Волчья исповедь

«Иногда чудовище – это правда, которую никто не хочет видеть».

Он пришёл в себя холодным полднем, на центральной площади Эспингтона, закованным в колодки. Голова адски гудела, а покрытые запёкшейся кровью руки, саднило от свежих мозолей. Сердце билось часто, конечности подрагивали. Пошевелив онемевшими пальцами, мужчина выругался, поскольку не мог объяснить себе как и почему тут оказался.

Он помнил дом – деревушку Грейлоу, что ютилась на окраине хвойного леса. Помнил любимое, плотницкое ремесло, запах стружки, утренние прогулки за досками под щебетанье птиц. Помнил суровую, но родную природу края – сосны до неба, ледяные ручьи, живущую по своим законам рощу. Помнил редкие и нелепые провалы в памяти.

Вокруг помоста сновали хмурые, злые люди. Какой-то мальчуган в грязном тряпье, приблизился к пленнику и швырнул в лицо сгнивший томат. Собралась толпа зевак. Кто-то плевал в него, кто-то отпускал презрительные реплики и ругательства.

– Да это же он! Волк из Грейлоу! – выкрикнул худощавый парень, и толпа взорвалась гулом, словно прозвище разверзло землю под ногами каждого.

– Проклятый убийца! – донёсся до него крик молодой женщины. – Как ты мог лишить её жизни?

В разум его прокралась паника, заявила о себе, накатила волной первобытного страха. Затуманенный взгляд скользнул по трясущимся рукам, в попытке отыскать на них след, подтверждающий слова гневных людей. Кровь… своя или чужая? Запах её не вызывал ужаса и казался знакомым…

Гул толпы превратился в рёв, а тухлые овощи – в камни. Острый булыжник, брошенный издалека, рассёк пленнику скулу. Кровь закапала на деревянные доски под его ногами.

– Назад! – рявкнул появившийся рядом с помостом стражник. – Это ещё не казнь!

– Нам незачем ждать! Это он! – крикнула женщина с голубым платком на голове. – Тот, кому мы всегда помогали!

Гомон народа стал ещё более неистовым. Пара мужиков из толпы начала толкать стражников с алебардами, пытаясь пробраться к страдальцу.

– Уводите его, – скомандовал один из охранников. – Сейчас же! Пока толпа не разорвала.

Его вынули из колодок, скованные руки заломили за спину. Ржавые оковы клацнули на запястьях, и двое в доспехах потащили мужчину прочь с площади. За спиной волчьей стаей выла толпа, но он не оборачивался. Только смотрел как закатное солнце медленно окрашивает крыши башен в алый. Как переливается багрянец на сверкающих куполах огромного собора. Как с пёстрых храмовых витражей впитывает лучи угасающего светила лик Святого Провидца.

Образ молчаливого узреца, наблюдавшего за процессией с фронтонов окружающих домов, отзывался в мужчине необъяснимым страхом. В разуме его вдруг вспыхнуло воспоминание. Седовласая женщина стоит на коленях в молитве, глаза закрыты, как требует того Провидец. На небольшом алтаре – голова, мастерски выструганная из дерева. Очи, словно залиты свечным воском. Губы сомкнуты, на них виднеется бугристый рубец – воссоздание шва на устах. «Ибо Святой и не видит, и не говорит – он вбирает истину через молчание».

– Шевелись, мать твою! – сзади кто-то ткнул древком в поясницу, едва не заставив мужчину упасть на колени.

Дорога на узкой улице, по которой его вели, была выложена скользким булыжником. Стены с обеих сторон – мрачные, отсыревшие, усеянные грибком. В тяжёлом воздухе витал стойкий запах нечистот и плесени.

Вскоре они достигли прохода меж двух домов, рядом с одним из которых была каменная лестница, ведущая вниз. Над входом висела металлическая табличка: «Темница». Когда-то буквы, вероятно, сверкали бронзой. Теперь же они были едва различимы в спустившемся на город полумраке.

Масляные факелы на стенах источали дрожащий, слабый свет. Стены из шершавого камня были исписаны старыми надписями, покрыты потёками, похожими на засохшую кровь. Иногда между камней выползали жирные мокрицы, заставляя пленника тщательнее выбирать место для следующего шага. По какой-то причине, он не хотел причинять боль даже этим безобидным вредителям.

Оказавшись в главном помещении, мужчина заметил несколько решёток. Некоторые были пустыми, другие – с тусклыми силуэтами внутри.

Скрипнул массивный замок, и тяжёлая дверь открылась. Внутри не было ничего, кроме соломы и смрадного ведра в углу.

