Волчонок лесника

Обледенелые ветви хлестали по лицу, шее и плечам. Многочисленные снежинки, подгоняемые редкими порывами ветра, норовили помочь слезам вырваться из плена век и скатиться по разрумяненным щекам на промасленную телогрейку.

Время от времени где-то вдали слышался приглушенный волчий вой, а от кустов вдоль тропинки, по которой шёл Георгий Михайлович, то треск раздавался, то шорох крыльев очередной птицы, сорвавшейся с ветки ягодного куста.

Сумерки грозились скорым наступлением полной темноты, но как бы человек ни торопился, быстрее ему было не дойти до своего лесничего домика. Проторенная тропинка покрылась подтаявшим снегом, скрывая корку наста и лужицы талой воды.

Да и в годах он уже был. Хоть ещё и не стар, но верная служба на лоне природы с её злоключениями, результатом которых были то ссадины с царапинами, то переломы различные, давали о себе знать, особенно в слякоть и гололёд.

«Ну и денёк выдался. Одни сюрпризы нынче. Давно я такого не видывал. Ох, давно!»

Михалыч брёл, погружённый в свои размышления. Где-то за его спиной раздался рык и протяжный вой. Сердце лесника ёкнуло, сделало кульбит и забилось с такой силой, что дыхание сбилось. Он как можно сильнее прижал к своей груди ношу, закутанную в его же тулуп, и бросился со всех ног к укрытию, уже видневшемуся сквозь заросли ёлки.

Он влетел в дом вместе с порывом холодного ветра. Едва успел затворить дверь, как в неё что-то врезалось с такой силой, что дверь задрожала, а щепки посыпались с косяка. Георгий Михайлович стоял, прижавшись спиной к двери, в ожидании повторных попыток волков прорваться внутрь избы. Но кроме рычания, скрежета когтистых лап по обледеневшим доскам крыльца и шороха, за дверью больше ничего не происходило.

Ступая на мысочках вглубь хижины, прекрасно понимая, что его всё равно слышат, он положил драгоценный свёрток на лежанку. Быстро вернувшись к двери, надёжно подпёр её толстым шестом. Не впервые ему было от живности убегать. Научен давно, ещё в юности.

Лесник ловко раздул уже почти потухшую печь, поставил на неё чан с водой и принялся копошиться в аптечке. Выудил оттуда бинты, фиксирующую сетку, несколько флаконов с разными аптечными жидкостями и порошком, а также необходимые медицинские инструменты. Всё это Михалыч водрузил на небольшой поддон и отнёс на дубовый резной стол, стоявший посередине большой комнаты. Вскипячённая вода была вылита в алюминиевый тазик, поставленный туда же, и в неё добавили приготовленный заранее раствор марганцовки.

— Теперь можно и к делу приступить, — проговорил он после ревизии подготовленного. — Ну что, Серый? Готов к труду и обороне? Я-то вот готов. Крепись, пацан!

Из-за краёв одежды-свёртка показалась маленькая мордочка. В глазках-бусинках притаились злость, страх и надежда. Багровые, слипшиеся клочья шерсти, словно иголки дикобраза, торчали во все стороны, придавая этому маленькому милому созданию устрашающе-забавный вид. Обессиленный волчонок был не в состоянии даже тявкнуть, когда мужчина протянул к нему руки, чтобы перенести на импровизированный хирургический стол. Единственное, на что ему хватило сил, так это оскалиться, показывая белоснежные, ещё молочные, зубки.

Сложно сказать, сколько прошло времени, прежде чем Михалыч закончил обрабатывать раны, оставленные железными силками и зубами самого волчонка. Велика воля к жизни у всех живых, но не все способны на отчаянные меры на пути к обретению свободы. Есть те, кто складывает свои лапки и перестаёт бороться, будучи ещё живым, становясь лёгкой добычей тех, кому удалось избежать капкана.

— А ты смелый, Серый. Вырастишь матёрым будешь! Вот только поправляйся побыстрее. Смотри, твои родичи уже всю избу обложили, что вам, во́лкам, совершенно не свойственно. На улицу теперь ни ногой, разве что кто приедет да спугнёт. Эх! — Он подошёл к окну и тут же отступил. — Вот поганцы! В засаде сидят, да в три линии! Умнеет нынче живность, умнеет…

Так и жили они некоторое время. Лечил он своего Серого, а тот, хоть и насторожен всё время был, но больше не сопротивлялся помощи. Стая всё не отступала, но Михалыч пошёл ва-банк — открыл форточку да щенка в неё высунул, дабы сородичи его увидели. Что-то он им там прорычал, но после этого все смирно ждали, не выли более, возле дверей не топтались.

Отпустил он Серого, когда тот уверенно на лапку стал наступать. Приоткрыл дверь — никого. Рискнул с крыльца спуститься. Поставил волчонка, погладил, шмыгнул мышкой в дом да к окну побежал.

Видел он, как из леса двое вышли. Крупные, шерсть на загривках дыбом. Серый к ним направился, прихрамывая и застревая в островках снега.

Михалыч тогда переживал, что волчонок полностью так и не восстановится. Чудом кость у него тогда раздроблённой не оказалась. А Серого он потом летом видел, издали, — практически не хромал. Совсем немножечко, чему лесник был несказанно рад.

Шли годы, у дома лесничего никто не проказничал. Ни медведи, ни лисы, ни волки. Только вот раненые звери иногда заглядывали, которым уж не обойтись без него было. До последних дней так и лечил их.

Когда же ему прощаться с солнышком время пришло, неделю в лесу вой стоял. До последнего вздоха лесника.