Волчье сердечко

1

«Забавно слушать ложь, зная правду.

Так и быть, не ложь, а сказку. Детям положено читать сказки: они развивают фантазию, стимулируют образное мышление, успокаивают и всё такое. Я не против. Если не получается ценить родителей за действия, то остаётся ценить за намерения.

Детство сродни отпуску, каникулам, на которых от меня почти ничего не требуется, чтобы выжить. Не то, что в Средние Века. И всё же я стараюсь отыгрывать свою нехитрую роль

(«стараюсь», потому что актриса из меня никакая)

и улыбаюсь, когда Мать прерывает чтение и смотрит на меня. Получается не очень, раз она перешёптывается с Отцом об эмоциональной инвалидности. Отец, впрочем, не беспокоится. Он понимает, что дважды – один раз невольно, один раз осознанно – отсрочил моё возвращение в мир живых. А ведь я могла уже быть полностью сформировавшимся человеком, а не младенцем.

Впрочем, я его не виню. В конце концов, он сдержал обещание.

Мать видит во мне только своё дитя, и ведёт себя соответствующе. Эти сюсюканья и умиления очень раздражают. Отец же чувствует немного больше. Да, он глядит на меня щенячьими глазами, потому что я похожа на его женщину, но говорит, как правило, по-взрослому. Спрашивает. И я бы ответила на его вопросы, но пока не умею; я бы выразила свои потребности на бумаге, но пальцы слишком слабы и малы, чтобы удерживать карандаш или ручку; я бы спроецировала нужные мысли ему в голову, но это оказалось слишком тяжело для детского мозга.

Сейчас Мать читает сказку, написанную Отцом. Он… смягчил одну из своих «взрослых» историй, я видела образы из неё в его голове. На выходе же получилась очень банальная история: девочка плавала в речке, побежала за Кошечкой в лес, подружилась с Волчонком и вернулась домой, где её ждал братик, любивший рисовать.

А изначальная история… Ох, как же это было сладко!»

***

– Что, солнышко, тебе понравилась сказочка? Папочка написал её специально для тебя, котёночек!

Над подержанной, но чистой и крепкой колыбелью нависла женская голова. Длинные чёрные волосы местами спутались, но исхудалое бледное лицо озарялось светом нежности и доброты каждый раз, когда тёмно-голубые глаза видели крошечный комочек живой плоти. Продолжение молодой матери, её билет на пароход вечности, пропуск в бессмертие.

«Да, мамочка, понравилась. Очень понравилась. До чего же весело и приятно было дружить с Волчонком!»

Приоткрытые глазки существа, походившего в своих пелёнках на огромного головастика, покосились, как если бы принадлежали взрослой девушке, вспомнившей нечто постыдное, но приятное и греющее душу. Уголки губ натянулись…

– Она улыбнулась! Смотри, она улыбнулась!

…но только чуть-чуть.

2

Время проходит быстро, даже если кажется, что оно ползёт как улитка, которой в общем-то ничего и не нужно. Это понимаешь лишь в самом конце, когда необратимые изменения, наносимые временем, словно песок – ветром, становятся очевидны.

– И что это мы тут читаем, хм?

Как, например, невозможность удержать ребёнка на месте, если там нет ничего для него интересного.

«МЫ ничего не читаем. Я ни слова не понимаю из того, что здесь написано».

Мать подошла к распластавшемуся на полу младенцу. Перед большой и, наверное, тяжёлой головой лежала потрепанная книга в мягкой обложке – одна из тех, что доживали своё век на нижних полках. На обложке художник изобразил звёздное ночное небо, но краски уже успели потускнеть и местами выцвели.

«Похоже, на этом языке написаны все их книги. Значит, и говорят здесь на нём. Не знаю, встречался ли он мне раньше. На слух воспринимаю, но вот буквы совсем не знакомы...»