– Надеюсь, ты любишь общество крыс, зверюга, – ухмыльнулся стражник и захлопнул решётку. – До встречи на утренней казни.

Когда шаги стражи растворились в сыром коридоре, он остался один. Среди мрака, тлетворного запаха и собственных мыслей. Над головой сквозь трещину в потолке стекала вода. Стук капель начал отсчитывать каждый миг отведённого ему срока.

– Ба-а! – донеслось снаружи. – Улвар из Грейлоу! Нашли тебя-таки…

Пьяный говор принадлежал другому пленнику. Худощавый мужчина, с грязной копной угольных волос и в порванной рубахе, сидел в клетке напротив. Безумный взгляд его змеиных очей скользил по Улвару.

– У… Улвар? Так меня звали?

– Вроде и сейчас должны звать, – хохотнул напарник по несчастью. – Хоть кого-то прихлопнуть успел?

– Прихлопнуть? – не понимал Улвар.

– Тебе что, память отшибло? Ну и дела… – черноволосый пленник замотал головой. Сейчас, погоди. Расскажу, как всё было! Только сперва…

Цепляясь рукой за стальную решётку, мужчина поднялся на ноги. Затем отошёл в угол, а через пару мгновений Улвар услышал тихое журчание.

– Пить мы начали в «Пьяном Колоколе». Проклятая дыра, неподалёку от северного тракта, но развлечений там хватает. Сынок бургомистра – Фридель, сорил железом направо и налево. Кто я такой, чтоб его в узде держать? – он зашнуровал испачканные портки, просунул руки сквозь решётку, облокотившись на стальные прутья.

– А кто ты? – осторожно спросил Улвар.

– М-да, дружище, – хмыкнул мужчина. – Ты не узнаёшь? Моё пребывание тут – твоя заслуга. Готвальд я, помоги мне Провидец. Когда-то из Грейлоу, теперь – из ниоткуда.

Улвар начал припоминать. Молодой лихой паренёк из деревни, с острым коротким саксом за поясом, пытается клеить хихикающих девушек. Чёрные волосы собраны в хвост, спина горделиво выгнута. На пальцах – золотые перстни с тусклыми пятнами чужой крови. Он хвастает новым положением среди людей бургомистра, лица девушек румянятся. Малахитовые глаза полны уверенности, пусть и затуманены дешёвым вином. Одни мужики смотрят на него с завистью, другие – со страхом.

– Я вспомнил, – кивнул Улвар мужчине, нынешний образ которого не имел ничего общего с очертаниями прошлого. – Что было потом?

– Потом хозяйка девок привела, с десяток. Парни из дружины, вместе со мной, глядели на них как плешивые псы на окорок. Слюной исходили. А Фридель, тем временем, всё молчал да хлестал вино. Общество этих дам ему пришлось не по душе. Сказал вскоре, что такой верующий человек как он, и пальцем нерях не коснётся. Мы и развлечься толком не успели, когда Фридель набрался и заявил всем, что ватага наша отправляется в Грейлоу. Невесту ему искать.

Последняя фраза Готвальда отозвалась тягучей болью в душе пленника. Ему вспомнились нежные женские руки, тёплое дыхание, тихий шёпот в ушах, от которого тело покрывалось мурашками. Ясные глаза, цвета утреннего неба. Локоны пшеничных волос. Добрая и искренняя улыбка.

– Положил он глаз на твою Ренну, – Готвальд отпрянул от решётки и тихо выругался. – Уверен, что хочешь всё вспомнить? Может лучше отдать душу в неведении?

– Я его убил? Убил Фриделя? – гадал Улвар, не обращая внимания на вопросы земляка.

Готвальд замолк, отрицательно качая головой. Внутри Улвара закипал гнев, от злости на собственный рассудок, не позволявший склеить обрывки воспоминаний воедино. От ненависти к несправедливости, которую Улвар начинал чуять. Под кожей он ощутил слабый зуд и нараставшую силу. Под ней что-то шевелилось – живое и дикое. Первобытное. В нос Улвару ударил знакомый запах крови, будто нюх вдруг резко обострился. Этот аромат… он был не просто знакомым.

– Моя мать, – прошептал он. – Она… с ней всё в порядке?

– Выдохни, друг, – голос Готвальда стал серьёзным. – Иначе быть беде. Я всё расскажу.

Улвар тяжело вздохнул, чувствуя, как ярость понемногу затихает. Но внутри него что-то пробудилось. Он сомневался в том, что сможет это обуздать.

