» («Сокрытое в ботве»))

Великий сёгун Пёсигава Покусай имел двух зятьёв, двух приближенных к своей особе верных псов-самураев, чьи прославленные имена – Сидирумо Бука и Нафигаку Ротояма. Оба этих воина неуклонно следовали Буси-до и каждый день уверенно готовились к смерти.

Однажды сёгун послал самураев на битву со злонамеренной крестоцветной блошкой, пожиравшей полезные растения на сёгунских угодьях. Исполнились самураи боевого духа, засверкали их глаза, заскрежетали зубы; Сидирумо стал вострить мечи, а Нафигаку – готовить к походу сумо на колёсиках, потому что тёща их Накося Викуси велела ещё привезти помидоров. Их самурайские жёны, дочери сёгуна – скромная Монокини и несгибаемая Тюбико – собрали им в дорогу большое сумо еды, поклонились на прощание и принялись за любимую женскую домашнюю работу – заточку ляс; лясы у Монокини и Тюбико всегда получались отменно длинные, тонкие и острые. А самураи по пути затарились поллитром сакэ, возбуждающего доблесть.

Угодья сёгуна, одержимые крестоцветной блошкой, соседствовали с другими феодальными владениями; к западу от них простирались земли, где пятый год насмерть бились с колорадским жуком даймё Бугайо Рогати и его жена Короваку Титя, а на юг от земель Пёсигавы хозяйствовала отважная Хрю Поросяку, не вдова, но без мужа, потому что её гвардии прапорщик, а ныне служилый самурай ранга «вертухай» Ряху Усато на старости лет кинулся налево в любострастие, недостойное дзэн-буддиста.

Боевым кличем «Кийя!» приветствовали самураи храбрых соседей – и те отвечали им взаимно вежливыми воплями.

– Ну, гейша, приехали, – опустил Нафигаку наземь сумо с продуктами. – Сколько этой возлюбленной блошки-то!

Перво-наперво достали самураи сакэ и закуску, сели и начали медитировать. Нафигаку разинул свою ротояму и залил в неё целую чашечку сакэ, а следом спровадил полбанки кильки в томате; не отставал от него в геройстве и Сидирумо. Псы-самураи бесстрашно приближались к нирване. Наконец, ощутив приход великой Пустоты, вскочили они, выхватили большие мечи-одати и принялись одать ими туда-сюда, с каждым взмахом поражая насмерть тучи блошек. Но вредная блошка не умалялась, а лишь умножалась, как по волшебству.

– Не иначе, гейша, нам придётся совершить ритуальный самоотказ от жизни, – сдержанно заметил взмокший Сидирумо, опёршись на меч, пока Нафигуку скакал по грядкам, неистово рубя блошку и попирая капусту. – Вскроем себе животы и умрём, как истые самураи!

– А то, – согласился Нафигаку, смахнув пот со лба клинком, – иначе как мы предстанем пред очами сёгуна? А ведь мы ему говорили почтительно – Покусай-сэнсей, не надо отвоёвывать эту землю у Небытия!.. Да, надо умереть и тем доказать повелителю чистоту своих помыслов! Но кто же доставит тёще помидоры?

– Кинем жребий, – предложил Сидирумо.

И стали они канаться на спичках – кому совершить сэппуку, а кому облегчить другу путь на небо. Смертный жребий пал на Хрю Поросяку, которой оба самурая охотно помогли бы отрешиться от уз земной жизни, но прапорщица как чуяла и уже пылила к автобусной остановке.

– Значит, Небу не угодно, чтобы кто-то сегодня умер, – философски молвил Нафигаку. – Но как же наша честь?!

– Надлежит нам пойти путем воинской хитрости, – по-японски сощурился Сидирумо. – Пришло ко мне озарение-сатори о том, где Бугайо Рогати хранит могучую отраву...

– Гейша, да он этой «Машенькой» в том году свою картошку как ипритом поразил! – всплеснул мечом Нафигаку. – Ты что, гейша, хочешь, чтоб мы зимой всем кланом от капусты околели?!.. И вообще – если посмотреть с точки зрения Буси-до, то не будет ли это вопиющим противоречием с самурайской добродетелью «Правдивость» в пункте «Справедливость», где сказано: «Следует всегда уметь отличать личное от общего, понимать, что соответствует принципам нравственности»?

– А мы «Машеньку» впятеро разведём и со стиральным порошком замесим, – уверял Сидирумо, – вот и будет о'кэй. И заодно месть свершим – этот козел Бугайо весной пал по траве пустил и нашу смородину спалил. Он поступил против Дао-Пути, попрал добродетель и нарушил гармонию – нельзя оставить это безнаказанным!

И, согласовав таким образов свои намерения с принципами нравственности, применили самураи запретное искусство ниндзюцу – облачившись во всё чёрное, замотав лица платками и приладив мечи за спину на манер ниндзя-то, они подожгли прошлогоднюю ботву и под покровом дымовой завесы, под крики одобрения соседей с подветренной стороны полезли через ограду на угодья Рогати; хитроумно устроенная дружественным даймё проволочная ограда цепляла их за штормовки-хаори и портки-хакама железными крючками, гремела подвешенными банками из-под тушёнки и даже обвалилась в одном месте, когда лёгкий Нафигаку задел подгнивший столб, но самураям удалось прокрасться незамеченными. Без труда они нашли припрятанную Бугайо отраву, отлили чуток в пузырёк и было задумались – как бы ещё наскотинить на прощанье? – но дым стал редеть, и героям пришлось отступить.

Вернулись они в замок сёгуна с победой; сакэ успело испариться, а хаори самураев пахли «Машенькой», да так густо, что Монокини велела Сидирумо вывесить этот отравное тряпьё на балкон для проветривания, а Нафигаку, кинувший хаори в кладовку, наутро нашёл, что все мыши, пауки и тараканы передохли.

И, само собой, самураи хитроумно поклялись, что отраву купили на свои кровные, и это не было ложью, так как в конечном счёте сакэ – тоже отрава.