– Иди сюда, золотце! – женщина взяла ребёнка на руки, попутно подбирая книгу с пола. – И как ты только сюда добралась?

«Ползком. Ты как-то иначе передвигалась в своё время?»

Книга раскрылась, и с пожелтевших страниц на малышку грозно взглянул баран с круто закрученными рогами. Мать спешно перелистнула несколько страниц, хотя девочка не подала виду, что испугалась. Теперь на бумаге в окружении текста красовались две колонны-кариатиды в виде мальчиков.

«Где-то я это уже видела...»

Маленькая рука потянулась к краю страницы и неловко перелистнула её.

– Вот так! – подбадривала Мать, радуясь успехам своего маленького человечка.

Теперь на «человечка» глядела ракушка с клешнями.

– Это знаки зодиака, Анюша. Всего их двенадцать.

«Тринадцать».

Мать листала книгу и тыкала пальцем в изображения, проговаривая названия существ и персонажей. Ребёнок устало переводил взгляд серых глаз с книги на лицо женщины и обратно, как бы сличая услышанное с увиденным.

– Каждый из нас рождается под одним из этих созвездий, – Мать чмокнула дочку в щёку. – Это зависит от того, когда человек родился.

Всё-таки хорошо, что маленькие дети не совсем контролируют свою мимику, и многие гримасы появляются спонтанно. Иначе можно было бы подумать, что лицо крошечной Ани выражает брезгливость на грани с отвращением.

– Я родилась весной, под знаком Тельца, – Мать нашла в книге разворот с минималистичным рисунком бычьей морды. – Я упрямая – му-у!

(«Богиня, за что мне это? Вернее, ЗА ЧТО ИМЕННО?») –

и очень люблю детей! – Женщина хищно облизнулась.

«Прекрати!»

На вновь потянувшиеся к ребенку бледно-розовые губы легла крошечная ладошка. Глаза матери округлились от недоумения, но уже через секунду удивление сменилось весёлостью, и широко распахнутые веки сошлись в узенькие щелочки на трясущемся от смеха лице.

– Вот недотрога! Люблю тебя!

«Положи меня. Сейчас же!»

Аня раздраженно запищала.

– Ну что мне с тобой делать? – устало вздохнула Мать и понесла закатившую глаза дочку к манежу.

«А что мне с тобой делать? Никогда не доводилось сидеть в клетке? В манеже почти то же самое. Скорее бы научиться ходить и говорить...»

***

Мягкий свет проникал за шторы, выдавая продрогшим под ливнем воронам, что в огромной бетонной коробке не спят. Вернее, пока не спят.

– Уж ты, котинька-коток,

Уж ты, серенький бочок…

Аня, лёжа на спинке в манеже, вяло наблюдала, как Отец вертит в руках плюшевого медвежонка, пока Мать поёт колыбельную.

«Судя по тому, как Отец зевает, эти песни больше для родителей, чем для детей... Интересно, были ли у меня когда-нибудь дети?»

– Приди, котя, ночевать, – продолжала Мать, изо всех сил улыбаясь безэмоциональной дочери, – мою детку покачать.

Отец перехватил ручки игрушки и обнял ими Аню вопреки ледяному взгляду последней. Он даже ухмыльнулся, мол, я делаю, что считаю нужным, а ты не будь такой злюкой.

– Уж как я тебе, коту,

За работу заплачу:

Дам кувшин молока

Да кусок пирога.

Отец выразительно на Мать

(«Вот я здесь. Где мой гонорар?»),

но та с улыбкой отпихнула его лицо подальше от своего.

Аня зевнула, а её веки стали медленно, но неотвратимо выдавливать родителей из зоны видимости. Однако они, похоже, не хотели уходить без боя, и Аня ощутила сухую, словно покрытую тальком ладонь на своём животике. Раздражённый взгляд младенца был встречен не менее раздражённым взглядом Отца.