– Ты был на окраине, с деревом работал. А Ренна… бельё с верёвок собирала, дело ведь к закату шло. Тут наши пьяные морды и пожаловали. Фридель, как её приметил, сразу с коня соскочил, да так грациозно… будто трезв как стекло. Она поклонилась и пошла к хате, но он остановил. Прочёл какую-то байду из писаний, мол, душа у неё чистейшая, да и вообще – ладная баба. Ренна твоя, вежливо поблагодарила хлыща, но Фридель не был бы Торном, если б так легко сдался. Ухватил её за руку, потащил за собой. Сказал, что хочет с ней Провидцу помолиться. А потом… вернулся ты.

Речь Готвальда потеряла чёткость, мир вокруг Улвара помутнел. Рассудок вспыхнул образами: лицо напуганной Ренны, её дрожащие от страха губы, наглый голос Фриделя. Улвар вспомнил, как в голове тогда зазвучал тихий, утробный рык. Ему он казался продолжением собственной речи, но… искажённой, срывающейся.

Сердце бешено колотится, а он не слышит собственного пульса – лишь эхо тяжёлых шагов к обидчику. Кожа изнывает от зуда, кости в теле начинают трещать. Это должно причинять неимоверную боль, но он испытывает ощущение долгожданной свободы. Глаза смотрят на Фриделя уже с высоты, сын бургомистра трясётся от страха, сыплет дрожащим голосом обвинения в ереси. Улвар хочет сказать «отпусти её», но язык немеет. Из глотки вырывается яростный хрип. Багровая пелена затмевает взор, и Улвар глядит на окровавленные ладони. Он в глубокой чаще, недалеко от деревни. Слышит шаги тяжёлых сапог, как хрустят под ними сухие ветки. Чувствует родной аромат свежей крови – он будоражит и печалит одновременно.

– Эй! Слышишь меня? – выдернул его из пучины воспоминаний голос Готвальда. – Ты там как?

– Так я его убил… – шептал Улвар. – Кровь на руках. Это кровь Фриделя, да?

– Нет, дружище, – тихо ответил Готвальд. – Убей ты сына Герхарда, показательной казни устраивать бы не стали. Они обстряпали всё так, будто ты…

– Говори! – потребовал Улвар, костяшки на сжатых кулаках побелели.

– Будто ты убил собственную мать, пока был чудищем!

Улвар остолбенел. Слова прошли сквозь него дуновением ледяного ветра. Мама… та, что истово верила в нового бога. Защищала маленького сына от ядовитых лесных змей. Редко смеялась чистым, как родниковая вода, голосом. Не отвернулась даже тогда, когда узнала кто он на самом деле…

– Одноглазая Эрна появилась, когда всё уже завертелось, – Готвальд сел на каменный пол, сложив руки на коленях. – Когда ты не стал рвать сына Герхарда на части, а решил сбежать в лес. Просила… умоляла. На коленях перед Фриделем ползала. Говорила, что ты не такой. Что ты добрый…

Готвальд с трудом сглотнул, а Улвар почувствовал, как руки вновь вцепились в решётку.

– Он сказал, что не верит. Что она, мол, тоже виновата. Волчий след – в крови, а ты… Ты же её родной сын. – Готвальд вновь выругался сквозь зубы. – Эрну увели куда-то. Сказали, что на «очищение».

Улвар понимал, что это значило. С тех самых пор, когда был ещё ребенком. Он навсегда запомнил, как в Грейлоу казнили молодую ведьму, предсказавшую чуму за месяц до того, как она стала причиной мучительной смерти десятков жителей.

– Я хотел остановить их, – продолжил Готвальд. – Фридель отправил ребят с арбалетами по твоему следу. Я сказал, что ему чертовски повезло выжить и не стоит испытывать судьбу дальше. Упёртый баран… Раз ты тут – значит им удалось тебя поймать. А меня, за попытку воззвать к разуму – обвинили в предательстве и богохульстве. Будь проклята моя хмельная голова… Попинали меня в темнице, а толку? Сынок Герхарда, видать, понятия не имел о том, что мы знакомы. Иначе меня бы тут не было. Эх… Линять со двора Торнов нужно было, но чего уж теперь…

– Всё, что от неё осталось, – Улвар слегка улыбнулся, глядя на окровавленные руки, но из глаз потекли слёзы. – Спасибо за правду, Готвальд.

Он отошёл от решётки, присел в дальнем углу клетки. Каштановую копну волос Улвара тронул свет молодой луны, проникавший через узкое окошко под потолком. Тело подрагивало с каждым тихим всхлипыванием.

– Улвар, – позвал его старый друг. – Ты же не собираешься сейчас… превращаться? Они наверняка предугадали такой исход.