«Нельзя всё время вести себя как социопат в пелёнках! Будь хорошей девочкой хоть изредка!»

«Ладно, уговорил…»

Аня обхватила кисть матери ножками и ручками и слабо, но деловито вцепилась беззубыми дёснами в костяшку ближайшего пальца. Боли не было, лишь лёгкий дискомфорт от слюны, попавшей на кожу.

– Милашка, – с нежностью проронила Мать; глаза женщины влажно блестели – примерно так она и представляла себе материнство.

Отец одобрительно кивнул дочери. Дочь в ответ презрительно чихнула и уверенно почесала нос.

3

Бытует мнение, что отцы всегда сплавляют детей матерям, а сами если не куролесят, играя в видеоигры, то безмятежно дремлют на диване, пока женщина мается с вечно плачущим и норовящим куда-нибудь уползти головастиком. Едва ли стереотип возник на пустом месте, но Анечке повезло, и Отец в полной мере понимал свою ответственность за сохранность маленького сероглазого создания. Поэтому Матери не было никакой нужды превращать визит к врачу в целое мероприятие, пока Отец храпит на всю квартиру.

Ведь ничто не мешает храпеть на всю квартиру вместе с ребёнком!

– Гениально! – Мать улыбнулась чаду на руках мужа в надежде увидеть ответную улыбку. Если бы Отец не дёргался и не пыжился

(кое-кому не мешало бы потягать гири, ведь дети с возрастом не становятся легче),

она бы заметила натяжение уголков крошечных губ. Замкнутая от природы, Аня всё же уяснила: если Мать не «подкармливать» слишком долго, она становится злой; если она злая, то становится очень шумно. Из двух зол Аня выбрала меньшее: то, которое тихое. – Не скучайте!

Чтобы закрыть за женой дверь, Отцу пришлось перенести вес ребёнка на грудь. Маленькие ручки в тот же миг обхватили шею, словно жгуты. Отец невольно задумался, как бы он поступил, попытайся ребенок его сейчас придушить.

Но маленькая Анечка, само собой, не стала бы этого делать. Она не была способна на такое. Физически.

«Да и должен же кто-то меня кормить».

Отец не заставил себя ждать и, покормив дочку, уснул с ней в обнимку. А вот дочка не уснула…

Из коридора донёсся глухой удар, но для пробуждения Отца этого было мало. Казалось, что везде и всегда его окружали энергетические вампиры, а одиночество не приносило облегчения, лишь даровало возможность пристроиться в какое-нибудь тёплое и сухое место и вздремнуть.

«В былые времена я училась варить яды и накладывать проклятья. Сейчас я учусь стоять на ногах и ходить. Это гораздо сложнее!»

Неудачная попытка встать стоила ребенку не самой мягкой посадки. Лицо Ани покраснело. Плач терзал нутро и рвался наружу, иссушая горло и нёбо, но девочка не могла дать ему волю: от всхлипов Отец точно проснётся, и про исследования на сегодня можно будет забыть. Раньше он понимал, что Аня не «чистый лист», а разумное существо, прекрасно осознающее, что к чему. Но последние несколько недель он всё сильнее становился похож на Мать: сюсюкался, нарушал личное пространство «обнимашками» и «кусь-цмок»-ами, обзывал «Нюшей», «няшей» и «сладочкой».

«Возможно, разум взрослых постепенно покидает их в пользу детей...»

Утерев выступившие слёзы, Аня оперлась на ручки и попыталась встать. Ступни оказались слишком гладкими для пола, и ноги разъезжались в стороны. Мягкие мышцы слабо тормозили падение, и родись Аня мальчиком, ей было бы мучительно больно. Несколько раз подряд.

«Настоящая боль ещё впереди».

Постепенно она поднялась, опираясь на стену и осторожно переставляя ножки, пока не почувствовала: всё, она стоит. Словно колосс на глиняных ногах, девочка шагнула в сторону прихожей. С непривычки тело слишком сильно накренилось вперёд, и Аня едва успела выгнуть спину, рискуя завалиться назад.