– Я почти ничего не помню, – ответил он, продолжая глядеть в стену. – Из связанного с превращением. Не понимаю, как именно это происходит. Будто кто-то другой подчиняет плоть, а я становлюсь невольным созерцателем.

Он замолчал, но казалось, что продолжить ему мешал ком, застрявший в горле.

– Может… – хрипло выдохнул Улвар, не отрывая взгляда от стены, – Это не проклятие? Может я – не ошибка природы, или чья-то кара. Просто часть чего-то старого. Забытого.

– Папка мой рассказывал, что до нас были другие. – отозвался Готвальд. – До этих церквей, знати и городских стен. Жили в лесах, говорили с деревьями. Слушали шёпот ветра. Их кровь… возможно, она в тебе. А ты – напоминание. Что они ещё живы, хоть и в легендах. Покровителей предков звали истинными богами. Им не требовалась слепая вера или молчание. Их не любили, а боялись.

– Прямо как меня, – ухмыльнулся Улвар.

Он медленно обернулся, и в лунном свете глаза его блеснули серебром.

– Я не знаю, зачем меня создали таким. Надеюсь, найду ответ после завтрашней гибели. В другом мире…

Улвар улёгся на холодном полу, отвернувшись к стене, и почти сразу провалился в глубокий сон.

Чернильное забвение дрогнуло и рассеялось, когда послышался скрежет замочного ключа. Его ткнули сапогом, заставляя подняться. В окошко просачивался утренний свет, где-то вдали надрывался пробудившийся петух. Улвара заковали в цепь и вытолкали наружу. Проходя мимо приятеля, он увидел, что Готвальд лежал, распластавшись на полу. На груди земляка растекалось бордовое пятно крови. Улвар заскрипел зубами, во рту стало сухо, как в пустыне. С уходом Готвальда исчез последний, кто знал правду. Возможно, последний, кто звал его по имени – не как зверя, или проклятье.

– Его должны были казнить как полагается, – сказал Улвар рослому стражнику, остановившись.

Ответом стал удар кулаком по челюсти. Улвар устоял на ногах, сплюнул кровь в сторону. Взгляд его изменился – душевное отчаянье и печаль уступили сдерживаемому гневу. Но стражники этого не заметили.

– Двигай дальше, пока не лёг рядом с ним!

Под непривычно знойным солнцем, запах уличных нечистот приобрёл более неистовый облик. Какое-то время, Улвара волокли по улицам под крики проснувшихся жителей. С приближением к площади, пара стражников начала расталкивать оружием толпу собравшихся зрителей, дабы проложить дорогу к месту казни.

Помост украсили красными флажками с орлиным гербом семьи бургомистра, а сам он восседал на возведённом пьедестале, слева от места расправы над Улваром. Рядом с правителем он приметил и Фриделя, который держал за руку Ренну. На ней блистали золотые украшения: ожерелье с разноцветными камнями, пара браслетов на правой руке, изящные кольца на тонких белых пальцах. Но лицо излучало страдания и грусть. Голубые глаза слезились, нос покраснел. Она была рядом с Торнами не по своей воле.

Гул, царивший на площади Эспингтона, сотрясал витражи главного собора, землю под ногами и истерзанную душу Улвара. Кандалы на запястьях, сопровождающие решили оставить, а приговорённого силой поставили коленями на помост. Среди общего шума Улвар различил тяжёлые шаги палача. Грузный мужчина с оголёнными волосатыми ручищами, встал справа. Из-под багровой маски торчали пучки тронутой сединой бороды, а в зубах ёрзала пожёванная соломинка.

– Добрые люди Эспингтона! – прозвучал звонкий голос глашатая, возникшего перед толпой. – Утром сего дня, по милости бургомистра Торна и самого Провидца, вы станете свидетелями суда над бесчестным убийцей и чудищем. Благочестивый люд Грейлоу, что долгие годы видел в обвиняемом лишь невинного плотника, тоже посетил наш прекрасный город. Под сенью вездесущего Слепого, будет вершиться правосудие, а дурную ложь постигнет забвение. «Слепой не ведает сомнений. Он слышит ложь и страх, а судит без пощады»!

– Без пощады! – вторила ему бушующая толпа.

Глашатай поклонился народу и пригласил к помосту лысого старика, облачённого в просторную рясу. Тот, несмотря на преклонный возраст, низко склонился Торнам, а затем сложил худые руки в молитве и обратился шёпотом к Провидцу, прикрыв глаза.