«Осторожно...»

Легкая, едва ощутимая волна коснулась затылка, предвосхищая голос.

– О-о, топ-топ-топ!

Аня замерла, уже зная, что увидит обернувшись. Измученная нелёгкими и болезненными упражнениями, она упустила момент, когда храп из спальни перешёл в шелест шагов.

Отец обошёл Аню и сел перед ней на корточки. В выражении лица родителя не было никакого умиления, лишь кривая ухмылка и прищур, похожий на её собственный. Это снова был человек-противовес приторно ласковой Матери, стремившейся пробудить в сердце дочери силы, необходимые для улыбки и смеха.

– Падать больно, но ты об этом и так знаешь. – Отец протянул дочери руку. Аня взглянула исподлобья, но всё-таки протянула ручки навстречу и сделала ещё один шаг.

Слабые ножки к тому моменту уже очень устали, но родитель успел подхватить малышку. Так они и замерли, задумчиво глядя вникуда: Отец не знал, как развлечь свою «няшу», а «няша» слишком устала, чтобы отбрыкиваться и пытаться уползти по своим делам – или убежать, если получится. Да и какой в этом смысл?

Никто не следил за временем, поэтому возня в прихожей застала обоих врасплох. Через несколько секунд щелкнул дверной замок, и в дверях появилась знакомая, можно сказать, родная голова.

– А мы тут ходим! – Отец поднялся и с гордостью продемонстрировал нетвердую поступь Ани Матери.

– Привет, моя хорошая! Ух ты! Ножки сильные, красивые как у балерины!

«Будь уверена, балерины страдают если и больше меня, то ненамного!»

– Но лучше не рисковать и не ходить слишком долго. Доктор сказал, что всё хорошо. – Мать повернулась к Отцу. Тот взял Аню на руки и приблизился к жене. От неё пахло больницей, но без примеси болезни и разложения. Аня почувствовала что-то ещё; она ощущала эти странные нотки в воздухе и раньше, но не обращала внимания. Запах, будто где-то рядом бродит беременная кошка.

– Ты ещё не придумала, как сестрёнку назовём? – Мать мягко ущипнула дочь за плечико. Та промолчала. Зато её глазки округлились, сделав похожей на инопланетянина. После замешательства, длившегося несколько шумных от болтовни взрослых секунд, «инопланетянин» осознал, что последние месяцы не обращал внимания как на запах, так и на полноту Матери.

Крошечное личико приняло грозный вид, а взгляд вцепился в Отца.

«Мы так не договаривались!»

– У-у…ю-ю…

– Что-что, зайка? – Мать прильнула ухом к губкам ребёнка.

– У-убю-ю-ю…

– Она пытается заговорить! Она пытается заговорить!!!

– Наверное, она говорит «люблю», – усмехнулся Отец.

Усмехнулся через силу, ибо не слишком-то верил в собственные слова.

4

Осень застыла на пороге зимы, словно старость – на пороге смерти. Городская ночь светла, но плотно закрытые ставни спасали искавших сна людей от света бессонных фонарей и фар беспокойных автомобилей. Ветер за окном выл, будто живое существо, дующее на свежий ожог. Возможно, это именно то, что взрослые, беззаботно плывшие навстречу Гипносу, видели в своих снах...

Но вряд ли они видели, что манеж у стены опустел.

К хриплому голосу ветра прибавился ещё один – скрип пола, по которому ходили: тэк-тэк, тэк-тэк – неуверенно, но совсем рядом. Это продолжалось лишь несколько секунд, а затем звук затих у кровати. Затих, но успел передать свою жуткую эстафету дальше. Под ступнями взрослых, что любили друг друга и своих детей, мрачно скрипнула кровать, а после – зашуршала простыня. Источник возни приближался; шелест прокрадывался в сновидения, быть может, превращая зеленый альпийский луг в оживлённую автомагистраль, а мертвенно-тихую пустыню – в бушующий океан. Спящие морщились и ворочались, дабы спасти свои хлипкие миры от вторжения, но от него было не укрыться. Даже спрятав голову под подушкой.

В простыню рядом с правой пяткой Отца вцепились крошечные пальцы. Затем на их уровень поднялось бесстрастное лицо ребёнка. Аня быстро вскарабкалась к родителям и встала на ноги. Имея цель, она держалась намного уверенней и ступала твёрже. Тех пучков света, что пробивались с улицы, вполне хватало, чтобы выделить контуры Матери в наслоении складок и изгибов и передвигаться достаточно аккуратно. Аня мысленно улыбнулась, заметив лежащую между родителями тряпичную куклу с блекло сверкающими глазами-пуговицами. Учитывая частые перемены в поведении Отца, не исключалось, что и этот штрих к занимательной картине семейной идиллии принадлежал его кисти.

Остановившись перед животом матери, девочка прислушалась. Дыхание спящей было ровным и глубоким, однако лицо её морщилось, когда Аня всматривалась в него. Можно только гадать, что происходило с душой, пока тело подвергалось атакам морозного взгляда. Девочка села на колени поверх материнских ног и прислонила ухо к её животу. Слух искал робкие симптомы новой жизни среди нитей старой; границу между работой кишечника и вялыми движениями конечностей ещё меньших, чем у Ани сейчас; паузы между ударами двух сердец. И нашёл.

Это важно, ибо нельзя отнять то, чего нет.

«Этой семье не прокормить нас обеих. – Аня опустила ладони на живот Матери и закрыла глаза. – По крайней мере, сейчас».

Дитя в плаценте встревожилось. Мать простонала сквозь сон от болезненного шевеления внутри: её тело стало ареной сражения.

Как и её сны.

***

Зелень увядала. Нескончаемый поток ледяного воздуха, лившийся откуда-то из-за горизонта, вдавливал сочную траву в землю, метр за метром превращая её в плесневело-серое месиво. Небо тем временем тлело как сигарета; шёл дождь из пепла. Деревья, даже хвойные, почти разом сбросили весь покров: шишки, листья, иголки – обнажив корявые чёрные скелеты.

Наступление смерти было последовательным и неумолимым, а жизнь терпела поражение по всем фронтам. Мир разделился на две совершенно непохожие друг на друга полусферы, одна из которых росла за счёт другой, пожирая её, словно раковая опухоль – здоровую клетку. Обозримый луг почти полностью превратился в монохромное полотно, а остатки красок теснились к ребёнку. К взрослому ребёнку, что спал на пока ещё живой траве с тряпичной куклой под боком.

Найдись в этом мире место эмоциям и мыслям, Мать испугалась бы за жизнь человека (и за игрушку тоже: было в ней что-то от человека), но всё вокруг существовало и не существовало одновременно, даже она сама. Не ощущая себя, не осознавая себя, Мать молчаливо пролетала над мёртвой землей, словно видеокамера во время съёмок фильма-катастрофы где-нибудь в Скандинавии; видела, как подступающая серость иссушала траву под спящим. Кукла стала последним оплотом живой зелени до самого горизонта и как будто просияла на секунду, осознав свою значимость в этом мире. Ткань, служившая ей плотью и кожей, стала ярче и насыщеннее, глаза-пуговицы сверкнули; в ватных внутренностях словно родилось крошечное солнце, разливая мягкий свет по нитям. Затем тьма добралась и до травы под куклой, осквернив последний островок по-настоящему живой материи. Небо окончательно заволокло тучами.

Мужчина не проснулся под свинцовым куполом, лишь нахмурил брови, словно его посетил дурной сон. Глаза куклы потускнели от недостатка света вокруг.

Но в них по-прежнему теплилась жизнь.