Спустя мгновение, развернул тонкий, пожелтевший свиток. Пальцы жреца дрожали, но слова лились без запинки, будто он читал их не первый раз:

– Под ликом Слепого, объявляю: не человек ты, Улвар из Грейлоу, а кукла, ведомая скверной! Заблудшая тьма! Виновен в святотатстве, во лжи, в убийстве беззащитной матери и осквернении плоти. Виновен в том, что жил среди праведных, как волк в овечьей шкуре. И ныне, в присутствии благочестивого народа, Улвар из Грейлоу приговаривается к смерти через отсечение главы – дабы дух его не мог более ходить под личиной человека.

Он замолк, как и вся толпа. Лишь соломинка палача хрустнула между зубов.

– Молчит Святой, ибо знает – ложь шепчет. Но сегодня и отъявленного лжеца поглотит тишина, – добавил жрец, свернул свиток и отступил, будто не он только что приговорил душу к забвению. – Во имя Вечного Молчания и воли Провидца, этот, что поносил форму человеческую, да будет низведён в обитель безмерной темноты!

Толпа яростно взревела, поддерживая оглашённый приговор. Опустошённый взгляд Улвара скользнул по лицу Ренны – она прикрыла его рукой, скрывая слёзы. Молчаливый палач шагнул ближе, развернулся к бургомистру, в ожидании сигнала.

А Улвар всё смотрел на любимую, наплевав на смерть, что уже дышала в затылок. Рядом с его сердцем что-то оборвалось, исчезло в глубинах первобытной тьмы, что копилась в нём годами. Мир для него затих. Ушли крики, палящее солнце, ощущение собственной плоти. Пришёл странный холод, с которым внутри что-то хрустнуло. Грудь сдавило, Улвар зашипел сквозь зубы, а затем громко выдохнул всю боль и ненависть, заставив палача отшатнуться.

Кандалы заскрипели и звякнули. Пальцы выгнулись, превращаясь в когти. Позвоночник пронзила жгучая боль, а недавний холод вспыхнул жарким пламенем.

Толпа уже не ревела – она замерла.

Кости Улвара треснули, плоть чавкнула, и за пару мгновений на помосте оказался не человек, а зверь – дыхание хрипло, глаза горели янтарём. Иссиня-чёрная шерсть вздымалась на широкой груди, колыхалась от резкого порыва ветра. С клыков на длинной волчьей морде стекала слюна, но чудище продолжало стоять на месте.

Народ с ошарашенными лицами отступил назад, а к Улвару ринулась стража. Первые копья устремились как стая голодных ястребов. Оборотень сместился в сторону, и стальной наконечник разлетелся от удара лапой, словно стекло. Он взревел так, что затрясся помост, а ближайшие солдаты попятились. Один из стражников всё же рванул вперёд, замахнулся алебардой. Удар когтей обрушился сверху – оружие улетело и человек отправился в след за ним. Второго Улвар отбросил плечом, как тряпичную куклу. Третьего схватил лапой, оторвал от земли и замер. В его глазах мелькнул отблеск человечности. Он не стал рвать бойца, а просто отшвырнул прочь. Сзади сыпались команды, звали арбалетчиков. Но никто не спешил подходить ближе.

Улвар взглянул на Ренну. Подлец Фридель стоял позади неё, приставив кинжал к горлу девушки. Лицо исказилось в ужасе, руки дрожали. Едва оборотень сделал в их сторону шаг, как Ренна выставила ладонь.

– Уходи, Улвар! – крикнула она.

Улвар зарычал, всё нутро кричало – кинуться к ним, разорвать мерзавца, вырвать Ренну из его лап. Но её голос, словно единственный луч солнца, пробился сквозь тьму. Он сделал ещё один шаг, а потом замер. Глаза Фриделя метались – он то прижимал кинжал, то одёргивал, не в силах решиться.

– Прошу тебя, беги! – снова вскрикнула Ренна. В её голосе звучала лишь любовь. – Ты не чудовище, Улвар! Ты лучше их!

Волчья морда задрожала. Он вскинул голову к небу, завыл – так, что кровь стыла в жилах.

– Сколько ещё лжи потребуется, чтобы вы сами обратились в ужасных тварей? – прорычал он чуждым тембром, глядя на сборище.

Улвар метнулся в сторону, пробежал сквозь рассыпавшуюся толпу, и в два прыжка скрылся между домами. Зверь ушёл прочь – от людей, боли и мира, где для искренности давно не осталось места. Лишь ветру было ведомо, куда направился волк, что отказался стать чудовищем.

– Я всегда буду твоей, – прошептала вслед Ренна, и слёзы вновь потекли из голубых глаз…